Цицерон

На время квестуры в Сицилии Цицерон, естественно, должен был прервать адвокатскую деятельность. Впрочем, однажды ему и здесь пришлось выступить с судебной речью перед трибуналом претора. Довольно большая компания молодых римлян из хороших семей обвинялась в нарушении воинской дисциплины и в трусости, проявленной во время боя. Каким-то образом эти молодые люди оказались в Сиракузах. Плутарх, единственный рассказавший об этом эпизоде, сообщает, что Цицерон добился их оправдания. Почему над юношами нависло столь тяжелое обвинение? Почему судил их претор Сицилии? В тот год на острове царил мир. Может быть, речь шла о войсках, направлявшихся на борьбу с пиратами, и обвиняемые нарушили дисциплину во время пребывания в одном из портов острова? Ответа на эти вопросы нет. Ограничимся констатацией: Цицерон принял поручение (по-видимому, возложенное на него родителями юных аристократов), выступил с защитительной речью, которая возымела свое действие, и это еще более укрепило его положение на Сицилии, а также обеспечило благодарность людей, оказавшихся ему весьма полезными несколькими годами позже, когда он стал добиваться эдилитета.

Глава VI ДЕЛО ВЕРРЕСА

Цицерон вернулся в Рим квесторием. Это открывало ему путь в курию, и мы благодаря счастливой случайности располагаем документом, подтверждающим его вступление в сенаторское сословие: сравнительно недавно обнаружена надпись с греческим текстом сенатского постановления, посвященного тяжбе между жрецами бога Амфиарая и римскими откупщиками; среди сенаторов, которым поручено составление надписи, фигурирует и имя Цицерона; документ датирован 14 октября 73 года.

По возвращении Цицерон вновь занялся адвокатской деятельностью и почти тотчас же дал втянуть себя в процесс, который должен был иметь для него весьма существенные последствия. Поначалу речь шла о самом заурядном происшествии, случившемся вне Рима и имевшем к политической жизни столицы отдаленное отношение. В один прекрасный день Цицерона в его римском доме посетили граждане муниципия Алетри, маленького городка в земле герников, в шестнадцати примерно милях от Арпина. Они просили его как соотечественника или почти соотечественника взять на себя защиту некоего Скамандра, обвиненного в соучастии в попытке отравления. То был отпущенник гражданина их города Гая Фабриция, и декурионы Алетри ручались в том, что он невиновен. Отказать Цицерон не мог: согласно традиции и согласно закону о претуре, изданному Суллой, через пять лет после квестуры можно было домогаться эдилитета, который теперь стал обязательной ступенью па пути к консулату, а для того чтобы бороться за этот следующий этап политической карьеры, важно было обеспечить себе предельно широкую поддержку, добиться сочувствия самых разных людей. Цицерон начал знакомиться с документами дела. Неизвестно, представлял ли он его себе с самого начала во всех деталях. По-видимому, люди, его информировавшие, предпочли не привлекать внимание адвоката к некоторым обстоятельствам. Только так можно понять — или, если угодно, оправдать — Цицерона, который позже, в 66 году, когда то же дело вновь, хотя и в другом виде, возникло перед римским судом, в корне изменил свою позицию и выступил с речью, известной под именем «В защиту Клуенция», защищая человека, который в 74 году обвинял Скамандра.

Если бы он уже в 74 году знал обстоятельства дела полностью столь же хорошо, как узнал их впоследствии, вот какая картина развернулась бы перед его глазами.

Эта история началась не в Алетри, а в Ларине, более крупном городе, лежащем на адриатическом склоне Апеннин, примерно на высоте Арпина. Там, в Ларине, проживал некий Оппианик, женившийся пять раз. Последней женой его стала Сассия, которая была ранее замужем и имела от первого брака сына по имени Авл Клуенций Габит. После того как в 88 году ее муж, отец Клуенция, скончался, Сассия вышла сначала за собственного зятя, то есть бывшего мужа своей дочери Клуенции, а потом — за Оппианика. С помощью яда Оппианик сумел устранить большинство членов этой сложной и многочисленной семьи. Последним, кто оставался в живых и мог претендовать на свою долю наследства, был Авл Клуенций Габит, сын Сассии. Чтобы избавиться и от него, Оппианик прибег к своему обычному средству. Клуенций, человек весьма слабого здоровья, держал при себе врача по имени Клеофант, а у врача был помощник — раб Диоген. Оппианик поостерегся прямо обратиться к Диогену с предложением дать Клуенцию яд и начал переговоры с одним из своих друзей из Ларина, Гаем Фабрицием, человеком сомнительного поведения, к тому же постоянно испытывавшим острую нужду в деньгах. У Фабриция был отпущенник Скамандр, судя по имени, совпадающему с названием реки, омывающей холм, на котором стоит Троя, — фригийский грек. Скамандру и поручили договориться с Диогеном.

