Цицерон
Шрифт:
Сицилийские мистагогиизменили теперь программу своих экскурсий. Раньше они показывали, где какой памятник находится, теперь же стали показывать, откуда что украдено (II, 4, 132).
Да, преступления Верреса были вопиющи и никакой Гортензий не в силах был его обелить. Имелся лишь один пункт, где можно было опасаться всплеска красноречия «Короля судов». Дело в том, что Верреса считали хорошим полководцем. Говорили, что это он спас Сицилию от банд рабов, то есть армии Спартака, и союзных им пиратов. Эта слава поистине окружала наместника как стена. Цицерон заранее представлял себе, как Гортензий, встав в картинную позу, начнет говорить, как опишет он бедствия, ужасы войны и изумительные подвиги Верреса. Невольно вспоминался великий оратор Антоний. Он защищал некогда
Так давайте же, говорит Цицерон, рассмотрим боевые подвиги Верреса. Давайте исследуем, как решительно и энергично он готовился к войне и защищал остров. Для этого нужно узнать, как проводил он время, начиная с зимы до конца года.
Зимой по острову гуляют пронзительные ветры, на море бушуют бури, поэтому передвигаться по острову трудно, просто мучительно. И предусмотрительный наместник нашел прекрасное средство, чтобы облегчить эти переходы. Он попросту не высовывал носу из Сиракуз. И он поступал очень мудро. В Сиракузах мягкий теплый климат, нет ни вихрей, ни смерчей. Доблестный полководец почти не выходил из дома и целый день лежал на пиршественном ложе.
Может быть, кто-нибудь обвинит его в бездеятельности, лени? Они не правы. Только наступала весна и начинало пригревать солнце, храбрый воин «всецело отдавался труду и разъездам и обнаруживал при этом замечательную неутомимость и энергию». Двигался, правда, он несколько своеобразно. Не верхом, как другие наместники, нет. «Как некогда фиванских царей, его несли в носилках восьмеро рабов, причем он лежал на набитых розами подушках из прозрачной мелитской ткани, имея один венок на голове, другой вокруг шеи и вдыхая сверх того запах роз из нежной, как пух, сеточки. Таков был марш; когда он кончался и был достигнут город, его на тех же носилках вносили прямо в спальню». Сюда к нему и являлись просители, истцы и ответчики. «Посвятив таким образом некоторую долю проводимого им в спальне времени творению суда и расправы сообразно с предлагаемой… взяткой — он считал остаток дня достоянием Вакха и Венеры» (II, 5, 26–27).
Начинался пир. Пиры эти проходили очень оживленно. Тамадой был некий Апроний — откупщик, происходивший из самых низов, известный всей Сицилии вор и мошенник. И греки, и римляне считали его грубым мужланом, совершенно нетерпимым в порядочном обществе. Но Веррес нежно любил его и почитал чудом остроумия и светского такта. Апроний занимал общество своими шутками, а затем вдруг раздевался и пускался в пляс совершенно голым. Этот номер никогда не утрачивал своей прелести новизны для Верреса (II, 322—24).Все это вносило в пиры наместника приятное разнообразие.
Вскоре веселье становилось довольно бурным. Горожане слышали пронзительные вопли, звуки ударов и глухой шум от падения тяжелых тел. Наконец двери раскрывались и все видели, как «одного выносили на руках из-за стола, точно из сражения, другого оставляли на месте, точно убитого, большинство же, подобно побитой рати, валялось без чувств и без памяти, так что каждый, взглянув на эту картину, подумал бы, что перед ним не столовая пропретора, а Каннское побоище распутства» (II, 5, 28).
Лето для сицилийских наместников было самым тяжелым временем года. Несмотря на изнуряющий зной, они должны были объезжать весь остров, следить, чтобы правильно распределялись сельскохозяйственные работы, чтобы никто не терпел притеснения. Но «наш новомодный полководец» никуда не ездил. Он разбивал палаточный лагерь в самом подходящем месте, а именно на пляже Сиракуз, и больше публике не показывался. Нельзя сказать, что все там было мирно и идиллически. Дело в том, что, кроме Верреса, в лагере была целая армия и вся она состояла из дам. Между ними то и дело вспыхивали ссоры. Так, когда в избранный кружок знатных и порядочных сицилийских матрон вошла дочь какого-то мимического актера, разразился жуткий скандал. Дело, кажется, дошло до драки, но тут вмешался Веррес. С благородной прямотой он объяснил дамам, что в человеке главное не происхождение, а личные достоинства. С этого времени никто из граждан наместника вообще не видел. Из палаточного городка доносились женский визг и звуки легкой музыки. Впрочем, сицилийцы об этом не тужили. Они только радовались, что наместник нашел
себе занятие и оставил их в покое (II, 5, 29–31).Да, продолжал Цицерон, наступает роковой момент — сейчас Гортензий поднимется во весь рост и красивым движением сорвет с Верреса одежду и обнажит его грудь, испещренную рубцами и кровоподтеками — следами нежных поцелуев и зубов его подруг ( II, 5, 33).
