Цицерон
Шрифт:
Цицерон высказывает и более удивительный взгляд. По его мнению, все люди по природе добры, прекрасны и склонны любить друг друга (I, 43).Поэтому жить по закону природы — значит любить добро. «Жить в согласии с природой — высшее благо; это значит наслаждаться скромной и добродетельной жизнью… Природа хочет, чтобы мы жили как бы по закону доблести» (I,56). Такая жизнь и есть самая счастливая и блаженная. «Ведь если дух познает доблесть и исполнится ею, если он откажется от своего рабства и потворства телу, подавит в себе страсть к наслаждению… отрешится от всякого страха перед смертью и страданием, будет жить со своими ближними в союзе, полном любви, будет смотреть на своих ближних как на соединенных природой» и «исповедовать чистую религию», то можно ли представить себе жизнь блаженнее (I, 60).
Цицерон выступает против дорогих обрядов. Ведь люди равны, а если обряды дорогие, богач всегда будет иметь преимущества перед бедняком. «Мы ведь хотим, чтобы бедность имела равные
Он объясняет, как люди, по его мнению, должны обращаться к богам. Существовало древнее религиозное предписание — к богам обращайся чистым.Многие думали, что имелись в виду ритуальные омовения. Но Цицерон против этого решительно возражает. Тут речь идет о чистоте помыслов, говорит он. Ведь дух, а не тело главенствует. Отмыть тело может вода, но «духовное падение не может исчезнуть с течением времени и не может быть смыто никакими реками» (II, 24).Слова, так живо напоминающие современному читателю речи леди Макбет: «Неужели больше никогда я не отмою этих рук дочиста?.. Никакие ароматы Аравии не отобьют этого запаха у этой маленькой ручки!»
Когда Цицерон в тиши своего уединения брался за перо, несомненно, как каждый писатель, он в глубине души надеялся на то, что сочинения его понравятся читателям. Но он даже не подозревал, каким бешеным успехом они будут пользоваться. Ими зачитывались, ими восторгались. Они мгновенно облетали Рим. Словом, в короткий срок они стали бестселлерами.
Очень редко бывает, чтобы человек, как бы ни мрачна, ни печальна была его жизнь, был постоянно мрачен и угрюм. Случаются же у него хоть изредка просветы. Тем более Цицерон — живой, остроумный, переменчивый, артистичный. Можно сказать, что настроение у него менялось мгновенно, как капризное море. Поэтому даже в эту черную полосу его жизни выдавались минуты, когда он беззаботно хохотал. Способствовали этому и люди, которые его окружали.
Много лет назад Цицерон, тогда совсем мальчик, буквально молился на Красса Оратора. Он и другие юноши Рима издали следовали за своим кумиром. Теперь время свершило свой круг и уже Цицерон стал таким же кумиром. Его любили еще жарче, еще пламеннее. Толпы поклонников ждали его на улице, ходили за ним хвостом, наполняли его дом и загородные виллы. Он был идолом молодежи. Только пусть не подумает читатель, что юноши в благоговейном молчании сидели у ног учителя, внимая его проповедям. Нет. Они врывались к нему веселой бурей, шумели, хохотали и, перебивая друг друга, рассказывали последние смешные новости. Цицерон, который в свои пятьдесят лет сохранил детское сердце, был у них заводилой — шутил и балагурил больше всех. А они смотрели на него как на ровесника и приятеля. Они ругали заплесневевших стариков, и им, казалось, и в голову не приходило, что их собеседник тоже не молод. Курион рыдал у него на груди, рассказывая о своих сердечных горестях и жалуясь на старого брюзгу отца. Публий Красс с горящими глазами открывал ему сокровенные мечты о славе. Целий Руф, веселый авантюрист, первый красавец Рима и последняя любовь Клодии, с озорными искорками в глазах рассказывал последние анекдоты.
