Чужой

Супруга забрала с собой и дочь Елену, которая нынче проживает с мужем и двумя детьми подростками в ближнем Подмосковье. В последние годы они стали чаще видеться: Лена несколько раз приезжала с детьми, Федор Николаевич тоже раз или два в году выбирается в Балашиху, где живет семья его дочери.

Обо всем этом, конечно, не раз было говорено в беседах между Татаринцевым и вернувшимся из Северного Кавказа племянником. Так что Дмитрий был в курсе всех новостей. Принимали его здесь тоже хорошо. Татаринцев в прежние времена бывал крут, и когда то — давным давно это было, в раннем Димкином детстве — даже драл ремнем племяша, как сидорову козу. Но со временем — смягчился. Ну а после того, как Краснов вернулся с контрактной службы, он и вовсе стал относиться к племяннику как к ровне, как к человеку, прошедшему кой какую жизненную школу и знающему теперь, почем «фунт лиха».

Что касается Тимофеевны, то она оказалось душевной, хлебосольной женщиной. Почти всю жизнь жила в большом городе, человек с высшим образованием, еще не старая, женщина в самом соку — на пятнадцать лет моложе Татаринцева. Но посмотришь на нее и сразу видно: вот, изменил кардинально жизнь человек, нашел себе «половинку», уехал прочь от городской суеты, и всем доволен, счастлив.

Краснова она принимала, как родного. Было дело, даже всплакнула, сказав, что когда видит его, Дмитрия, все время думает о своем сыне, который в следующем году должен примерить лейтенантские погоны…

Так что, учитывая все эти обстоятельства, принимая во внимание качества этих людей и их нынешний замкнутый образ жизни, дядин хутор, от которого до ближайшего села было почти четыре километра, едва ли не самое идеальное место, где можно на время «зашхериться», где можно переждать, пересидеть какую нибудь беду.

В просторной гостиной на первом этаже, чьи стены были обшиты вагонкой, царят полусумрак и прохлада. Окна зашторены; отчетливо слышно тиканье старомодных ходиков; стрелки на циферблате показывают четверть второго пополудни.

Краснов сидел на добротной дубовой лавке, привалившись плечом к стене. Он то задремывал, роняя тяжелую, гудящую после бессонной ночи и событий последний часов голову на грудь, то резко вздрагивал, встряхивался, возвращаясь мыслями в пережитое.

Ночью, после того, как дядя Федор освободил их от наручников, — у него здесь имеется своя небольшая мехмастерская — состоялся не самый простой в жизни Краснова разговор.

Ясный пень — Татаринцев потребовал от племянника объяснений. Разговор состоялся, но вначале определились с машиной и с той полуобнаженной юной особой, которую Краснов привез — он вынужден был так поступить — на дядин хутор. «Пассат» загнали в одни из двух деревянных сараев и накрыли куском брезента — что делать с этой машиной, они как то сразу и не смогли решить, отложили решение на потом. Дарью обмыли, приодели, накормили и перепоручили заботам Тимофеевны. О себе она смогла рассказать лишь минимум сведений: что ее удерживали насильно в доме одного из таджикских арендаторов и что, воспользовавшись суматохой, возникшей в связи со стрельбой и ночным пожаром, она — сбежала от «хозяина». А сбежав, она кинулась со всех ног… просто куда глаза глядят, лишь бы подальше о тех людей, кто держал ее долгое время взаперти, кто ограничивал ее свободу.

Почему, зачем она забралась в «пассат», Дарья толком так и не смогла ответить — говорит, была «не в себе».

Ну а на вопрос, зачем она приковала себя наручником к совершенно незнакомому молодому человеку, вообще ничего не смогла внятного ответить, лишь пожимала плечиками, мол, сама не понимаю, как такое могло случиться…

Татаринцев хотел продолжить «дознание», но вмешалась Тимофеевна: она сказала, что девушка, кажется, «многое претерпела» и что с вопросами следует «погодить».

Хозяйка увела Дарью в небольшую гостевую комнату, где имелась настоящая крестьянская кровать с пуховой периной и уложила ее спать. Ну а сама принялась хлопотать по хозяйству, — она ведь все равно вставала на рассвете, чтобы задать корму домашней скотине — оставив, таким образом, мужчин наедине — а тем было о чем поговорить.

