Чужую ниву жала (Буймир - 1)

Рев, поднявшийся при этих словах, заглушил голос женщины. Мамай и его присные были возмущены до глубины души. Орина делает непристойные выпады против честных людей! Она хочет посеять раздор среди людей. И даже гласный Деркач это признал, стал на защиту хозяев - все крестьяне одинаковые труженики! Теперь и он увидел - опасная женщина.

– А она правду говорит, - пробивались сквозь шум выкрики - люди похваливали Чумакову дочку: умная женщина!

– Не допускать, чтобы Калитка распродавал бедняцкое добро за недоимки, будем гнать хозяев, которые наживаются на людских несчастьях! решил сход.

Иван Чумак пыхтел трубкой, хмурый, недовольный, - может быть, потому, чтобы никто не угадал отцовской гордости за дочку.

– Спасибо тебе, дочка!
– сказал Захар, обнял и при всех поцеловал Орину в голову.

Даже прослезилась она - сколько волнений выпало на ее долю сегодня. Некоторые дивились неспокойному ее нраву. Недавно еще Орина сама едва вырвалась из беды. Сидела бы тихо, молча. Другая и на люди-то стыдилась бы показаться. Так нет, толчется среди народа, заботится о других - не обойдутся без нее!

Добросельский уже утерял способность удивляться - даже женщина, забитая, молчаливая, покорная, духу которой раньше тут не было слышно, теперь осмеливается подбивать людей к неповиновению, к бунту против властей и порядка. Что же будет дальше? Кто знает, какие силы и неожиданности таит деревня? А пока что земский считает необходимым распустить сход, на сегодня довольно.

Орина, раскрасневшаяся и взволнованная, шла среди людей, сход с уважением расступался перед молодой женщиной, которая склонила-таки на свою сторону мнение громады. Подруги, как в лихорадке, ждали ее под осокорями, они перемучились за нее душой, когда хозяева издевались над ней... Все вытерпела, поборола и победно возвращалась, словно вырвалась из огня. Подруги не сводили с нее восторженных глаз, счастливые, гордые обнимали ее, так и льнули - разве девушки могут пережить спокойно какое-нибудь событие? Яков Калитка прятался за спинами, держался в стороне, пристыженный, нелюдимый. Он исподтишка посматривал на Орину с жадностью, ненавистью... Распутна, бросила мужа, и ничего нельзя сделать приобрела признание, уважение общества. Мало того, Яков сам, стал посмешищем в глазах людей. Голытьба, батраки руководят общественным мнением. Взять хотя бы Павла - все село теперь прислушивается к его словам, а он ведет среди людей непонятные речи привычно, смело. Стал ли бы кто-нибудь слушать, скажем, Якова, Левка? Да и способны ли были бы они на эти разговоры? И куда это свет поворачивается? Подруги обступили Орину, закрыли ее спинами, искоса поглядывали на Якова, высмеивали и издевались. Напрасно Яков пришел, только натерпелся стыда.

Земский хочет распустить сход? Без приговора? Постойте, еще Захар не высказался. Он протискался на видное место, и люди дружно зашумели - не разойдемся! Целый день толклись и ничего не решили!

Под натиском схода земский должен был подчиниться, однако на земского теперь не очень-то обращали внимание - если уж общество допускает непристойные выпады даже против престола, то что ж ему-то жаловаться!

Кто не горит желанием послушать Захара?

– Панские земли сдавили село, куда ни сунешься, налетишь на штраф! (Кто скажет ясней?) Мы уже трижды оплатили землю, сколько с нас еще тянуть? На наши трудовые деньги строят школы, да мы в них не учимся. Мы отдаем своих сыновей в солдаты, а они нас секут нагайками. У нас, крестьян, нет никаких прав, разве что право платить подати... Если в солдаты - повинность, а как учиться - негде... И кровь проливай за панов на войне, и подати плати. И нет нам ни в чем просвета, только попы затуманивают наши головы.

Никак не кается Захар, снова повел речь против веры, забыл, как ему на ярмарке намяли бока. Известный своим благочестием, Мамай (выпил ли он хоть одну чарку не перекрестившись?) угрожающе предупредил Захара:

– Батюшка отлучит от церкви и лишит причастия!