С этого дело и началось. Диоген притворно дал согласие, но рассказал все своему хозяину Клеофанту. Клуенция предупредили, и он обратился за советом к сенатору Марку Бебию. Решено было устроить злодеям ловушку. По совету Марка Бебия, который предвидел, какая, правовая ситуация сложится в результате, Клуенций купил Диогена, что исключало возможность допрашивать его в ходе следствия. Между Диогеном и Скаманд-ром устроили свидание, во время которого последний должен был вручить Диогену яд и денежное вознаграждение за соучастие. В момент передачи внезапно появились свидетели — декурионы Ларина, — и Скамандр оказался пойманным с поличным. Клуенций подает на Скамандра в суд. В качестве обвинителя был приглашен некто Публий Каннутий, о котором Цицерон лестно отзывается в «Бруте»; Цицерон, со своей стороны, по просьбе алетрийцев взял на себя защиту. Речь его не сохранилась. Некоторые признаки указывают на то, что определенная ее часть представляла собой altercatio, то есть полемику между защитником и обвинителем. Так или иначе, но Скамандр был осужден. Немедленно вслед за тем Клуенций возбуждает дело против патрона Скамандра Гая Фабриция, которому также выносится обвинительный приговор. Лишь теперь Клуенций получает долгожданную возможность выступить с обвинением подлинного инициатора всей интриги — Оппианика, своего отчима! Суд в том же составе, связанный, по словам Цицерона, ранее им же вынесенными решениями, вынужден осудить и Оппианика. Сложигшаяся ситуация позволила защитнику Оппианика обвинить председателя суда Юния Брута в получении взятки, а вскоре то же обвинение было предъявлено и другим членам суда. Возник громкий скандал, специально подстроенный адвокатом Оппианика народным трибуном Луцием Квинкцием, которого Цицерон позже в речи «В защиту Клуенция» характеризует как демагога и врага сената. Замысел Квинкция состоял в том, чтобы довести дело до отмены сулланского закона о правосудии, согласно которому членами суда могли быть только лица сенаторского сословия. Тот же конфликт, как нам предстоит увидеть, лежал в основе процесса Верреса. Юний Брут не смог оправдаться, что и положило конец его политической карьере. Цицерон вел себя активно лишь на первой стадии разбирательства, но, по-видимому, раскаивался и в этом, по крайней мере, если судить по некоторым местам из позднейшей речи «В защиту Клуенция», где он дает краткий обзор всей истории вопроса в целом. Речь свою в защиту Скамандра он публиковать не стал, и когда несколько лет спустя ему пришлось выступать в повторном деле Клуенция, был этому очень рад. В речи на повторном процессе он формулирует свое понимание роли адвоката (в частности, в связи с обвинениями по его адресу в том, будто он берется защищать заведомых преступников) :

«Глубоко заблуждается тот, кто считает, что наши судебные речи являются точным выражением наших личных убеждений; ведь все эти речи — отражение обстоятельств данного судебного дела и условий времени, а не взглядов самих людей и притом защитников. Ведь если бы дела могли сами говорить за себя, никто не стал бы приглашать оратора; но нас приглашают для того, чтобы мы излагали не свои собственные воззрения, а то, чего требуют само дело и интересы стороны».

Здесь обозначена очень важная проблема: может ли адвокат выступать против своих убеждений и совести? Цицерон отвечает, что не выносит приговор, а только оказывает помощь клиенту. Поэтому истина, которую он отстаивает, носит относительный, частный характер, ибо отражает лишь одну сторону, один аспект дела. Задача адвоката противной стороны состоит в том, чтобы представить контрдоводы, и лишь судья сможет сделать обоснованный выбор. Уверенность в справедливости такой позиции Цицерон черпал в учении Академии и, точнее, Филона из Лариссы. Здесь снова философия приходила па помощь красноречию, указывала на допустимость и даже необходимость рассуждать с противоположных точек зрения, рассматривать все «за» и «против» и предоставлять слушателю (в данном случае — судье) свободу выбора.

Не прошло еще и года после истории со Скамандром, как Цицерон принял участие в другом процессе, где защищал некоего Гая Мустия, римского всадника и откупщика, который в случае осуждения рисковал потерять все свое состояние. Это был тот самый Гай Мустий, который в 74 году вступил в конфликт с Верресом, в ту пору городским претором, в связи с подрядом на общественные работы и тогда воочию узнал, какими методами сколачивал Веррес свое богатство. В 70 году, когда произносились веррины, Мустий уже умер, так что воспользоваться его свидетельскими показаниями Цицерон не мог.

