Чужой из психушки (фрагмент)

– Такого громилу? Конечно, на лесоповал. Или на нижний склад, бревна катать. Не боись, выводных в лесу по двойной норме кормят.

– Профессор смутно представлял себе такие комплексные понятия, как лесоповал или нижний склад с бревнами. В памяти проявилась единственная информация о лесоповале - отрывок из старинной картины, где партийный товарищ рубит лес, чтобы заготовить дрова для паровоза, везущего в голодную Москву топливо. Зрелище это не было утешительным: профессор не мог представить себя в заснеженном лесу с громадным топором, вгрызающимся в звонкие от мороза стволы столетних сосен.

Но долго скорбеть профессору не дали. Загремели засовы, осужденных прогнали коридорами, обыскали, выдержали в отстойнике и запихали в огромную машину, которую накрыли сверху железной решеткой. По углам кузова сели автоматчики и этап тронулся. Решетка давила на затылки, сидеть приходилось почти на корточках, профессор трясся и завидовал тем, кто не имел такого внушительного роста, такого огромного тела.

К счастью, до вокзала было не так уж далеко, вскоре решетка поднялась и зэки начали спрыгивать на землю под звонкий счет конвоя, пробегать через коридор автоматчиков с собаками и садиться на корточки, между шпалами, держа руки на затылке.

Подогнали тюремный вагон и вся процедура повторилась: счет, коридор оскаленных овчарочьих зубов, блеск автоматов, вход в вагон.

Зайдя в купе, профессор вздохнул было облегченно, но тут же прекратил свой вздох, прижатый все новыми и новыми пассажирами. Когда в купе было запихнуто 14 человек, железная решетка, заменяющая обычную дверь купе, с лязгом задвинулась, замок щелкнул, гортанный голос с сильным акцентом сообщил:

– Моя камер есть дванадцать джыгыт-бандыт.

– И почему в "столыпине" всегда черножопые в конвое?
– раздался сверху спокойный голос Верта.

Профессор с трудом поднял голову, Верт приглашающе махнул рукой:

– Залазь, Бармалей, хорош там, внизу, мужичка из себя воображать. Косить под психа и наверху можно, да еще с комфортом.

Под бдительным контролем Верта наверх залезло еще трое. После этого Верт снял две полки и положил их поперек верхних кроватей. В нормальном купе эти полки должны были выполнять функции багажных, сейчас они дали возможность пятерым этапниками разместиться на втором ярусе без толкотни. У открытого окошка, затянутого кокетливой решеткой, маскирующей истинную суть вагона, лежал Верт, профессор пристроился с ним рядом.

– Ты че окно занял?
– спросил какой-то незнакомый осужденный Верта, но его сразу одернули громким шепотом: "Очумел, это же Мертвый Зверь!" и он сразу сменил тон, сказав:

– Извини, Адвокат, не узнал. А кто это рядом с тобой? Как-то он странно себя ведет?

– Бармалей, - ответил Верт, - деловой, но башня немного поехала, докосился.

И наступила в купе уютная, преддорожная атмосфера. Знакомились, комментировали, планировали. Профессора удивляло, как быстро, с звериной чуткостью, распределились роли в незнакомом коллективе. Каждый занял свое место, свою ячейку в сложном иерархическом делении зэковского общества. Лидеры были наверху, массы - внизу, а вожак - у окна. И профессор испытал горячую благодарность к Верту, взявшему его под свою опеку. Профессор уже знал, как быстро падают люди в этом обществе на самое дно и как трудно в нем вскарабкаться наверх. Прошлые Гошины заслуги не долго могли оберегать робкого и наивного Дормидона Исааковича, а внизу было плохо, очень плохо.

***

Неспешно постукивают колеса. Движется наш этап, набирает ход путешествие профессора в далекую Сибирь.

Приятным тенором поет в соседнем купе-камере какой-то зэк.

– Я так тебя люблю,

Люблю тебя, как брата,

В объятья страстные

О, не зови - молю.

Тебе принадлежать,

Вот в жизни что хотела,

Об этом знаешь ты,

Как я тебя люблю.

Наивная, нескладная песня. Но будит она тоскливые и тревожные мысли у пассажиров "столыпина". Даже охрана притихла, прислушалась, не стучит коваными прикладами в железные двери-решетки импровизированных купе тюремного вагона.

– Я так тебя люблю!

Усталая, больная,

Пришла к тебе,

О, не гони - молю.

Пусть я преступная,

Но пред тобой чиста я,

Об этом знаешь ты,

Как я тебя люблю.

Потянулся профессор, повел мощными плечами, удивился в сотый раз мощи нового тела, пресек гнусное побуждение шкодливой руки почесать в паху, пресек монолог прямой кишки.

Конвоир черномазый у двери маячит.

– Эй, бандита, часы есть наручный, кольцо есть зелетой, деньги есть?

– У нас все есть, дубак нерусский, - отвечает с верху Верт.- А у тебя что имеется?

– Водка есть, слюшай, хороший водка. Одеколона есть. Светалана називается. Все есть.

– Баба есть?

– Баба много есть. Все моледой, карасивый. Только твой пусть сама ее просит. Крычи коридор, какой баба хочет? Я твоя маленький комната выводить буду с ней. Только палати дэнги.

– Гоша, поразмяться не хочешь? Я зэчек не люблю, они больно уж жадные и жалкие. Да и в тюрьме у меня этих лярв хватало.

– Как в тюрьме? Там-то откуда?

– Гоша! Коси, но знай меру. Будто ты надзирательниц за четвертак не трахал в изоляторе? Ты лучше отвечай по делу, я-то знаю, что ты в голяках, но займу на это святое дело.

Ой, как захотелось профессору заняться экзотической любовью с какой-то тюремной страдалицей, такой же отверженной, как и он. Ему представилась интимная тишина отдельного купе, бессовестные губы неизвестной женщины, могучая Гошина плоть добавила переживаний профессорскому мозгу и он робко кивнул, облизывая враз пересохшие губы.

– Эй, девчата, молоденькие есть?
– возопил Верт в коридор.

Женская камера откликнулась разноголосьем:

– Всякие есть.
– А молоденькие, это со скольки?
– Целку не желаете? У нашей Фроси целка из жести.
– Сыночек, мне всего семьдесять, но я еще крепкая.
– Я девчонка молодая, у меня пизда тугая.

Уверенный голос перебил девчоночий галдеж:

– А выпить будет?

– Ты старшая, что ли?
– спросил Верт.

– Ну, я. Что предлагаешь-то, и чего хочешь?

– Сама знаешь. Мне для кореша. Водяру сейчас пришлю тебе до хаты.

– А я девчонку пришлю, гони дубака. А может, сам хочешь? Для тебя я и сама бы расстаралась.

– Ты же меня не знаешь.

– Пахана по голосу чую.

– Спасибо на добром слове, ласточка. Дорога длинная, повидаемся. А сейчас принимай посыляку.

Верт передал конвойному какую-то вещичку и сказал резко:

– В женскую хату передай три бутылки водки и жратвы. Девчонку выводи вместе с моим человеком.

Дормидон Исаакович спрыгнул вниз. Сердце его билось, как у кролика. Загремели засовы и профессора провели коридором в туалет, шепнув, что в его распоряжении десять минут, "а то начальника может прибегать - бальшой шум делать может".