— Павла Валерия, сестра Триария, без всяких причин бросила мужа и уехала от него в тот самый день, когда он должен был вернуться из провинции. Она собирается замуж за Децима Брута… Вообще случилось много невероятных событий в этом роде. Сервий Оцелла никого не убедил бы, что пользуется успехом у женщин, если бы его в течение трех дней дважды не застали. Где? — спросишь ты. Ей-богу, там где мне меньше всего хотелось бы.
Тут он умолкал, многозначительно и лукаво улыбался и клялся, что не прибавит ничего. Ему ужасно хочется, чтобы великий консуляр сам у всех расспрашивал, кого с какой женщиной застали (Fam., VIII, 1, 2).Иногда он сообщал и последние политические новости, но тоже как веселую сплетню. Цицерон хохотал над его рассказами, совершенно забыв, что, как он сам недавно мрачно заявил, «нельзя считать гражданином того, кто смеется в наше время». Он даже искусно передразнивал известных политических деятелей, так что его молодые друзья покатывались со смеху (Fam., II, 10, 1).Целий говорил, что он и его приятели жить не могли без оратора и, если выдавалась свободная минутка, обязательно забегали к нему. Когда Цицерон уезжал, им казалось, что веселая столица превращается в унылую пустыню. Стало скучно, говорит Целий: не с кем посмеяться (Fam., VIII, 3, I).
Но они не только смеялись. Тот же Целий для всего мира был холодным насмешником и циником. Но перед Цицероном он раскрывал душу и даже — чему уж никто бы не поверил! — плакал. Одно письмо он наполнил жалобами на свою судьбу и закончил его как обиженный ребенок:
— Умоляю, поплачь над моими обидами так же, как я… плачу над твоими обидами и мщу за них (Fam., VIII, 12, 4).
Философские сочинения Цицерона его молодые друзья встретили с восторгом и сулили им бессмертие. И лучше всего это видно из удивительной просьбы, с которой обратился к нему Целий. Напиши, пожалуйста, говорит он, диалог, где действовали бы ты и я. И пусть мы оба говорим так же красиво и возвышенно, как в твоем «Государстве». Ты, конечно, спросишь о чем? «Ну это скорее сообразишь ты — ты ведь знаешь все науки — и сам поймешь,
что тут больше всего подходит. Что-то такое, чтобы имело отношение ко мне и ходило бы по рукам». Целий сам чувствовал, что все это звучит дико. Он, который никогда и ученой книги в руки не брал, и вдруг философствует. «Да как тебе это в голову пришло, ты ведь не дурак, скажешь ты. Но я хочу, чтобы среди твоих многочисленных сочинений было хоть одно, которое рассказало бы потомкам о нашей дружбе» (Fam., VIII, 3, 3).(Разумеется, этой нелепой просьбы Цицерон не выполнил.)Мы видели, что Цицерону приходилось теперь иной раз выступать в процессах, которые он ненавидел. Но было у него в то время два дела, в которые он вложил всю душу. Дела эти издавна восхищают юристов и любителей красноречия. Это защита Целия и Милона.
В 56 году разразился в Риме очередной громкий скандал. Думаю, читатель не очень удивится, узнав, что виной ему были наши старые знакомые Клодии.
Как уже знает читатель, у Цицерона был молодой друг Целий — ослепительно красивый, остроумный и изящный циник. Был он сыном одного бизнесмена из маленького италийского городка, человека тихого и степенного. Отец отдал его на обучение Цицерону, ибо мальчик мечтал об ораторской славе. Целий обожал Цицерона, отца же в грош не ставил. К красноречию он был очень способен, учился блестяще, но жизнь вел самую беспутную. Сорил деньгами, устраивал шумные пирушки и дебоши, на улицах затевал драки и преследовал хорошеньких женщин, возвращавшихся поздним вечером домой. Словом, вел себя невыносимо. Наконец даже кроткий родитель взбунтовался. Он потребовал, чтобы сын в определенный час возвращался домой и вообще остепенился. Целий возмутился таким неслыханным тиранством, заявил, что отныне будет жить самостоятельно, хлопнул дверью и уехал. Он снял себе квартиру на Палатине, в самом модном и фешенебельном районе. Квартира эта помещалась во флигеле дома Клодия Пульхра. Вскоре Целий встретил в саду его прелестную сестрицу. Дальнейшее известно нам из яркого рассказа Цицерона.