А между тем остров был в смертельной опасности. Со всех сторон его окружали пираты. Пора было дать им отпор. Как же боролся с пиратами этот вождь? О, он действовал удивительно мудро и предусмотрительно. Он обложил все города податью — они должны были поставить определенное число денег на содержание солдат и матросов. Затем он записывает в набор огромное число людей, которым предстояло служить во флоте. А затем… он продает каждому право уйти в отпуск за 600 сестерциев, а деньги и содержание берет себе! «И этот безумец поступал так в самый разгар войны с пиратами, в дни самой страшной опасности для провинции, и притом так явно, что вся провинция была свидетельницей и сами пираты знали об этом» (II, 5, 62).
Но наконец все-таки настал день, когда флот пришлось спустить на воду. Хотя, честно говоря, флотом он был только на словах, на деле же — набором пустых кораблей. Кто же встал во главе этой флотилии, чтобы вести ее в бой против пиратов? Веррес? Нет. Время было летнее и наместник не стал покидать пляж. Тогда, вероятно, какой-нибудь римский офицер, который своей опытностью хоть отчасти мог искупить недостаток воинов? Опять-таки нет. Во главе стал сиракузец Клеомен. Мы уже видели, что наместник избегал своих соотечественников — и в когорте, и в суде у него были одни греки. И все-таки такого еще не бывало — во главе войска в провинции всегда ставили римлян. Чем же заслужил Клеомен такую неслыханную честь? Быть может, то был искусный стратег? Ничего подобного. Причина была иная, гораздо более романтическая. Жена Клеомена была близким другом наместника и вместе с ним удалилась в палаточный лагерь. Естественно, муж стал для Верреса ближе брата. И все-таки, как ни благороден, как ни деликатен был Югеомен, иногда Верресу казалось, что он, пожалуй, лишний. С другой стороны, он горел желанием вознаградить своего друга за всегдашнее великодушие. Вот как случилось, что Клеомен сделался адмиралом.
Итак, великая армада вышла в море. Когда она огибала мыс, на пляже появился Веррес в ярко-красной накидке. Со всех сторон его заботливо поддерживали красотки. Он помахал на прощание рукой и удалился в палаточный лагерь (II, 5, 82–86).
Читатель помнит, что все содержание матросов Веррес брал себе. И вскоре выяснилось, что кормить их абсолютно нечем. Воины буквально умирали с голоду. Наконец армия высадилась у мыса Пахин. Матросы стали разрывать землю, откапывали корни диких пальм и тут же поедали их. Между тем оказалось, что и Клеомен не чужд был мечтам о славе. Сделаться таким, как Веррес, — вот что было целью его честолюбивых стремлений. Он давно потихоньку стремился во всем подражать своему знаменитому другу. И вот сейчас Клеомен почувствовал, что он здесь царь и бог. Он велел расположиться у Пахина — и кто бы мог подумать! — разбить на пляже палаточный лагерь. Здесь он обосновался и зажил царственно, подобно своему кумиру, — то есть пил дни и ночи напролет. И вот, когда матросы глодали дикие корни, а Клеомен нежился на пляже, вдали показались пиратские суда.
При виде их Клеомен разом протрезвел и задрожал от ужаса. Но тут он вспомнил, что Пахин — сильная крепость. Надо срочно послать туда за помощью — и все будет в порядке. Увы! Адмирал забыл, что его обожаемый патрон давно уже отправил всех солдат в отпуск за свой счет. Крепость была пуста. Но Клеомен и тут не растерялся. Напротив, в минуту опасности он ощутил прилив энергии. Он вскакивает, велит поднять паруса на адмиральском судне, взбегает на борт, приказывает обрезать канат якоря и… на всех парах несется в сторону, противоположную пиратам.
Оставленные на произвол судьбы воины сначала хотели было дать отпор врагу. Но это было чистейшим безумием. У них не было ни руководства, ни опыта в военном деле, ни сил. Не говоря уже о том, что они едва держались на ногах от голода. Им оставалось только последовать примеру своего вождя.
То было захватывающее зрелище. Суда неслись, как птицы. За ними по пятам летели пираты. Впереди мчался Клеомен. Наконец вдали показался берег. Адмирал велит причалить, выпрыгивает из корабля и удирает прочь, как заяц. За ним выпрыгивает вся команда и все несутся, словно это олимпийское состязание в беге. Когда пираты подошли к берегу, перед их глазами были только беспомощно барахтающиеся на мелководье пустые корабли. Это и был великий флот римского народа! Капитан пиратской флотилии распорядился его сжечь.