Цифровой журнал «Компьютерра» № 11
Шрифт:
Но это общеизвестно. А вот дальше шли приключения менее известные, но куда более забавные. Любовь Отечества нашего к чиновному люду, равно как и всевластие последнего, в отдельных пояснениях не нуждаются. Большевики, конечно, поначалу баловались отменой паспортов (удостоверял же Остап Бендер личность уездного предводителя дворянства подложным профсоюзным билетом), но баловались весьма недолго. Вскоре все поняли, что без бумажки ты… А бумажку выдают в присутствии. А присутствие работает в присутственные часы. Совпадающие с рабочими.
То есть работаешь ты на фабрике или в заводе, вышел, сунулся за бумажкой — а присутствие уже закрыто. Denial-of-service, знаете ли… Безработные — ныне, по сводкам угонов, массово ездящие на авто по сотне штук европейских, и представляющими ценных для рыночной экономики потребителей — в те времена бездушными (неполиткорректность уже была отмечена выше) большевиками полагались паразитическим элементом. Ну а рабочему люду (классу-гегемону) или трудовой интеллигенции (прослойке)
И вот по рекомендациям Центрального института труда, возглавляемого Алексеем Капитоновичем Гастевым (роль этого человека в модернизации России в 1930-е годы незаслуженно забыта) правительственная комиссия при Совете Труда и Обороны (был тогда такой орган ввела единый производственный табель-календарь. В календарном году предусматривалось 360 обычных дней, разбитых на 72 пятидневки. Остальные 5 дней было решено считать праздничными. Праздники эти приурочили к советским памятным дням и революционным праздникам: 22 января (день смерти Ленина), 1 и 2 мая, а также 7 и 8 ноября. Работники каждого предприятия и учреждения были разделены на 5 групп, и каждой группе был установлен день отдыха в каждую пятидневку на весь год. Это означало, что после четырех рабочих дней наступал день отдыха.
Введение «непрерывки» в известной степени дискредитировало традиционную семидневную неделю, так как выходные дни могли приходиться не только на различные числа месяца, но и на различные дни недели. Трудно сказать — было ли это обусловлено чисто тогдашними взглядами на научную организацию и социальную гигиену труда, или ещё имел место антирелигиозный аспект. Попробуй-ка, походи к обедне, если работаешь по графику пятидневки… Впрочем, на фоне составлявшихся Емельяном Ярославским списков запрещённых книг (Платон там, Кант, Достоевский всякие подлежали изъятию из библиотек), сноса храмов, отправки духовенства в концлагеря, а то и просто к стенке, такой практический атеизм выглядел невинной игрой в крысу.
Тем более, что народ получал массу прочих развлечений — у мужика выходной в один день пятидневки, у бабы его — в другой, зато циклы труда и отдыха совпадают с соседкой… Очень удобно! Опять же распивочные, парки и кинематографы заполнялись достаточно равномерно, без загрузки по воскресеньям. И в присутствие сходить можно было в выходной, найдя там с вероятностью четыре пятых нужного поприщева. (Ну, бедолаг, чей выходной тождественно совпадал с выходным потребного бюрократа тоже представить можно…) И в магазине отовариться можно было без риска нарваться на выходной!
Правда, продержалась такая лафа недолго. Уже 21 ноября 1931 г. Совнарком СССР принял постановление «О прерывной производственной неделе в учреждениях», в котором разрешал наркоматам и другим учреждениям переходить на шестидневную прерывную производственную неделю. То есть устанавливались общие неприсутственные дни, они же — выходные, привязанные не к дням недели, а к числам месяца. Нерабочими были 6, 12, 18, 24 и 30 числа. В феврале выходной назначался в последний день месяца или переносился на 1 марта. Постановление о переходе на прерывную шестидневную неделю вступило в силу с 1 декабря 1931 г. Резон в таком постановлении в государстве, форсировано индустриализирующемся, был очевиден — отдыхаешь один день, а работаешь не четыре, а пять. Предположим, что имели место ещё и ограничения, накладываемые технологиями управления — обеспечить функционирование бюрократической структуры, где на месте не больше четырёх пятых списочного состава представляется крайне затруднительным, а при тех технологиях конторского труда видимо и вообще невозможным. Недаром же свободные графики, работа в домашнем офисе прижились уже в совершенно иную, постиндустриальную эпоху, в обществе, пережившем информационную революцию. Правда, при этом были потеряны удобства непрерывной работы учреждений и организаций — получение справки опять стало проблемой. Ну а отовариться — термин покупка к СССР вообще был мало применим, а в 1930-е ускоренная индустриализация сопровождалась карточной системой, — превратилось в ПРОБЛЕМУ.
