Чужой среди своих 3

— Забавно, — нервно рассмеялась мама, с любопытством оглядываясь по сторонам и аккуратно присаживаясь в не по-советски удобное кресло, — никогда не думала, что попаду в Зал для официальных лиц и делегаций, да ещё и после лишения советского гражданства.

Помедлив чуть и оглянувшись по сторонам, отец присел рядом, не обращая внимания на брюзгливую физиономию какого-то чиновника со смутно знакомым лицом, сидевшего неподалёку с пожилой, одышливой супругой по левую руку, и перезрелой, рыхлой дочкой хорошо за тридцать, с капризным выражением лица, по правую.

— Товарищ… — небрежным мановением пальцев чиновник подозвал к себе МИДовца, разом вычленив главного, — эт-то что такое?

Он, не стесняясь и не скрываясь, ткнул в нашу сторону мясистой пятернёй, надуваясь и багровея.

МИДовец, наклонившись к нему, заговорил что-то быстро и негромко, отчётливо выделяя некоторые имена и фамилии, которые мне, далёкому от политических игрищ Политбюро, ничего не сказали.

— Да чтоб вас… — выслушав дипломата, чиновник хлопнул по подлокотникам и встал, — Буду я ещё сидеть рядом со всякой дрянью!

Они очень демонстративно пересели подальше — благо, в зале для непростых смертных народа почти нет, а места как раз с избытком.

Уселся и я, с настороженным любопытством вертя по сторонам головой, разглядывая ВИП-зал по-советски и его обитателей, в большинстве своём очень немолодых и очень официальных.

— … партбилет, — слышу краем уха и дёргаю головой, ловя глазами суетящегося оператора с камерой и нервного, очень официального вида пропагандиста репортёраЦентрального Телевиденья, ожидающего, когда оплошавший оператор, бледный и потеющий, установит наконец свою аппаратуру, — … на собрании вопрос поставлю! Это ж надо так…

— Всё? — не услышал, а скорее угадал я следующую его фразу.

— Здравствуйте, дорогие товарищи, — начал репортёр, — мы…

… и только сейчас в зал запустили представителей иностранной прессы и дипломатов.

Камера советского оператора повернулась, ловя их, нервных и недовольных, в свой прицел, а человек с Центрального Телевиденья заговорил что-то очень официальное и осуждающее. Сказать, что именно он говорит, я могу почти дословно, даже слыша через два слово на третье — даром, что ли, читал все статьи, где хоть косвенно, хоть краешком, говорилось о тех, кто хоть в чём-то не согласен с решениями Советского Правительства!

Застрекотали камеры и с другой стороны, и аккредитованные журналисты принялись освещать события, глядя в объективы, а дипломаты выражать МИДовцам протесты разной степени решительности и озабоченности. Журналистов, дипломатов и наших сопровождающих в зале много больше, чем собственно пассажиров, очень недовольных происходящим, и не стесняющимся высказываться об этом как минимум в пространство, а как максимум, требуя внимания сопровождающих.

Некоторые из советских сановников, не то тяпнув на дорожку лишку, не то истолковав всё на свой незатейливый лад, принялись что-то спрашивать и требовать у западных дипломатов, а кто-то из них, быть может, перепутав, докопался до французского журналиста, тесня его пузом и не слишком связными комбинациями советских идеологем.

— Если это не авангардное кино, то я даже не знаю, что такое авангард, — бурчу себе под нос, с вовлечённым изумлением глядя на происходящее. Некоторые сценки как бы дописываются в моей голове, и я не сразу понял, что мысленно пишу сценарий, и…

— Есть чистый блокнот? — чуть помявшись, спрашиваю у адвоката, отвлекая его от беседы с родителями. Леонид Иванович, ничуть не удивившись, нашёл и блокнот, и карандаш, и я начал набрасывать сценки.

Я ж ещё в посёлке, кажется, пообещал, что буду пробовать себя, где только можно, в том числе и в творчестве. А хорошо выйдет, плохо ли… это всё, на самом деле, вторично — здесь важнее опыт, попытка переступить через «не могу» и свои комплексы, психологический тренинг, расширение границ внутренней свободы.

Чёрт его знает, что из этого выйдет… но и так-то интересно, да и наша история какое-то время будет на слуху, так что, может быть, и заинтересуется какая-нибудь студия моим сценарием, или хотя бы — идеей. А это не просто имя в титрах и строчка в биографии, но и пусть хоть чуточку, но другое отношение в творческой среде, и это, я считаю, главное.

— Сейчас вернусь, — Леонид Иванович, ещё раз окинув происходящее взглядом опытного штабного офицера, поднялся в кресле. В который уже раз проинструктировав нас молчать и никуда не лезть, он удалился, ещё раз оглянувшись в дверях.

— Я этого так не оставлю! Я в ЦК! Я…

… вижу, как бушующего ответственного работника очень умело «разогревает» МИДовец, говоря ему, кажется, правильные слова, но на самом деле — провоцируя и переключая фокус на нас.

— Ма-ам… — осторожно трогаю её за предплечье, показывая на сценку.

— Да? — она не сразу поняла, чего я хочу, — А… ясно, вижу.

— Сидим молча, — перегнувшись через меня, начал говорить отец, — не отвечаем, в глаза не смотрим.

Пару минут спустя, вытирая с лица остатки выплеснутого в меня чая, усмехаюсь криво, недобрым взглядом провожая грузную даму, удаляющуюся прочь переваливающейся утиной походкой. В пятидесятых такой поступок, возможно, вызвал бы если не одобрение, то как минимум понимание, а сейчас…

… я заранее чувствую себя отомщённым. Карьера супруга после этого её поступка если не рухнет в пропасть, то как минимум просядет. Ну и сама дама, полагаю, лишится допуска в святая святых, в двухсотую секцию ГУМа.

Леонид Иванович, появившийся через несколько минут с лимонадом и беляшами, с некоторым удивлением выслушал родителей, дотошно выпытывая детали произошедшего.

— Это… очень странно, — корректно выразился он, глубоко задумавшись, и так же, задумчиво, не говоря ни слова, поел вместе с нами беляшей, запив лимонадом, не забывая отслеживать взглядом того МИДовца-провокатора.

— Это всё меняет… — отрешённо сказал он, протирая губы носовым платком.

— Простите? — поинтересовался я,

— Да? — живо повернулся адвокат, — А, ты об этой истории… Нет, нет, не переживайте, вас это не касается, это… хм, эпизод из другого кинофильма.

Он, не говоря больше об этой истории, так выразительно сыграл бровями и глазами, что и без слов стало понятно, что всё это — и МИДовец, и чай в лицо, и, возможно, опоздавший оператор, только часть Большой Игры, ведущейся Членами Политбюро, и мы в этой игре пешки, а скорее даже — пылинки.

Не очень приятно осознавать это, но реальность, увы, не всегда приятна. Это в нашей истории мы с родителями Главные Герои, а в других, куда как более масштабных исторических сагах, мы всего лишь проходные персонажи, которых, быть может, и в титрах не упомянут.

Ожидание нужного нам рейса даже не томительно, а мучительно! Время и без того ощущается странно. Одна минута идёт как бы не за час, так ещё и эти минуты густо заполнены событиями, и нам, на нервах, каждое из них кажется судьбоносным.