Цикл романов "Целитель". Компиляция. Книги 1-17
Шрифт:
Пятница, 2 мая. День
Первомайск, улица Киевская
Дим Димыч позвонил утром, предупредил, что сегодня пожалует важная делегация, но я даже представить себе не мог, насколько она будет представительна.
Лаборатория сияла чистотой, хоть и витал в воздухе запах масляной краски. Прозрачные пуленепробиваемые стекла отсвечивали зеленым, как речная вода, а многопроцессорный вычислительный комплекс «Коминтерн-3» и главный пульт белели матово и снежно.
Я
А я скучал по работе, хоть и знал, что ждут меня нудные серии экспериментов, будничная наработка данных, чтобы было из чего выводы делать. Да, о перемещениях в прошлое следовало забыть, и надолго — строгое табу. Но терзать бумагу теоретическими откровениями мне никто не запрещал…
Потому и настроение мое в то утро держалось приподнятым — я облизывался, предвкушая… Нет, не поток открытий, а изрядную кучу цифр, которую стану перебирать в поисках зерен истины. Как Маяковский прокручивал тонны словесной руды ради жгучего глагола… Нет, это скорее похоже на сбывшиеся мальчишечьи мечты о сундуке с диковинами — трогаешь их, оглядываешь алчно…
— Здравствуйте, Михаил Петрович!
Я сразу узнал приятный, немного грассирующий голос Колмогорова, и обернулся, загодя растягивая губы в улыбке. Андрей Николаевич бросал озорной взгляд из-под белой челки, а за его спиной переминался сам президент Академии наук, грузный и чуть недобрый Александров. Крутолобая лысая голова роднила его с Фантомасом.
— Здравствуйте, товарищ Александров, — сказал я официальным голосом.
— Здравствуйте, товарищ Гарин, — отпасовал Анатолий Петрович, насмешливо щурясь.
— Сплошные Петровичи вокруг! — пожаловался Колмогоров. — Трое на одного!
— А кто третий? — завертел я головой, расслышав тихое покашливание. — Ох, простите, Яков Петрович!
Профессор Терлецкий, тот самый, что заговорил о тахионах еще двадцать лет назад — независимо от Танаки, мозговитого японца, — скромно вышел из-за широкой спины Александрова.
— Видишь, То, какая у тебя тень, — улыбнулся он, двигая щеточкой усов, — спрячешься — не заметят!
Президент гулко расхохотался — видать, не у одного меня нынче тонус на высоте, и добродушно забурчал:
— Ну, показывайте, Михаил Петрович, свое хозяйство.
Я к этому времени унял «священный трепет», и решительно заявил:
— Только, пожалуйста, без отчества! Просто Миша.
— В вашем возрасте, Миша, Канторович доктором наук стал, — заговорил Александров с назиданием, приподнимая уголок губ, — так что молодости стесняться незачем. Кстати, Дмитрий Дмитриевич показывал мне вашу диссертацию… Очень, я бы сказал, отчетливо и ёмко!
— И много! — поддакнул Терлецкий. — Там материала на три докторских хватит.
— Так что, готовьтесь, Миша, — широкое лицо Анатолия Петровича снова дрогнуло улыбкой. — Степень мы вам присвоим без защиты!
— Спасибо… — вытолкнул я осипшим голосом, и прочистил горло, звонко добавив: — Расту!
Пока моя голова сосредотачивалась и отрешалась от земного, руки привычно оживляли пульт.
— Сегодня мы готовились к запуску, — громко
объявил я. — Водить вас на экскурсию не буду, лучше вместе поставим первый опыт из запланированной серии. Забросим образец в будущее ровно на две минуты!Светила науки переглянулись, а я привычно включал секцию за секцией, систему за системой. Басовитый гудок выдал готовность эмиттера, и вот, на самом верху громады ускорителя, вспыхнули красные огни в рядок — тахионы начали свое стремительное истечение.
— А парадоксы, Михаил? — опасливо вымолвил Терлецкий. — Хроноклазмы всякие?
— С парадоксами причинности мы разбираемся, Яков Петрович, — мягко сказал я, — эта тема сама по себе очень и очень интересна. Разумеется, мы строго соблюдаем технику безопасности, поэтому перемещения в прошлое запретили. Хотя, если честно, казуальные последствия на наших-то, минутных дистанциях минимальны. Так что… никакими ужасами мой ускоритель не грозит.
— Ну, а в принципе? — не унимался профессор. — Допустим, некий герой-одиночка переместится в тридцатые годы, чтобы убить фюрера?
— Одно из двух, — я приподнял руки, растопырив пальцы. — Либо его постигнет неудача, либо корректировка реальности удастся. И тогда от нашего, базового, временного потока ответвится временной поток номер два. Он понесет дальше мир с измененной действительностью, где Вторую мировую развяжет не Адольф Гитлер, а, скажем, Эрнст Рем. Но это в теории, Яков Петрович! А на практике… Нам по силам забросы в прошлое на дистанцию в пять-десять минут максимум. Расход энергии будет расти бешено, скачками! Даже для того, чтобы отправить человека на месяц назад, не хватит энергии всех земных электростанций!
— Ну, утешили, — кривовато усмехнулся Терлецкий, и вопросительно глянул на Александрова. — То?
«Главный академик» кивнул.
— Мы потому и явились с комиссией, — развернулся он всем телом к ускорителю, — чтобы убедиться: прямой и явной угрозы не существует. Будем считать, что вы нас убедили…
— Тогда запускаем?
Александров важно махнул рукой, и я вывел излучатель на режим. Ускорительная секция загудела, как орган на низких регистрах, и стеклянные стенки хронокамеры обметало изумрудными сполохами.
— Подходите ближе, товарищи! — я взялся за рычажки манипулятора. — Видите эти сегменты магнитов сверху камеры и под нею? Они сдвигаются и раздвигаются, формируя нужную конфигурацию поля. По центру камеры, где подставка с белым кругом, сходится пучок тахионов. Сейчас мы туда выставим образец… Вот этот бронзовый брусок!
Тускло взблескивавший слиток с четкими клеймами лег на место. «Делегация» замерла.
— Мощность излучения и напряженность поля поддерживаются автоматически… — бормотал я, пугаясь: а вдруг сбой?
Гул упал на октаву ниже, пуская дрожь, и образец растаял.
— Он исчез! — вскричал Терлецкий.
— Нет, — вытолкнул я, — он переместился в будущее…
Солнце садилось, и оранжевые лучи просаживали лабораторию насквозь, рисуя на стене четкие темные силуэты — спинок диванов, замерших людей, разлапистой пальмы в кадке.
На исходе второй минуты все вздрогнули, услыхав гудок, и тут же за двойными стенками хронокамеры сверкнул брусок. Я выдохнул: фокус удался.