Цикл "Пограничная трилогия"+Романы вне цикла. Компиляция. 1-5

Своих попутчиков Билли покинул, когда они разбивали лагерь на заливном лугу южнее городка, и повернул коня на дорогу, ведущую вниз по реке: хотелось попробовать все же отыскать волчицу. Глиняная дорога была вся в рытвинах, продавленных колесами телег и так крепко засохших, что их края не разбивало даже конское копыто. Река текла чистая и холодная — только что она низверглась с высокого горного хребта и текла на юг, около селения сворачивала, а потом снова текла на юг под западной стеной хребта Пиларес. Билли свернул с дороги и, подъехав по тропе к самой воде, остановил коня, чтобы дать ему напиться, погрузив морду в холодные бурливые струи. Поодаль на галечном наносе какой-то старичок с осликом собирал плавник. Куча бледных искривленных палок, нагруженных на ослика, казалась переплетением костей. Дальше мальчик пустил коня прямо по воде, и тот пошел, осторожно ступая копытами по круглым окатышам речного русла.

Городок, в который он въехал, изначально был старинным, еще прошлого века, поселением мормонов;^{28} он проезжал мимо кирпичных зданий с железными крышами, потом рядом оказался кирпичный лабаз с железными ставнями, раскрашенными под дерево. На бульваре против лабаза от дерева к дереву был натянут транспарант, а под ним в павильончике сидели музыканты маленького духового оркестрика, словно в ожидании прибытия некой важной персоны. По улице и бульвару бродили разносчики, продающие арахис, вареные и посыпанные красным перцем початки кукурузы, пончики bunuelos с заварным кремом, а также фрукты в бумажных кульках. Он спешился, привязал коня, вынул из седельной кобуры винтовку, чтобы ее не стащили, и пошел пешком к бульвару. Среди посетителей ярмарки, устроенной в этом крошечном парке, где под ногами засохшая грязь, а из зелени лишь чахлые деревца, попадались типы куда более невразумительные, чем даже он, — бродили целыми семьями и, кутаясь в лохмотья, разинув рот, любовались латаными брезентовыми палатками; вездесущие меннониты, в их подчеркнуто посконных одеяниях (соломенная шляпа, штаны на помочах и с нагрудником), более всего напоминали некогда частые на подобных мероприятиях жуликоватые шайки торговцев волшебными эликсирами, с тою лишь разницей, что за меннонитами по пятам всегда следуют ребятишки мал мала меньше, поверженные в оторопь цветастыми занавесами с изображением непотребств и всяческих излишеств; тут же индейцы племен яки и тараумара при луках и колчанах стрел и два мальчика-апача с серьезными угольно-черными глазами, пришедшие в мокасинах оленьей кожи из лагеря в горах, где последние остатки их свободного племени ведут существование уже как бы за гранью, будучи бледной тенью народа, к которому когда-то принадлежали, и все они наблюдали происходящее с такой серьезностью, словно этот задрипанный цирк мог представляться им торжественным воплощением, быть может, нового какого-то завета или предвестием очередной грозящей им кары.

Волчицу он нашел довольно быстро, но десяти сентаво, которые требовались, чтобы ее увидеть, у него не было. Над ее телегой соорудили что-то вроде холщовой палатки, перед входом в которую поставили вывеску, где была изложена ее история и поименно перечислено то множество людей, которых она, как известно, съела. Он стоял и смотрел, как время от времени люди входят туда и выходят. По выходе они не казались взволнованными увиденным. Когда он спрашивал их о волчице, они пожимали плечами. Дескать, волк — ну, он и есть волк. К тому же они не верили, что она кого-либо съела.

Человек, собиравший деньги у полога, прикрывавшего вход в палатку, выслушал рассказ мальчика, понурясь и опустив взгляд. Потом поднял голову и поглядел мальчику в глаза.

— Pasale,[147] — сказал он.

Она лежала в соломе на дне кузова телеги. С ее ошейника веревку сняли, заменив цепью, пропущенной между досками дна, так что самое большее, что она могла, — это подняться и постоять. Рядом с нею в соломе виднелась глиняная миска, налитая, по-видимому, водой. У телеги, опустив руки поверх досок борта по локоть внутрь кузова, стоял маленький мальчишка с жокейским стеком. При виде платного зрителя он принимался тыкать волчицу палкой и свистеть.

На тыканье она внимания не обращала. Лежала себе на боку, тихо вдыхала и выдыхала. Билли посмотрел на ее раненую ногу. Прислонил винтовку к телеге и позвал ее.

Она сразу же поднялась, встала и обернулась к нему, подняв уши торчком. Мальчик с жокейским стеком тоже смотрел на него поверх телеги.

Он долго говорил с нею, и, поскольку приставленный к волчице мальчишка не понимал его слов, Билли высказал ей все, что было у него на сердце. Он надавал ей массу обещаний, которые поклялся исполнить. Например, что он отведет ее в горы, где она найдет себе подобных. Она следила за ним своими желтыми глазами, в которых не было отчаяния, но лишь все то же глубокое одиночество, которым пронизан весь этот мир до сердцевины. Билли повернулся, посмотрел на мальчика. И только хотел заговорить с ним, как под полог заглянул зазывала и зашипел на них.

— El viene, — сказал он. — El viene.[148]

— Maldiciones,[149] — отозвался мальчик.