Федор Николаевич предупредил племянника: или рассказывай все «до точки», или не рассказывай ничего. «Но тогда, — добавил он, — я не смогу тебе ничем помочь. А ты, Димка, как я понимаю, нуждаешься в помощи и совете».

Краснов налил себе почти полный стакан «ореховки» — дядя наловчился гнать первоклассный самогон, который он вдобавок еще настаивал на ядрышках и нежной зеленой скорлупе чуть недозревших грецких орехов.

Выпил махом, чтобы снять стресс.

Потом, сбиваясь и начиная свой рассказ заново, поведал дяде историю о том, — опустив, впрочем, некоторые детали и избегая называть имена — как он ездил вместе с одной компанией «поучить черножопых» и во что это, в конечном итоге, вылилось.

Краснов с усилием потер пальцами набрякшие веки. Хорош, — подумал он, — надо взять себя в руки. Поднялся с лавки, подошел к дубовому столу, накрытому скатеркой. На керамических тарелках разложена снедь. На одной — овечий сыр, отливающие янтарем помидоры, только только сорванные с грядки, пучок пахучей кинзы. На другой нарезанная ломтями холодная буженина. В плетенной хлебнице лежит разрезанный пополам деревенский каравай — Тимофеевна сама печет хлеб, причем такой, какого Краснов еще нигде не пробовал.

Впрочем, есть Краснову не хотелось, после ночных приключений ему кусок в горло не шел. Он налил в кружку из глиняного жбана шипучего, с кислинкой кваса… запрокинув голову, выдул его одним махом.

Тимофеевна все это время суетилась по хозяйству и с какими либо расспросами к нему не приставала. Ей было чем заняться: из домашней живности у них в заведении корова Дуся, три козочки, с десяток овечек… А еще куры и с полдюжины индюков.

Фермерским трудом «хуторяне» не занимались: у Федора Николаевича очень приличная пенсия, имелись и кое какие накопления, так что на жизнь им денег хватает.

Из почти трех гектаров земли, находящихся в их собственности, примерно половину занимает луг. Года два примерно назад закончили строительство дома: стены сложены из приятного глазу песочного окраса кирпича. Пока строились, жили в старом деревянном доме, который разобрали на дрова лишь недавно, минувшей весной. Есть свой фруктовый сад, имеются две теплицы, одна из которых отапливается в холодное время года, есть компактный огород с аккуратными грядами, за сараями. Возле бревенчатого сруба — как же без бани то? — оборудована «копанка», вода в которую вливается самотеком из ручейка, который отведен от другого ручья, более полноводного, протекающего неподалеку, по краю подступающей с востока к хутору лиственной рощицы.

Словом, здесь всегда найдется, к чему приложить руку. Особенно много забот у женщины, на которой лежит все домашнее хозяйство. А тут еще «племяш» пригребся среди ночи; да не один, а с прикованной к себе наручником полуголой девицей…

Тимофеевна, хотя большей частью возилась — п о р а л а с ь, как говорят в здешних местах — во дворе, занимаясь то поливом грядок, то стиркой, но все же за гостями поглядывала.

Не оставляла их надолго без внимания, без хозяйского пригляда.

— Дима, может все ж приляг, отдохни, как человек, а? — сказала она, заглянув из сеней в гостиную. — Ну что же ты? Совсем ничего не покушал!

— Спасибо, что то пока не хочется.

— Ладно. Дождемся Федора Николаевича, тогда и пообедаем все вместе. Он тебе не звонил, Дима?

Краснов вытащил из нагрудного кармана мобильник, позаимствованный им в машине Супруна, отрицательно качнул головой.

Он только сейчас заметил, что разрядилась батарея, а поставить мобилу на подзарядку он как то не догадался.

«Может, оно и к лучшему, — подумал Дмитрий про себя. — Никому покамест не буду звонить. Пошли все на фиг…»

Возможно, кому то показалось бы странным то, что он не пытался связаться с кем то из «сообщников», не пытался выяснить судьбу того же Супруна. Но ему не хотелось ни видеть кого либо из этих людей, ни устраивать разборы по поводу того, что его втянули в это стремное, тухлое, как выяснилось, мероприятие.