Цицерон

Однако долго так продолжаться не могло. Заговорщики находились в домах частных лиц. К ним относились скорее как знатным гостям, чем как к заключенным. Что представлял собой подобный «домашний арест» видно из того, что Катилина, будучи помещен вот так же в чей-то дом, не только слал агентов во все концы Италии, не только руководил восстанием, но даже спокойно выходил из дому и посещал тайные сборища заговорщиков! Видимо, ничто не могло заставить римского аристократа превратить свой дом в тюрьму, а себя самого в тюремщика. Надо было на что-то решиться.

Цицерон был диктатором. Преступники были уличены. Теперь он мог совершенно спокойно обречь их на смерть, не опасаясь ропота недовольства. Так поступали в годину смут римские диктаторы. Увы! Цицерон был интеллигентом до мозга костей. И подобный образ действий внушал ему неодолимое отвращение. И тогда он решил сделать следующее — передать суд над преступниками сенату. Сам он выступит перед этими присяжными, изложит дело, и они произнесут приговор.

И вот ранним утром в декабрьские ноны (5 декабря) сенат собрался в храме Согласия. Цицерон кратко изложил дело и попросил отцов вынести вердикт. Когда обсуждался вопрос особой важности, все сенаторы по очереди вставали и излагали свое мнение. Так поступили и на сей раз. И первым Цицерон попросил высказаться Силана, который уже был избран консулом на следующий год. Силан сказал, что ввиду чудовищности преступления катилинариев и крайней опасности, угрожающей Риму, он считает, что они достойны высшей меры наказания, то есть смерти. Сенаторы один за другим присоединялись к мнению Силана. Казалось, судьба преступников решена. Но тут произошло неожиданное. «Поднялся Гай Цезарь, впоследствии ставший диктатором. Тогда он был еще молод [71] ^{35} и закладывал лишь первые камни своего будущего величия, но уже вступил на ту дорогу, по которой впоследствии привел римское государство к единовластию. Все поступки… Цезаря согласовались с основной его целью» (Plut. Cic., 20).В то время он был вождем крайних демократов. Цезарь встал и сказал следующее:

71

Не совсем верно. Цезарь был только четырьмя годами моложе Цицерона. Ему было 39 лет.

— Все люди, отцы сенаторы, когда они думают о спорных вопросах, должны отрешиться от ненависти, дружбы, гнева и сострадания. Дух с трудом различает истину, если ему мешают чувства, и никто не может разом служить и пользе, и страсти.

Оратор начал говорить, какие ошибки совершали цари и народы под влиянием эмоций. Он напомнил, что римляне всегда поступали иначе. Они простили карфагенян, людей коварных и лживых, ибо сочли это полезным. Что же делали предыдущие ораторы?

— Большинство ораторов, которые выступали до меня, в великолепных речах оплакивали гибель Рима. Они перечисляли бедствия, которые несет с собой беспощадная война, все то, что грозит побежденным. Волочат девушек и подростков, детей вырывают из объятий родителей, матери семейств отданы на забаву победителям, храмы и дома разграблены, кругом резня и пожары; повсюду оружие, трупы, кровь и плач. Но, ради богов бессмертных, какую цель имеют подобные речи? Возбудить у вас ненависть к заговору? Уж, конечно, человека, которого не тронуло такое страшное событие, взволнуют слова!

Между тем что обсуждается сейчас? Не то, чего вообще достоин Лентул, но то, какую казнь нужно определить ему по закону.Между тем закон запрещает лишать жизни римских граждан. Римляне вознесены слишком высоко. Слух о их беззаконном поступке облетит всю вселенную.

— Я уверен, что Силан, человек мужественный и энергичный, руководствовался стремлением ко благу Республики… Но его предложение кажется мне не то что жестоким — какое наказание может быть слишком жестоким для таких преступников? — но чуждым духу нашего государства. Видимо, то ли страх за Республику, то ли обида за нее побудили тебя, Силан… решиться на неслыханное наказание. Говорить о страхе излишне, ведь благодаря исключительному усердию нашего замечательного консула кругом огромное количество гарнизонов с оружием в руках. О наказании же я скажу то, чего требуют обстоятельства. Среди скорбей и несчастий смерть не мука, но отдых от трудов, она разрешает заботы, после нее нет ни печали, ни радости. Но, ради богов бессмертных, почему ты не добавил, чтобы их сначала высекли розгами? Или потому, что это запрещает Порциев закон? Но ведь другие законы предписывают, чтобы осужденных граждан не лишали жизни, но отправляли в изгнание. Или высечь хуже, чем убить?.. А если лучше, почему же в малом следует бояться закона, которым мы пренебрегаем в великом?

Далее оратор отметил, что добрые намерения подчас приводят к весьма печальным последствиям. При Сулле сначала убивали людей действительно преступных и как будто заслуживающих смерти.

— Но это было началом великих бед… Конечно, я не опасаюсь этого в консульство Марка Туллия и вообще в наше время… Но, может быть, в другое время, при другом консуле, у которого в руках также будут войска, какое-нибудь ложное обвинение выдадут за истину. И тогда, опираясь на настоящий пример, консул обнажит меч… И кто тогда укажет ему границы, кто его остановит?

Наконец оратор предостерег слушателей и напомнил, что такое вопиющее нарушение закона не сойдет виновному с рук. Несомненно, он ответит за это перед народом, по всей вероятности, понесет тяжкое наказание.