Он отшвырнул свою палку, и они с зазывалой принялись снимать палатку, отвязывая растяжки от забитых в грязь кольев. Не успели свернуть брезент, как с бульвара прибежал каретеро и взялся помогать им, выхватывая у них брезентовые полотнища и понукая их шипением. Вскоре появился низкорослый мул с завязанными глазами, совместными усилиями они подвели его задним ходом к повозке, поставив между оглоблями, и стали набрасывать на него и пристегивать упряжь.

— ?La tablilla![150] — вскричал каретеро.

Мальчишка схватил рекламную доску и запихнул ее под груду брезентовых полотнищ и веревок, каретеро взобрался в повозку, криком оповестил об этом зазывалу, тот сорвал повязку с глаз мула, и сразу мул, телега, волчица и каретеро с громом и стуком выкатились на улицу. Посетители ярмарки бросились перед ними врассыпную, а каретеро, дико вывернув шею, оглянулся вспять, в начало улицы, где как раз в ту минуту в городок с юга въезжал альгуасил со своей свитой; альгуасил, его помощники, прислужники, приятели, всякие его mozos de estribo[151] и mozos de cuadra[152] со всеми своими причиндалами ехали, блаженно щурясь на солнце, а под ногами их лошадей сновали и мельтешили более двух дюжин охотничьих собак.

Билли в это время уже развернулся и кинулся по направлению к улице, где стоял его конь. К моменту, когда он отвязал его, сунул винтовку в кобуру, вскочил верхом и направил коня по улице, отряд альгуасила ехал как раз вдоль бульвара по четверо и по шестеро в ряд; всадники переговаривались, многие были в кричащих, фантастически разукрашенных галунами и шитьем одеждах norteno и charro^{29} — ярких и сверкающих, отороченных серебряной тесьмой и шнурами, а вдоль брючных швов отделанных серебряными блестками. Седла под ними были инкрустированы серебром и с уплощенными, широкими, как тарелки, шишаками manzana[153] в качестве седельных рожков на передних луках. В составе отряда уже имелись пьяные, они то и дело снимали свои неимоверных размеров шляпы и с преувеличенной галантностью раскланивались с женщинами, которых сами же теснили лошадьми к стенам домов, заставляя вжиматься в дверные проемы. И лишь охотничьи собаки, снующие под ногами лошадей, казались трезвыми и деловыми: во всяком случае, они не обращали ни малейшего внимания ни на местных псов, которые, заливаясь свирепым лаем, откуда ни возьмись набежали и устремились за ними следом, ни вообще на что бы то ни было. Некоторые из собак были черные, другие черные с коричневыми подпалинами, но по большей части это были пятнистые кунхаунды, годы назад завезенные в страну с севера и мастью так похожие на серых в яблоках и чубарых лошадей, под ногами которых сновали, что казалось, будто шкуры и лошадей, и собак выкроены из одного отреза. Лошади сбивались с шага, то вдруг шли боком, закидывали головы, и всадникам приходилось их одерживать, собаки же бежали по дороге ровно, держась чуть впереди, как будто у них своя, наперед поставленная цель.

Билли подождал на перекрестке, пока не проедут. Некоторые ему кивали, желали доброго здравия, приветствуя как равного им всадника и господина, что же до проехавшего мимо альгуасила, то если он и узнал в застывшем на перекрестке всаднике уже знакомого ему нарушителя границы, то виду не подал. Когда собаки, лошади и опять собаки пронеслись мимо, Билли вновь пустил коня по дороге — вслед за ними и вслед за телегой, к тому моменту уже исчезнувшей вдали.

Асьенда, в ворота которой они проехали, была расположена на плоском месте между дорогой и увалистой поймой реки Батопито, а своим названием обязана горам, вздымающимся чуть восточнее, откуда как раз и прибыла компания. Окутанное дымкой отдаленности, имение лежало в длинной крутой излучине, просвечивая побелкой внешних стен сквозь зелень тонких веретен кипарисовой рощи. Чуть ниже по реке отдельным массивом раскинулись насаждения фруктового сада и высаженные ровными рядами ореховые деревья гикори-пекан. Билли свернул на длинную подъездную дорожку, когда охотничий отряд уже въезжал в арку ворот. В полях работали быки с длинными ушами и сутулыми спинами (очень породистые, что для здешних мест даже странно) и крестьяне, которые, разогнув спины и держа короткие мотыги на весу, провожали глазами незнакомого всадника. Он поднял руку и приветственно им помахал, но они лишь снова стали внаклонку, возвратясь к работе.

Когда он проезжал въездные ворота, охотничьей компании уже и след простыл. Принять его коня вышел опять какой-то мосо, Билли спешился и отдал ему поводья. Оценив приехавшего по одежке, мосо кивком указал на кухонную дверь, и пару минут спустя его уже усаживали за стол к прислуге, числом около дюжины прибывшей в составе отряда, и перед каждым был большой ломоть жареного мяса с фасолью и пшеничная тортилья, горячая, прямо с комаля. В конце стола сидел и каретеро.

С выданной ему тарелкой Билли перешагнул скамью и сел; каретеро кивнул ему, но когда мальчик спросил его о волчице, тот сказал лишь, что волк предназначается для празднества, а больше он ничего сказать не может.

Поев, Билли встал, отнес тарелку на раздачу и спросил cocinera,[154] где может быть patron,[155] но та лишь глянула на него искоса, сделав рукой широкий жест, будто обводит все пространство от реки и на север, все тысячи гектаров земли, составляющей основу асьенды. Он ее поблагодарил, коснулся шляпы и вышел, прошелся по территории. В дальнем углу располагались конюшни и какие-то то ли винные погреба, то ли ледники, а за ними длинный ряд глинобитных хижин, где размещались работники.