Чужой среди своих 3

– День… хм, да обычный в общем-то, – отвечаю наконец не слишком искренне, и начинаю есть, непроизвольно жмурясь от удовольствия.

– Я же вижу, что не всё в порядке, – с лёгкой укоризной говорит мама, положив руку мне на предплечье и тут же убрав её.

– Ну, – пожимаю плечами и подцепляю вилкой ломтик сервелата, – в школе всё так себе, на самом деле. Помнишь, отец ходил разговаривать с директором о свободном посещении?

– Да, – осторожно кивает мама, – он обещал подумать.

– Ну и… – снова пожимаю плечами, – надумал, судя по всему, и нет!

– Да что ты говоришь? – склоняется ко мне через стол тётя Ида, – Отказал-таки?

Она нам дальняя родственница, притом как по отцовской родне, так и по маминой. Это такое сложное переплетение родственных связей, кузенов и кузин, приёмных детей и дружбы прадедушек, обучавшихся в одно время у известного цадика, что я, попытавшись разобраться, кто есть кто на семейном древе, потратил неделю и заработал стойкую мигрень. Но разобрался-таки! Поверхностно.

Родственников, и подчас достаточно известных, у нас много…

… и оказывается – заступались, писали письма и ходили по инстанциям.

Но в некоторых случаях заступничество оборачивалось новыми проблемами и для них, и для нас.

В Сталинском СССР человек мог быть Фигурой и, к примеру, лауреатом многочисленных премий или капитаном производства, но при этом жена у него сидела в лагере как враг народа, да и сам он – то возглавлял что-то и был в почёте, то подвергался арестам и клеймился. Вне зависимости от национальности…

А сейчас, по мнению людей, переживших те годы, времена практически вегетарианские!

– Да вот… – и минуту спустя я рассказываю о ситуации в школе гостям, и людям, что характерно, интересно! Ну да, ну да… евреи и образование, это ж фактически мем!

– Ну вот что это, если не антисемитизм? – пожимает плечами Хейфец, для которого всё очевидно. Хотя для него всегда и всё очевидно, потому как человек смотрит через негатив, заранее подозревая всё и всех в нехорошем антисемитизме, отчего общаться с ним не всегда удобно, и почти никогда – приятно.

Началось обсуждение антисемитизма, его частных проявлений и моей ситуации со школой, и в эту ситуацию дядя Боря то и дело вставляет шекели своего мнения, иногда к месту, но чаще – нет.

– … оформление стенгазеты тоже на тебе? – интересуется мадам Хейфец, к слову, вполне себе русская, и происхождения самого что ни на есть простого. Ни тебе пламенных коммунистов в родне, ни аристократии, ни даже потомственных почётных граждан, зато целая куча окающей деревенской родни, с которой у дяди Бори сложные отношения.

– На мне… – вздыхаю, – как и многое другое. Олимпиады – ладно, они, в общем-то, мне больше нужны. Но вся эта самодеятельность…

Передёргиваю плечами, не желая даже вспоминать. Директор в вечерней школе не педагог, а партийный работник, начавший карьеру в агитбригаде, продолживший в схожих структурах, и, похоже, словивший профессиональный перекос в виду недостатка не только педагогического, но и образования вообще.

В школьной самодеятельности слишком много лубка и агитации, и слишком мало – собственно самодеятельности, зато очень много – руководящей и направляющей силы Партии в лице директора. Собственно, чёрт бы с ним… если бы меня не тянули туда всеми силами, и если бы не твёрдая убеждённость директора, что все вокруг должны Советской Власти и лично ему, как воплощению этой самой Власти.

Любитель, понимаешь ли, административно-командных методов… с кнутами, но без пряников.

– … на фабрике я в самодеятельности тоже участвую, но там и начальство адекватное, навстречу идёт, – рассказываю гостям, – Переработку несовершеннолетнему они оформить не могут, но оплаченные отгула, как по мне, ничуть не хуже.

– Ну да, ну да… – китайским болванчиком кивает Иван Маркович, выпытывая всё новые подробности, пока тётя Ида, вслух перебирая знакомых, подыскивает тех, кто может надавить на «поца», то бишь директора, и я понимаю, что таки найдёт и надавит!

– … вот, понюхай! – мама, перебивая момент, сунула мне под нос остро пахнущий мандарин, – Новым годом пахнет, да?!

– Да… – послушно соглашаюсь я, нюхая, а потом получая половинку очищенного кисловатого абхазского мандарина, который полагается смаковать, наслаждаясь каждой долькой. Ну и… наслаждаюсь, не желая обижать маму…

– А мы документы подали, – невпопад бухнул Хейфец в наступившей паузе, – на выезд.

Оглушительное молчание, томительное и тягостное…

– Пора… – не слишком уверенно сказала мама, повернувшись к супругу.

– Пора, – уверенно ответил тот…

… и всем вдруг стало ясно, что действительно – пора!

Глава 5 На будущий год – в Иерусалиме!

Будильник, лежавший под подушкой, сдавленно звякнул, разбудив меня. Отключив его, некоторое время лежал, вяло прокручивая в голове сон, который мог бы лечь в основу не самого плохого Голливудского сценария.

Окончательно проснувшись, начал потягиваться беззвучно, зевая так, что челюсть едва не заклинивает на одном из зевков. А вот так… не выспался ни хрена, но пора вставать, потому что, увы, приходится (пока!) подстраиваться под чужое «хочу» и «надо». Мир, вот досада, не хочет вращаться в моей орбите, и пока что вращает меня…

Родители ещё спят, посапывая и похрапывая вразнобой за шкафом с антресолями, отгораживающим их закуток от общего пространства. Опасаясь разбудить их в такую рань, отодвигаю занавески от своей кровати, стараясь не звякнуть металлическими кольцами, и, посидев немного со свешенными вниз ногами, подхватил будильник и спустился вниз по лесенке.

По полу ощутимо тянет, и, несмотря на ковровую дорожку, босые ноги моментально зябнут, а тапочки, как назло, нашлись аж под письменным столом.

– Чёрт… – сдавленно шиплю, потирая затылок и с ненавистью глядя на массивную лакированную столешницу, подбирая упавшую на пол тетрадь. Поутру я часто неуклюжий, и иногда мне приходит в голову странная мысль, что соединение между телом и разумом не сразу загружается, отсюда и все проблемы.

Мне вообще в голову приходит много такого, странного. Ну да сложно быть таким как все, не думающим и не рассуждающим ни о чём за пределами привычных шор и шаблонов, попав в другое время и тело. Хочется или нет, но в голову лезет странное… или странное для этих времён, я не всегда могу понять разницу.

«– Записать сон, что ли» – приходит на ум, и, чуть поколебавшись (лень!), вздыхаю и записываю ключевые моменты несколькими фразами. Потом, может быть… но сильно не факт.

Сон кажется очень знакомым, и наверное, так оно и есть. Сознание, в котором хранится тысячи тысяч просмотренных фильмов, сгенерировало что-то на их основе, пойдя по пути наименьшего сопротивления.