В 72 году возник еще один процесс, в котором оказался замешанным Веррес — процесс Стения пз города Термы в Сицилии; Цицерон защищал его перед коллегией народных трибунов в Риме. Стений был знатным сицилийцем, сыгравшим значительную роль в 82 году, когда Помпей, ведя борьбу против марианцев и действуя от имени Суллы, оккупировал остров. После победы Суллы Стений выступил в качестве своего рода добровольной искупительной жертвы, взяв на себя одного всю ответственность за помощь, оказанную Сицилией Марию. Поведение его произвело столь сильное впечатление на победителя, что он отпустил сицилийцам их вину. В своем доме Стений собрал множество произведений искусства, статуй, картин, рельефов, изделий из серебра, часть которых приобрел в Азии во время путешествия, предпринятого в юности. Веррес, прекрасно обо всем осведомленный. во время своих объездов острова неоднократно останавливался в Термах в доме Стения и разного рода хитростями добился, что тот подарил ему лучшие образцы своей коллекции. Этого, однако, ему показалось мало. В Термах находилось несколько бронзовых статуй, которые карфагеняне захватили когда-то в Гимере при разрушении города и перевезли в Карфаген. После захвата Карфагена Сципион Эмилиан вернул их в Сицилию и отдал жителям Терм, которые выступали как наследники исчезнувшего с лица земли Гимера. Статуи эти были лучшим украшением города. Веррес возгорелся желанием завладеть имп. Дело поступило на рассмотрение сената Терм. При обсуждении его Стений, человек красноречивый и пользовавшийся большим влиянием на сограждан, энергично убеждал сенат не уступать поползновениям пропретора. Разъяренный Веррес начал с того, что отказался оставаться в доме Стения, всячески чернил его гостеприимство и перебрался к некоему Агатину, заклятому врагу Стения. Он попросил Агатина выдвинуть против Стения любое обвинение, пообещав, что, когда дело дойдет до его трибунала, он рассмотрит его благоприятно для истца. Агатин немедленно обвинил Стения в подделке городских документов, и Веррес тут же назначил разбор дела на следующий день в девятом часу утра, несмотря на протесты Стения, тщетно доказывавшего, что обвинения такого рода подлежат рассмотрению перед магистратами Терм, а не перед трибуналом пропретора. Ясно понимая, что все это — интрига, единственная цель которой погубить его, Стений ночью бежал, несмотря на неблагоприятную погоду (дело было в конце октября), переправился через пролив и добрался до Рима. Веррес провел процесс в отсутствии ответчика и заочно вынес Стению обвинительный приговор. Тотчас же явился другой обвинитель и стал доказывать, что Стений повинен в государственной измене. Веррес принял и этот донос и назначил разбирательство на календы декабря.

В Риме у Стения было много друзей. Он сумел вызвать сочувствие, консулы доложили о деле сенату, который принял было постановление, осуждающее пропретора, по стараниями отца Верреса, присутствовавшего на заседании, дело стало затягиваться. Верресу был направлен официальный запрос, отец, со своей стороны, убеждал его не упорствовать в своих замыслах, ибо угроза осуждения сенатом вырисовывалась вполне отчетливо. Но Веррес стоял на своем. Поскольку обвинитель не явился в суд, Веррес сам заочно вынес Стению смертный приговор. Народные трибуны приняли постановление, запрещавшее пребывание в Риме провинциалам, приговоренным у себя на родине к смертной казни. Цицерон вмешался, произнес речь в защиту Стения и добился от тех же трибунов дополнительного постановления, согласно которому запрет не распространялся на Стения, поскольку приговор ему был вынесен в его отсутствие и, следовательно, незаконно. Позже, после отъезда Верреса, про обвинительный приговор Стению все, разумеется, забыли.

В эту пору, как нам известно, Цицерон вел еще одно судебное дело — процесс, возбужденный Марком Туллием, состоявшийся, по всему судя, в 71 году и проходивший в две сессии. Марк Туллий, о котором нам не известно ничего, кроме имени, требовал возместить ему ущерб, понесенный в результате насилия над его рабами и нарушения границ его владения в Туриях на юге Италии. Человек по имени Публий Фабий, ранее приобретший землю по соседству, занял без всякого на то права часть имения Марка Туллия, а когда последний подал протест и потребовал судебного разбирательства, люди Фабия, не дожидаясь решения суда, захватили спорный участок и перерезали находившихся там людей. Дело рассматривалось в суде reciperatorum, специализированном на ведении дел, связанных с убытками и доходами.

Адвокатом Фабия выступал тот самый Луций Квинкций, который в пору процесса Скамандра и Оппианика был народным трибуном и сумел скомпрометировать в общественном мнении состав суда под председательством Юния Брута. Цицерон выступил против него очень резко, по всей вероятности, не только из-за обстоятельств дела: новоиспеченный сенатор был рад случаю выставить в смешном свете Квинкция — оратора шумных плебейских сходок, где политики-популяры подстрекали граждан выступать против отцов города.