Чужое сердце

Какая мать позволила бы это?

Но какая мать отказалась бы от такой возможности?

Отец Майкл сказал, что Шэй Борн хочет уравновесить чаши весов: подарить одной моей дочери жизнь, потому что отнял жизнь у другой. Но Клэр не заменит Элизабет. У меня должны были быть обе. И все-таки уравнение довольно просто: «У тебя может быть одна дочь – или ни одной. Что ты выберешь?»

Это я ненавидела Борна, не Клэр: она даже не была с ним знакома. Если я откажусь от сердца, каковы будут мои мотивы? Желание оградить Клэр от беды или… или же мое собственное упрямство?.

Я представила, как доктор By извлекает сердце Борна из холодильника. Вот оно, похожее на увядший орех, угольно-черный кристалл. Одна капля яда может отравить весь водоем.

Если я откажусь от сердца Борна, Клэр, скорее всего, умрет.

Если приму, то словно бы признаюсь, что согласна на компенсацию за мужа и дочь. А этого я допустить не могла.

«Я считаю, что хорошие люди подчас совершают дурные поступки», – сказал мне отец Майкл. А еще они подчас принимают неправильные решения из лучших побуждений. К примеру, лишают свою дочь права на жизнь, потому что не могут позволить сердцу убийцы биться в ее груди.

«Прости меня, Клэр», – подумала я, и озноб тотчас прошел. Теперь меня охватил жар, а по щекам покатились раскаленные слезы.

Я не могла довериться внезапному милосердному порыву Шэя Борна. Возможно, это знаменовало его победу: я стала такой же жестокой и скверной, как он. Но это лишь добавляло мне решимости высказать ему в лицо, что на самом деле означает выражение «уравновесить чаши весов». Оно не означало донорство, оно не означало будущее, которое сможет подсластить горечь прошлого. Оно означало одно: я знала, что Шэю Борну чего-то очень хочется, и на этот раз я разрушу его мечту.

Мэгги

Огорошенная, я нажала «отбой» и уставилась на трубку. Соблазн позвонить в справочную, чтобы убедиться, не розыгрыш ли это, был очень велик.

Ну, может, чудеса и впрямь случаются.

Но прежде чем я успела переварить новую информацию, внимание мое привлекли чьи-то шаги. Из-за утла показался отец Майкл, и лицо у него было такое, словно он прошел по всем кругам ада.

– Джун Нилон знать не хочет Шэя.

– Забавно, – сказала я, – учитывая, что она только что позвонила мне и сказала, что согласна на реституционное правосудие.

Отец Майкл побледнел как полотно.

– Перезвони ей. Это плохая идея.

– Но это же тебе она пришла в голову.

– Тогда я еще с ней не говорил. Она пойдет на эту встречу вовсе не затем, чтобы выслушать Шэя. Она пойдет туда, чтобы помучить его, пока он еще жив.

– Ты действительно думаешь, что слова Шэя окажутся менее болезненными, чем ее собственные слова?

– Не знаю… Я думал, что после встречи они, возможно… – Он опустился в кресло. – Я сам не ведаю, что творю. Наверное, некоторые убытки все-таки невозможно возместить.

– Ты делаешь все, что в твоих силах, – тяжело вздохнула я. – Никто не может прыгнуть выше головы. Я, вообще-то, не всегда борюсь за права смертников – а вот мой босс раньше посвящал этой борьбе все свое время. Прежде чем переехать на север страны, он работал в Вирджинии. Это просто минные поля эмоций: ты сближаешься с заключенным, прощаешь ему чудовищные преступления под предлогом несчастного детства, или алкоголизма, или нервного перевозбуждения, или наркотиков… А потом знакомишься с семьей жертвы и узнаешь совсем иной уровень страданий. И тебе становится немного стыдно за то, что ты как бы принадлежал к лагерю обвиняемого.

Я достала бутылочку воды из холодильника и протянула ее священнику.

– Шэй виновен, отче. Об этом нам уже сообщил суд. Джун знает об этом. И я знаю. Все понимают, что нельзя казнить невиновных. Вопрос лишь в том, можно ли казнить виновных.