Шестидневка продержалась девять лет. Отменил её 26 июня 1940 г. Президиум Верховного Совета СССР указом «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений». Шла уже Вторая мировая, требовалось ещё больше увеличить количество рабочего
времени — один выходной после шести рабочих дней. Ныне эти обстоятельства забыты до такой степени, что в книге Михаила Зефирова и Дмитрия Дегтева «Все для фронта? Как на самом деле ковалась победа», М., 2009 в главке «Указ от 26 июня — возвращение крепостного права», данный законодательный акт интерпретируется так, будто «никаких выходных дней отныне не было, народ должен был трудиться и ещё раз трудиться». Далее вспоминаются рабы Рима, которым выходные полагались… Думается, что дело тут не только в небрежности авторов, но и в абсурдности самой ломки архетипичной недели.Кафедра Ваннаха: Пулемет в поэзии и кибернетике
Потомство наук двояко. Они приносят и конкретные изделия, и более общие методы. И методы эти иногда позволяют по-новому взглянуть на прошлые труды человека. Вот современная computer science, ей предшествовала кибернетика, ещё раньше была теория управления: с одной стороны, плоды — мир вычислительной техники, постиндустриальная эпоха, глобализация. А ещё — возможность лучше понять устройство, обеспечившее европейской цивилизации власть над планетой, твёрдо относящееся к прошлой, индустриальной эпохе.
Власть над экономикой планеты Европе принёс контроль над морской торговлей. Этому, по мнению французского историка Фернана Броделя, она была обязана навыкам навигации в открытом океане и артиллерийскому делу. А в расцвете индустриальной эпохи, на рубеже XIX и XX веков, Европа распространила свою власть и на все континенты. Историки называют это время эпохой империализма. Ну а с точки зрения военных технологий это было время скорострельного оружия. Время пулемета, время machine gun, mitrailleuse, Maschinengewehr. И вот в пулемете-то, в его классическом, дошедшем до наших дней виде, оказались воплощены некоторые универсальные подходы теории управления. (Кибернетику Винер когда-то назвал наукой об управлении и связи…)
Войной зари индустриальной эры была Гражданская война в США. Магазинные нарезные винтовки, бронепоезда, схватки броненосцев… А ещё в той войне были впервые применены скорострельные орудия Эйджера и Гатлинга. Представляли собой они блок вращающихся вокруг оси стволов, приводимых в действие вращением рукоятки. Темп стрельбы был достаточно высок, 300 выстрелов в минуту, а на заводских испытаниях гатлинги показывали вдвое более высокую скорострельность. В Гражданской войне эти машинки ничем особым себя не зарекомендовали — папковая, то есть картонная, гильза не слишком хорошо подходит для скорострельного оружия. Но с появлением гильз латунных, изобретённых полковником Берданом (Berdan) и надежных капсюлей полковника Э.М.Боксера (Boxer) многоствольное оружие прижилось в армиях Европы. И прижилось не зря — этот механизм позволял легко сметать свинцом массы атакующих в плотных порядках туземных войск. Огонь гатлингов ощущали на своей шкуре пираты Южно-Китайского моря, воины африканского королевства ашанти и отважные зулусы. Французам в 1870 году против пруссаков митральезы не помогли. Зато левые и правые могут и поныне (правда с разными чувствами) разглядывать на стене кладбища Пер-Лашез следы работы скорострельного оружия генерала Галифе (который был искушен не только в моде, но и в логистике — расстрел коммунаров сразу у кладбищенской стены позволял сэкономить на перевозках…). Русские картечницы полковника Барановского расчищали отрядам Кауфмана и Скобелева, шедшим прикончить рабовладение в Средней Азии, путь сквозь орды халатников. Высочайшее убойное действие магазинных винтовок с нарезным стволом было отмечено ещё при их дебюте в американскую Гражданскую. Но пулемёт имел преимущество перед стрелковой цепью, даже если бойцы суммарно могли сделать аналогичное число выстрелов. Преимущество было сугубо в канонах кибернетики, науки об управлении: дело в том, что стрелковой цепью в сумятице боя трудно управлять. Грохот орудий, воинственные крики и вопли боли… Докричаться до стрелка невозможно. А картечница — под рукой. И легко исполняет приказ прочесать кустарник, обработать выскочившую из ложбинки толпу туземцев! Особенно улучшилась управляемость, когда гатлинги стали размещать не с артиллерией, а в пехотных цепях и каре, высаживать на берег с морпехами, как воспето Киплингом: “Like landin’ ‘isself with a Gatlin’ gun to talk to them ‘eathern kings;” (“Soldier an’ Sailor too”, 1896) — «Потом я в работе его повидал по разным дремучим углам, Как он митральезой настраивал слух языческим королям.» (пер. А.Щербакова)
Но все было отнюдь не беспроблемно. Был в викторианскую эпоху поэт не менее известный и не менее увенчанный лаврами чем Киплинг — сэр Генри Ньюболт ( Sir Henry Newbolt)(1862–1938). Более других в англоязычном мире известно его стихотворение «Светоч жизни» — “Vitai Lampada ”1897. Чаще всего из него цитируют рефрен, выдержанный в лучшем духе стоической философии — "Play up! play up! and play the game!". Во второй строке ему предшествует трагический образ: