Чужой друг

Я сказала:

— Поели и ступайте. Мне нужно выспаться.

Генри не обратил на мои слова ни малейшего внимания. Держа в руках босоножки, он продолжал расхваливать их. Потом Генри опять сел в кресло, закурил и стал смотреть в окно. Он спросил, люблю ли я выходить на балкон — сам он балконов терпеть не может.

— Боитесь высоты? — полюбопытствовала я.

— Нет, — покачал он головой. — Тут другое.

Генри заговорил обо мне, о том, возможно или невозможно взаимопонимание. Он задавал вопросы, на которые у меня не было ответа. А Генри только улыбался и пригубливал красное вино. Я не могла понять, расспрашивает он всерьез или шутит. Может, это было просто игрой, чем-то вроде теста, проверки. Вид у него был спокойный и веселый.

— Почему вы спросили о балконе? — вспомнила я. — Какая тут связь?

— Боюсь улететь, — улыбнулся Генри. — Можно и прозаичнее: боюсь свалиться прежде, чем со мной произойдет что-нибудь стоящее. Зачем-то ведь я живу? В невероятной истории моего появления на свет должен быть какой-то смысл. Вот я и жду.

Он забавлял меня.

— Жизненный опыт свидетельствует, что конец у подобных историй прост и зауряден. У вашей он будет не лучше, чего бы вы себе ни напридумывали.

— Да-да, — вздохнул Генри, — жизненный опыт. Однако жизнь порою преподносит вам золотые босоножки.

— И вам этого достаточно?

— По крайней мере на сегодняшний вечер, — сказал он примирительным тоном. Потом спросил: — Ты действительно очень устала?

Я покачала головой, не зная, что о нем подумать. Да и не хотелось ломать себе голову. Генри сидел в кресле и курил. Потом он затушил сигарету и лег ко мне. Я слишком удивилась, чтобы возразить.

Спал Генри беспокойно и рано проснулся. Я хотела приготовить ему завтрак, но он шепнул, чтобы я не вставала. Генри тихонько поцеловал меня и ушел. Я снова задремала, а когда проснулась, то долго лежала в постели, стараясь сообразить, который час. Потом я вспомнила, как фрау Лубан подсматривает через дверную щелку за коридором.

Я встала, приняла душ, поставила воду для кофе. Съездила вниз за почтой. В ящике лежала только газета. Когда я вернулась, кухня была полна пара. Я приготовила кофе и позавтракала в комнате. За завтраком я разговаривала сама с собой. Раньше мне было неприятно ловить себя на подобных разговорах. Теперь они мне не мешают. Даже как-то легче: играет радио, и слышен человеческий голос. Не важно, что это мой собственный голос.

Я вспомнила о Генри встала, подошла к балконной двери, открыла ее, поглядела на улицу и вернулась на место продолжить завтрак. Рядом с чашкой лежала раскрытая газета. Я начала просматривать объявления.

В газете я читаю только объявления. Позволительное и даже поощряемое самоснабжение. В рамках приличия. Рассказы о человеческих судьбах, ужатые до шифровок: «Пропала собака по кличке Трикси (не кусается)», «Продается спальный гарнитур (новый, с гарантией)». Люди предлагают себя в качестве спутников жизни и ищут таковых; безликая самореклама брачных объявлений («увлечения: книги, театр, туризм», «не лишен юмора», «общественник», «некурящий»). Боль, облеченная в казенные формулировки; «с глубокой скорбью», «трагическая кончина». Расхожие штампы в помощь тем, кто онемел от растерянности. Иногда подробности этих случаев узнаешь в поликлинике. Ведь покойный был чьим-то пациентом, кто-то делал ему операцию или писал свидетельство о его смерти. Мои коллеги — народ информированный и словоохотливый.

А объявления о купле и продаже. Торговля антикварными вещами, простаки и мошенники. Одни надеются приобрести готовое счастье, у других — нужда, беда. Энциклопедия большого города, социальный роман с традиционным набором жанровых примет. А еще — напоминание о постоянной смене поколений.

Внезапно я услышала женский голос, звавший кого-то. Балконная дверь была открыта. Фрау Рупрехт, закутанная в черную шаль, сыпала на соседнем балконе корм птицам, просунув руку между прутьями решетки. Голова у нее покачивалась из стороны в сторону. Фрау Рупрехт звала птиц, но птицы сюда не залетают. Крошки разметет ветер. Иногда фрау Рупрехт заходит ко мне попросить лекарства. Впрочем, она ненавязчива.

Я убрала со стола и помыла посуду. Потом посидела и выкурила сигарету. Прибирать больше нечего. В такой маленькой квартире дел бывает немного.

Через полчаса я пошла на работу.

3

В последующие три дня Генри не появлялся. С ночным дежурством я отработала тридцать два часа подряд. Дежурство оказалось спокойным. В неотложке, как обычно, несколько пьяных, приступ аппендицита, желудочные боли и гипертония. В стационаре — внутривенные уколы, два переливания крови, инсулин для диабетиков, одному пациенту дала кислород. Незадолго до полуночи другие дежурные врачи зашли ко мне на чашку кофе. Затем полиция доставила задержанных для анализа крови. Пришлось выписать два свидетельства для ареста. Позднее было еще несколько человек: молодая беременная женщина, которая жаловалась на какие-то дисфункции, мужчина с колитом, разволновавшийся старик привел сердечницу.

К шести утра поликлиника оживилась. У меня еще оставалось время спокойно позавтракать с дежурными врачами и ночными сестрами. Прием начинался в восемь.

Мне, пожалуй, даже нравятся приемные часы после ночного дежурства: возникает ощущение, будто тебя окружает мягкая завеса. Звуки едва доходят до слуха. Приглушенные, они стелются по полу. К пациентам я отношусь доброжелательно, а они мне сочувствуют. Вероятно, Карла предупреждает их о том, что я дежурила ночью. Труднее во время месячных, когда ломит поясницу.

В пятницу я встретила Генри. Мы столкнулись в подъезде около почтовых ящиков. Я возвращалась из парикмахерской, и вид у меня был ужасный. Мне хотелось пройти мимо, чтобы поскорее расчесать волосы. Но Генри меня остановил и поцеловал руку. Он сказал, что ждал меня и рад встрече. Наверх поднялись вместе. У моей двери мы договорились пойти куда-нибудь поужинать.

Через два часа Генри зашел за мной. Мы поехали в его машине за город. Генри вел машину хорошо, но слишком быстро. Я сказала ему об этом, и он ответил, что если мне страшно, то можно ехать помедленнее. Дело не в страхе, возразила я. Впрочем, неприятности с полицией будут у него, а не у меня. Генри засмеялся и прибавил скорость. Пришлось держаться за ручку, это его забавляло.

Мы приехали в маленький ресторанчик. Генри пожал руку хозяину, которого звали Рихардом. Он проводил нас к столику у небольшой пальмы. Ему было за сорок. Приземистый, щеки толстые и дряблые, живот выпирает из брюк. Они с Генри давно знакомы. Рихард постоял у нашего столика, рассказал о своей жене, сообщил, что неподалеку произошло убийство и один из его официантов попал в свидетели. Потом он посоветовал, что заказать, и Генри со всем безоговорочно согласился. Когда хозяин ушел, Генри объяснил что всегда полагается на Рихарда, и поэтому не спросил меня о заказе, чтобы тот не обиделся.

Готовили здесь хорошо, и я сказала об этом Рихарду, когда он снова подошел к нам. Рихард пожаловался, что у него барахлит машина, и попросил взглянуть на нее. Генри обещал заехать в ближайшие дни. Я поинтересовалась, не связана ли его профессия с машинами. Он отрицательно покачал головой. Оказалось, что Генри архитектор. По его словам, ему приходится строить никчемные типовые АЭС, которые различаются лишь тем, что их ставят то на левом, то на правом берегу реки. А машины — просто увлечение, хобби.