В заключение Цезарь предложил следующее. Заговорщиков надо развести по муниципиям и всю жизнь держать там под стражей. Имущество их конфисковать. Муниципиям же со всей строгостью внушить, что они отвечают за арестантов головой. Кроме того, специальным декретом запретить поднимать вопрос о смягчении участи осужденных перед сенатом и народом (Sail. Cat., 52).

На меня эта речь производит странное впечатление. Есть какая-то ирония судьбы в том, что щепетильным и педантичным защитником закона выступил именно Цезарь, который вскоре его окончательно разрушил. А когда оратор говорит о полководце, который будет иметь в руках армию и, обнажив меч, сокрушит конституцию, трудно отделаться от впечатления, что он имеет в виду самого себя. С другой стороны, достойно удивления, как демократы понимали гуманность и милосердие. Они считали негуманной и беззаконной казнь пяти человек, уличенных на основании точных документов в том, что они собирались в ближайшие дни поджечь Рим. И в то же время они яростно настаивали на том, чтобы замучить дряхлого старика, который будто бы 37 лет тому назад вместе со всем Римом принимал участие в убийстве отъявленного разбойника! Не странно ли?

В то же время нельзя не признать, что речь Цезаря показывает его с самой лучшей стороны. Я говорила уже о генеральном штабе революции, который наметил смуту на этот год и, как пешками, двигал Руллом и Каталиной. Но ведь этот штаб состоял из Цезаря и Красса. Вероятно, в какой-то момент заговор вышел из-под их контроля, хотя об этом мы можем только гадать. И вот теперь имена Цезаря и Красса стали то и дело выплывать в показаниях заговорщиков. Дело дошло до того, что однажды юноши, охранявшие Цицерона, бросились на Цезаря с ножами. К счастью для будущего диктатора, Цицерон успел их удержать. Красс сейчас явно струсил. Он всячески доказывал, что не имеет к катилинариям никакого отношения. И ему больше всего хотелось скорее отделаться от этих своих сломанных орудий, пока они не превратились в улику против него. Цезарь же, наоборот, великодушно решил попробовать спасти этих людей.

Речь Цезаря была легка и остра, как оперенная стрела. И нетрудно заметить, что стрела эта направлена в грудь Цицерона. О, конечно, ничего подобного Цезарь не говорит. Напротив! Он изысканно вежлив и церемонно раскланивается перед «нашим замечательным консулом». Он возражает не ему, а только одному Силану. Но всем, конечно, ясно, что, говоря об ораторах, которые в звенящих чувствами тирадах оплакивают гибель Рима, он намекал в первую очередь на Цицерона. Его стройная, логическая, сухая речь должна была еще более подчеркнуть патетичность Цицерона. Далее он весьма недвусмысленно дал понять, что защитники Республики плохо знают ее законы. Выходило, стало быть, что Цезарь заботится о легкомысленном консуле, который совершенно забыл римскую конституцию!

На всех присутствующих речь Цезаря произвела сильное впечатление. Все сенаторы поспешили согласиться с ним. Даже Силан признал, что был неправ. С ужасом смотрел на это Цицерон. Ему было ясно как день, что план Цезаря безумен. Где, в каком городе можно было поместить столь опасных преступников, имеющих столько сторонников, да еще теперь, когда в Италии стоит войско Катилины? Как можно запретить говорить о них перед народом и сенатом? Чего будет стоить этот запрет? Да в следующем же году какой-нибудь новый Лабиен, бойкий и красноречивый демократ, произнесет зажигательную речь перед народом и добьется их освобождения так же легко, как вот сейчас Цезарь перед сенатом добился их помилования! Этого мало. В бесплодных спорах прошел целый день. Близился вечер. Закон велит с заходом солнца закрывать заседание сената. Значит, все откладывается до завтра. А что будет завтра, даже сегодня ночью, абсолютно неизвестно. Еще вчера преступников чуть было не освободили. Между тем толпы народа осаждали храм. С Форума несся глухой шум. Люди теснились у дверей, заглядывали через плечо стоявших впереди и жадно ловили каждое слово. Здесь в этой толпе стояли и друзья заговорщиков и ждали, чем кончится дело. Цицерону, конечно, надо было возразить Цезарю. Увы! Как председатель он не должен был подавать мнение открыто ни за Цезаря, ни за Силана. Нужно было что-то предпринять, притом мгновенно. И Цицерон, как всегда, с поразительной быстротой нашелся.

Внезапно он поднялся с места и движением руки остановил голосование. Необходимо, сказал он, внести во все происходящее ясность. Он видит, что сенаторы, особенно Цезарь, по доброте душевной слишком много думают о нем. Они боятся, как бы казнь преступников не навлекла на него неудовольствие народа. Но пусть они забудут о нем! Что значит его маленькая жизнь, когда речь идет о Риме! Ради Республики он с радостью рискнет своим положением и безопасностью, с радостью отдаст за нее жизнь. Поэтому думать сейчас надо только о сути дела. Сенаторы должны еще раз взвесить свое положение и понять, кто те люди, которых они сейчас судят. И каково бы ни было их решение, он требует как консул и председатель сената, чтобы они приняли его до наступления вечера. Пока мнений подано было два: Силана, который требует немедленной казни для врагов Рима, и Цезаря. Эти предложения надо обсудить.