– Но ты же пытаешься добиться повешения, – сказал отец Майкл.

– Я не пытаюсь добиться повешения, – поправила его я. – Я хочу отстоять его гражданские свободы и по ходу дела привлечь всеобщее внимание к недочетам системы наказаний в этой стране. И достичь обеих целей одновременно я могу только так – дав ему возможность умереть так, как он того хочет. В этом-то и разница между нами. Ты пытаешься найти возможность, чтобы он умер так, как хочется тебе.

– Ты сама сказала, что сердце Шэя, возможно, не подойдет для трансплантации. А даже если подойдет, Джун Нилон ни за что не согласится его принять.

Вполне возможно, не стану спорить. Но кое-что отец Майкл все же предпочел опустить, увлекшись приготовлениями к судьбоносной встрече. А именно: чтобы простить, нужно для начала вспомнить, как тебе было больно. А чтобы забыть, нужно принять свою роль во всем случившемся.

– Если мы не хотим лишать Шэя надежды, – сказала я, – то сами не должны ее терять.

Майкл

В те дни, когда мне не нужно было отправлять полуденную мессу, я ходил к Шэю. Иногда мы обсуждали сериалы: к примеру, нас огорчало поведение Мередит в «Анатомии Грея», а девушки из «Холостяка» нам обоим казались симпатичными, но до ужаса глупыми. Иногда речь заходила о плотничьем деле: как кусок древесины порой подсказывает, чем ему угодно стать, так и я понимал нужду прихожанина. Иногда вспоминали его дело: отклоненные апелляции, уволенных адвокатов. Но иногда он терял самообладание и начинал метаться по камере, как зверь в клетке. Раскачивался взад-вперед, перескакивал с одной темы на другую, как будто только так, окольными путями, можно было продраться сквозь джунгли его мыслей.

Однажды Шэй спросил, что о нем говорят за стенами тюрьмы.

– Ты же сам знаешь, – ответил я. – Новости-то смотришь.

– Они думают, что я могу их спасти.

– Hy, в общих чертах, да.

– Гребаные эгоисты, тебе так не кажется? Или это я эгоист, потому что не делаю попыток?

– Я не могу ответить на этот вопрос, – признался я.

Шэй тяжело вздохнул.

– Мне надоело ждать смерти, – сказал он. – Одиннадцать лет – это очень долго.

Я придвинул табурет ближе к двери, чтобы создать более доверительную атмосферу. Мне понадобилась целая неделя, чтобы отделить свое отношение к делу Шэя от его собственных чувств. Меня поразило, что сам Шэй считал себя невиновным; впрочем, начальник тюрьмы говорил, что все арестанты мнят себя невиновными, независимо от тяжести совершенного преступления. Я не знал, удалось ли ему сохранить воспоминания о тех событиях. Я, допустим, помнил все те кошмарные улики с такой четкостью, будто мне показали их вчера. Однако стоило мне надавить – попросить рассказать побольше о несправедливом обвинении, пообещать, что Мэгги использует эти сведения в суде, спросить, почему он охотно идет на смерть, если никого не убивал, – и Шэй замкнулся. Принялся повторять, что это уже неважно. Я начал понимать, что, утверждая свою невиновность, он не ссылался на реальные факты, но, скорее, пытался упрочить хрупкую связь между нами. Я становился его доверенным лицом – и ему хотелось предстать в лучшем виде.

– Как ты думаешь, что легче? – спросил Шэй. – Знать, что умрешь в назначенный срок, или знать, что это может случиться в любой момент, без предупреждения?

В голове моей, точно рыба в аквариуме, проплыла мысль: «А ты задавал этот вопрос Элизабет?»

– Я бы предпочел не знать, – сказал я. – Проживать каждый день так, будто он последний. Ну, сам знаешь… Но мне кажется, что если ты уже знаешь, когда умрешь, то Иисус подал тебе пример достойного поведения.

Шэй надменно усмехнулся.