Чужое сердце

Он кивнул, но я-то видела, что он ужасно нервничает. И когда его ввели в зал, это заметили и все остальные. Скованный по рукам и ногам, с цепью на поясе, он лязгал звеньями на каждом шагу. Затравленно опустив голову, он сел возле меня и начал бормотать слышные лишь мне слова. На самом деле он поливал отборной бранью судебного пристава, но если повезет, окружающие могут подумать, будто он молится.

Как только он поднялся на трибуну, люди на галерке примолкли. «Ты не такой, как мы, – говорило их молчание. – И никогда таким, как мы, не станешь». И прежде чем я успела задать хоть один вопрос, я услышала ответ: никакая богобоязненность не смоет кровь с рук убийцы.

Я приблизилась к Шэю и дождалась, пока он посмотрит мне в глаза. «Соберись», – одними губами вымолвила я, и он согласно кивнул, но тут же взялся на поручень, и цепи его загремели.

Черт побери, я забыла сказать ему, чтобы держал руки на коленях. Тогда и судье, и сторонним наблюдателям будет проще забыть, что он осужден за тяжкое преступление.

– Шэй, – начала я, – зачем вы хотите отдать свое сердце?

Он посмотрел прямо на меня. Молодец.

– Я должен ее спасти.

– Кого?

– Клэр Нилон.

– Ну, вы ведь не единственный человек, которому это под силу. В мире есть другие подходящие доноры.

– Я перед ней в долгу, – сказал Шэй, как мы и договаривались. – И я должен выплатить этот долг.

– То есть вы хотите сделать это ради очистки совести?

Шэй покачал головой.

– Нет, ради чистого листа.

«Пока что, – подумала я, – все идет по плану». Говорил он взвешенно, четко и спокойно.

– Мэгги, можно мне идти? – внезапно спросил он.

Я натянуто улыбнулась.

– Подождите немного, Шэй. У нас осталось еще несколько вопросов.

– Это говно, а не вопросы.

С задних рядов донесся ошеломленный возглас – наверное, это рухнула в обморок одна из тех синеволосых дамочек, которые толпой валили в зал с Библиями в самодельных обложках и бранное слово последний раз слышали еще до наступления климакса.

– Шэй, – сказала я, – помните, что в суде подобные выражения недопустимы.

– А почему это вообще называется «суд»? Как будто какой-то конкурс. Есть победители, есть проигравшие. Только совсем неважно, хорошо ли ты выступил. – Он покосился на судью Хейга: – А ты, наверное, играешь в гольф, да?

– Мисс Блум, – сказал судья, – контролируйте своего свидетеля.

Если Шэй не замолчит, я сама зажму ему рот рукой.

– Шэй, расскажите нам о своем религиозном воспитании, – твердо попросила я.

– Религия – это культ. Религию не выбирают. Ты – тот, кем тебя считают твои родители. Никакое это не воспитание – простая промывка мозгов. Когда ребенку на крестинах льют на голову воду, он же не может сказать: «Эй, я вообще-то хотел бы стать индуистом!»

– Шэй, я понимаю, как вам тяжело и как неуверенно вы себя чувствуете в этой обстановке, – сказала я. – Но я бы хотела, чтобы вы выслушивали мои вопросы и отвечали на них. Вы в детстве ходили в церковь?

– Не всегда. Иногда я вообще никуда не ходил – только прятался в шкафу, чтобы меня не побили другие дети или мой приемный папаша, который поддерживал порядок металлической щеткой. Да уж, беспорядка не было, полный порядок у нас был. Вся эта система опекунов и приемных родителей – полная ерунда. Ни хрена они не «опекают» – только пекутся, как бы побольше денежек урвать у государства…

– Шэй! – В глазах у меня заблистали молнии – предупредительный знак. – Вы верите в Бога?

Этот вопрос почему-то его угомонил.

– Я знаю Бога.

– Расскажите об этом.

– В каждом человеке есть частица Бога… И частица убийцы тоже. И только по ходу дела выясняется, какая часть победит.

– И какой же он – Бог?

– Он как математика, – сказал Шэй. – Как уравнение. Только если все вычесть, получится не ноль, а бесконечность.

– А где живет Бог, Шэй?

Он подался вперед и, с металлическим звоном подняв руки, указал себе на сердце.

– Здесь.

– Вы сказали, что в детстве порой ходили в церковь. Тот Бог, о котором вам рассказывали тогда, – это тот же Бог, в которого вы верите сейчас?

Шэй безразлично пожал плечами.

– По какой дороге ни пойдешь, вид везде открывается одинаковый.

Я была на девяносто девять процентов уверена, что уже слышала эти слова – на уроках йоги, которые посещала до того, как поняла: гибкость моему телу не свойственна вообще. Я не верила своим ушам, когда Гринлиф запротестовал на том основании, что цитата из Далай Ламы не равносильна ответу на вопрос. С другой стороны, поверить своим ушам я все же могла. Чем больше Шэй говорил, тем безумнее казался. Сложно воспринимать всерьез претензии человека, у которого в голове такая каша. Шэй рыл могилу для нас обоих.

– Если судья приговорит вас к казни через смертельную инъекцию и вы не сможете стать донором, это огорчит Бога? – спросила я.

– Это огорчит меня. А значит – да, и Бога тоже.

– Тогда, – продолжала я, – почему ваш благородный поступок должен порадовать Бога?

Он улыбнулся мне той улыбкой, которую обычно видишь на фресках с ликами святых и после завидуешь, что не знаешь их секрета.

– Мой конец, – сказал Шэй, – это ее начало.

У меня еще оставались вопросы, но, честно признаться, я боялась ответов Шэя. Он уже перешел к загадкам.

– Спасибо, – сказала я и села на место.

– У меня есть вопрос, мистер Борн, – вступил судья Хейг. – О странных происшествиях в тюрьме уже слагают легенды. А вы сами верите, что творили чудеса?

Шэй поглядел на него.

– А вы?

– Извините, но в зале суда разговоры так не строят. Я не имею права отвечать на ваши вопросы, а вы на мои – обязаны. Так что же, – повторил судья, – вы действительно считаете, что творили чудеса?

– Я просто делал то, что должен был делать. Можете называть это как угодно.

Судья покачал головой.

– Мистер Гринлиф, ваша очередь.

Внезапно в заднем ряду поднялся мужчина. Он расстегнул куртку – и все увидели яркие цифры 3:16 у него на груди. Он сипло завопил:

– Ибо Господь настолько любил мир, что отдал единственного Сына…

В этот момент его подхватили подоспевшие приставы и потащили к выходу под зоркими взглядами телекамер.

– Единственного Сына! – надрывался мужчина. – Единственного! А ты попадешь в ад, как только твои вены накачают…