Чужое небо

Прорваться им не удалось. Спустя несколько минут Грабарь и Тесленко тряслись, связанные, в кузове грузовика по лесной дороге. Это был плен.

Глава четвертая

1

На юге Германии, недалеко от Регенсбурга, находился на первый взгляд ничем не примечательный аэродром. Здесь были ангар, диспетчерская, взлетная полоса, стоянка самолетов. Необычным было только то, что с аэродрома поднимались советские самолеты с советскими летчиками.

Грабарь и Тесленко попали именно на этот аэродром. Их привезли сюда солнечным утром и толкнули за колючую проволоку, окружающую приземистый барак, похожий на конюшню. Тесленко огляделся и опустил голову.

– Теперь - все. Все кончено.

– Не хнычь!
– прикрикнул Грабарь.
– Пока человек жив, для него ничто не кончено.

– Отсюда нам не выбраться, - подавленно сказал Тесленко.

Грабарь понял, что если он не хочет, чтобы мальчишка совсем пал духом, с ним надо обращаться поласковей. Сколько уж раз он говорил себе об этом!

– Напрасно ты так думаешь, - сказал ой терпеливо.
– Выбраться можно и отсюда. Не надо только терять голову. Ну! Подними нос! Тесленко поморщился.

– Не надо меня утешать, Кастусь Антонович. Грабарь окинул внимательным взглядом пулеметные пышки, барак, колючую проволоку, людей в полосатой одежде.

Один из пленных подошел и, сочувственно поглядев на Грабаря, спросил:

– Совьет? Летчик? Капитан кивнул и спросил в свою очередь:

– А вы?

– Югослав.

– Русские здесь есть?

– Да, Да!

– Что это за лагерь?

– Не лагерь, нет!
– замотал тот головой.
– То это...- он пощелкал пальцами, но так и не нашел нужных слов. Потом указал рукой в сторону барака: - Там... идти...

Он был в полосатых потрепанных брюках и такой же куртке. На голове блином лежала серая беретка. Маленькое лицо его казалось старым и изможденным. Светлые глаза глядели на мир печально и отрешенно.

На аэродроме раздался рокот мотора. Грабарь с Тесленко оглянулись. Повернулся и югослав.

Из-за рощи выполз самолет, задержался в начале взлетной полосы на секунду и начал разбег,

– Кастусь Антонович!
– вскричал Тесленко, провожая взглядом машину.
– Это же... это - "Ла-пять!"

– Вижу.

– Что это значит?! Грабарь и сам был озадачен, но сказал сдержанно:

– Узнаем.

Самолет оторвался от земли и ушел в небо. Не успел он развернуться, как откуда-то с востока вывернулся "Фокке-Вульф-190". Он стремительно падал на еще не успевшую набрать высоту машину. Послышался короткий треск, настолько характерный, что ошибиться в его значении было невозможно.

– Он атакует!
– вскричал Тесленко.

– Да.

"Ла-5" отвернул в сторону. Югослав тронул Грабаря за рукав.

– Ми-шень, - сказал он, и глаза его стали еще печальнее.
– Совьет летчик ми-шень. Грабарь быстро взглянул на него, сморщил лоб.

– Безоружный?

– Да!

– Так - пока не собьют?
– показал он глазами вверх.

– Нет-нет. Десять минута. Десять.

– Понятно.

Теперь все прояснилось.

Капитан снова поднял глаза. После первой неудачи "фокке-вульф" развернулся и пошел в атаку снова. Видимо, на советской машине сидел неопытный пилот. Он сманеврировал неудачно, дав немцу возможность, зайти в хвост.

– Что он делает! Что он делает!
– застонал Тесленко.
– Его же собьют!

– Да, - сказал капитан.
– Ему надо было прижаться к немцу и походить в хвосте. Тогда у него был бы запас высоты и он смог бы развить скорость для отрыва на пикировании. Тесленко взглянул на него сумасшедшими глазами.

– Что вы такое говорите?!
– закричал он.
– Как вы можете спокойно рассуждать, когда гибнет человек?!

Снова послышался треск пулеметов, напоминающий клекот аиста. Тесленко зажал рот руками, катастрофа должна была разразиться с секунды на секунду. И она разразилась. На одном из разворотов немец почти вплотную подошел к советскому истребителю и дал длинную очередь. Машина вспыхнула, сорвалась в штопор. Раздался взрыв.

– Глупая смерть, - пробормотал Грабарь.

– Черт вас возьми!
– заорал Тесленко со злобой, повернувшись к капитану. Замолчите!

Грабарь шагнул к сержанту, схватил его за воротник и рванул к себе.

– Ты! Молокосос!
– проговорил он, глядя на сержанта уничтожающим взглядом.
– Не смей закрывать глаза! Не будь слепым кутенком! Ты еще не понял, что нас ждет то же самое?

– Что?!

– То же самое, если мы будем плакаться и распускать сопли, - жестко сказал капитан.
– Ты думаешь, нас привезли полюбоваться всем этим? Мы будем такими же мишенями, как этот летчик! И если не хотим гореть, то должны извлечь для себя из этой смерти пользу.

– Из смерти - пользу?!

– Да! И хватит истерик!
– Грабарь отпустил Тесленко, сожалея о своей вспышке. Опять не сдержался!

– Из смерти - пользу?! Капитан отвернулся.

– Пора тебе видеть вещи такими, какие они есть... Не злись!
– сказал он мягче.
– Слышишь?

Сержант бессмысленно оглядывался по сторонам.
– Что же это?
– прошептал он. Он был совершенно подавлен.

"Из меня не вышло бы даже учителя приходской школы, - невесело подумал грабарь, глядя на сержанта и не зная, как его взбодрить.
– Я совсем не умею с ним разговаривать. Эх!.."

Грабарь был несправедлив к себе. Правда, раздражение иногда все еще прорывалось в нем. Но это случалось все реже и реже. Три недели плена многому научили его.

С самого начала он знал, что если они хотят остаться в живых и вырваться на свободу, то в первую очередь должны поглубже спрятать свои чувства. В мире, в котором они с Тесленко оказались, нужно бороться не теми средствами, которыми хотелось, а теми, которые имелись. Бороться не только с фашистами, но и с собой...

В их распоряжении было единственное средство - выдержка. Они должны были терпеливо ждать своего часа, а до тех пор постараться избежать пыток, побоев, пустой траты сил.

Тесленко не хотел этого понимать. Он был слишком горяч и нетерпелив, он хотел действовать. С первого же дня плена он начал строить планы побега, один фантастичнее другого. То предлагал немедленно организовать массовое выступление пленных, то уговаривал капитана вдвоем проникнуть в помещение охраны и завладеть оружием, то хотел напасть на часового...

Грабарь внимательно слушал его я только качал головой. Будь во всех этих планах хоть малейший шанс на успех, он не колебался бы ни секунды. Он и сам один за другим строил тысячи вариантов освобождения и с. горечью вынужден был от них отказываться. Приходилось ждать более подходящего момента.