Клодия сразу приметила красавца соседа. Ослепительная белизна его кожи, его стройный рост и блестящие глаза поразили ее. Она тут же решила его покорить. Стоило Целию выйти из дому, и он как бы невзначай встречался со своей обольстительной соседкой. Он получил приглашение бывать у нее. Клодия пускала в ход все свои чары. Она пошла еще дальше. Зная, что молодой человек привык ни в чем себе не отказывать, а отец у него скуповат, она стала делать ему дорогие подарки и давать деньги. Словом, началась правильная осада неприступной крепости. Но все было напрасно. Избалованный повеса не обращал на нее ни малейшего внимания. Друзья пытались ее образумить. Советовали махнуть рукой на этого самонадеянного юнца. Но Клодия совсем потеряла голову от любви. Она возобновила свои атаки с удвоенной силой. Наконец Целий снизошел к ее мольбам (Cic. Cael, 36).
Катулл был вне себя. Он все еще любил ее, свою Лесбию, и не мог исцелиться от «этой проклятой, этой страшной любви». Целий же был его приятелем, и он ему безгранично верил. Эта двойная измена поразила молодого поэта. На мгновение Лесбия вновь показалась ему тем возвышенным созданием, каким он когда-то ее представлял. Он забыл на миг и зубастого кельтибера, и ресторан у Близнецов. В бешенстве напал он на «предателя» Целия.
Руф! Я когда-то напрасно считал тебя братом и другом! Нет, не напрасно, увы! Дорого я заплатил. Словно грабитель подполз ты и сердце безжалостно выжег, Отнял подругу мою, все, что я в жизни имел. Отнял! О горькое горе! Проклятая, подлая язва! Подлый предатель и вор! Дружбы убийца и бич! Плачу я, только подумаю: чистые губы чистейшей Девушки пакостный твой гнусно сквернит поцелуй. Но не уйдешь от возмездья! Потомкам ты будешь известен! Низость измены твоей злая молва разгласит! (77; 78а).Катулл попытался говорить с ней, но на сей раз Лесбия не намерена была его слушать. На все жалобы и упреки она отвечала смехом. В диком черном отчаянии бежал он из Рима и уехал в Малую Азию. А Клодия, не думая больше о несчастном поэте, вся предалась новой страсти. Счастливые любовники укатили на курорт, конечно, в Байи.
Далее все шло по обычной программе, которую так хорошо знал Цицерон — пирушки на пляже, прогулки в лодке при луне, музыка… Увы! Все это скоро наскучило Целию, наскучила и сама Клодия, и он ее бросил.
Можно себе представить ярость Волоокой. Она была вне себя, она была в исступлении, она решила его уничтожить. Действовала эта женщина очень умно. Прежде всего она объединила всех обиженных Целием, а их оказалось немало. Чуть ли не каждый день он кого-то обвинял на Форуме. Целий был опытный и безжалостный бретер, перед которым трепетал Рим. Он владел отточенными приемами красноречия, был едок и остроумен, никто еще не выбил у него из рук шпагу. Он повергал врага в прах и делал посмешищем всей столицы. Кроме того, это был задира и дерзкий волокита. Естественно, многие были на него злы. Но все они составляли, так сказать, только рядовых, полководцем же была Клодия. Она и повела их в бой. И главное обвинение выдвинула именно она — Целий, утверждала она, пытался ее отравить. Даже на суде она не могла сдержать свою ярость. В ответ Целий при полном Форуме назвал ее Трехгрошовой Клитемнестрой.