Но Захар и усом не повел, только спокойно заметил: нам надо добиваться, чтобы церковь была отделена от государства, как говорят рабочие, и чтобы была свобода веры. Мудрые советы подает Захар, только не всем они понятны. Захар теперь далеко видит. Новыми сложными понятиями обогатилась его речь, уже нередко можно было слышать из его уст такие слова, как "конфискация", "республика", и даже учитель Смоляк разговаривает с ним как с равным.

Смоляк одобрил оратора и целиком присоединился к его предложению об отделении церкви от государства. А тем временем Захар уже поднимает новые вопросы - о том, чтобы просвещение было для народа, чтобы у народа была своя газета, чтобы была свобода слова, чтобы можно было свободно говорить и писать о своих нуждах и потребностях. Тут Калитка разразился смехом:

– Грамотей, ты же читать не умеешь!

А кто умеет, кто знает? О том и разговор идет, чтобы люди стали грамотными. Грицко Хрин обозвал Калитку панским прихвостнем.

Добросельский с беспокойством следил, как жадно сход прислушивается к оратору. Он получил подтверждение своим догадкам о том, откуда ветер дует. Земский увидел - мятежный человек этот Захар, да разве он один? Он уверяет народ, что рабочие уже добились многого в городах, а мы до сих пор топчемся на месте. Он призывал сход к расправе над панами: за нами рабочие, мы не одни... Тут земский почувствовал, что настроения деревни клонятся в опасную сторону. Гласный Деркач резко возразил сельскому оратору:

– Мы в своей хате сами наладим порядок, на что нам рабочие?

К нему тотчас присоединились Мамай и Калитка да и еще кое-кто. А мир молчал. Тем временем Захар упрямо доказывал, что рабочие заботятся о крестьянах, борются за свободу всего народа, против бесправия и грабительства. Он развивал планы, как рабочие возьмут в свои руки заводы и железные дороги, тогда крестьянам будет легче справиться с панами.

Сход уходил в споры, в сложные рассуждения, о земском, казалось, забыли, не замечали, иногда в спорах вспоминали, как тяжелую болячку. В то же время люди с презрением поглядывали на синие мундиры - их называли панскими лакеями, крапивным семенем. Урядник и стражники не очень-то теперь заносились и не очень уверенно себя чувствовали. Шум стоял на сходе, кричали на все лады - недоверчиво, пытливо, отчаянно, рассудительно.

– Земли нам не дадут, царь не даст!
– заявляли одни.

– Силой надо взять!
– подбивали другие.

– Так это значит пойти против царя?

– Против панов?

– А за кого же царь?

Совсем перестали люди бояться, присутствие начальства еще больше располагало их к дерзости. Учитель Смоляк, казалось, целиком завоевал общее сочувствие, потребовав, чтобы детей учили на родном украинском языке, как этого добивается Российская социал-демократическая рабочая партия!

Тут Мамай, который с великой досадой следил за этим поединком, не смог больше терпеть и визгливо воскликнул:

– К чему нам эта конфискация, кооптация, политика? Говорите об аренде, о лесах и пастбищах!

И следует признать, немало голосов присоединилось к нему.

Земский к своему удовольствию еще раз убедился: нет согласия в обществе, немало людей против решительных намерений бунтарей.

– Нам лишь бы земля, на что нам власть?
– вразумлял сход Иван Чумак, возражая против безрассудных, которые призывали село к опасным действиям.

Староста Мороз предостерегал людей, чтобы не выставляли таких требований, потому что можно погубить все. Хоть бы вырвать аренду, да чтобы Харитоненко сбавил за нее плату и отменил отработки, которые у людей в печенках сидят.

Мамай гневно напустился на незрелых умом, которые замахиваются на власть, - чтобы они не подбивали общество на легкомысленные и притом опасные поступки, потому что, если будем гнаться за всем, не добьемся ничего. К этим рассудительным соображениям присоединилось много людей, которые высказывали свое согласие с Мамаем: спасибо ему, угомонил-таки сход.

Захар, суровый, сосредоточенный, сложив на груди руки, наблюдал, как заблудилась сельская мысль, - веками обманываемые, опутанные люди не могли еще избавиться от давней покорности. Захар отбросил эти страхи, перед ним расстилалась ясная дорога именно там, где колебались, барахтались, плутали малодушные.