Циклон над Сарыджаз

— Вот вы о чём, — закивал Федор. — Тогда всех учителей надо к ответу тянуть. Мол, не умеешь воспитывать — не берись.

Егерь нарочно высказался очень общо, чтоб учительница могла возразить на огульную хулу.

— Но ведь такие случаи единичны.

— Тогда виноваты не учителя.

— Нельзя так рассуждать, Федор Фаддеевич.

«Оно само собой нельзя, — подумал Федор. — Да что поделаешь… Приходится». И упрямо продолжил:

— Значит, он сам виноват… Слишком общо всё у вас, ученых.

— Э-э, — протянул Комолов. — Просто человек — животное. Млекопитающееся из породы узконосых обезьян.

— Во-первых, Антон, млекопитающее. Во-вторых, не из породы, а семейства.

«А возможно, и хорошо, что учительница села на своего конька? — спросил себя Федор. — Она признала в нём ученика… Ладно, ладно, поглядим-посмотрим, как дальше пойдет. Мне главное — доставить «этого» в район. Там уж Стеша не вольна будет расправиться с этой узконосой обезьяной, и я тоже».

— Чайку бы дали, — протянул Комолов.

— Полегчало? — спросил Федор.

— Отошло вроде.

— И давно ты спиртом балуешься?

— Так… попробовал…

Лицо Шуховой очерствело:

— Где ты взял эту гадость, Антон?

— В магазине. Маманя и положила. На случай. Не ученик я, так нечего в мою жизнь лезть! Понятно?! Сам отвечу. Сам…

Федор проворчал:

— Помолчал бы…

— А ты опять ударь! Чего боишься? Боишься!

— Как это «опять ударь»? — встрепенулась Стеша. Но, приглядевшись к сидящему в тени Антону, увидела ранку у угла рта. — Это самосуд!

Стеша поднялась и, глядя в сторону, добавила:

— Семен был бы недоволен вашим поведением, Федор. Мы не имеем права так с ним обращаться.

Губы её дрожали.

— Законник! — Федор покосился на Комолова.

— Он прав, — кивнула Стеша. — Мы должны сохранять свое достоинство. Не опускаться. Иначе наказание, которого он заслуживает, будет просто местью. Я не помню точно, но об этом тоже говорил Семен.

— Плевать мне, как вы со мной обращаетесь, — Комолов сел и подвернул ноги. — А тронете — ответите. И за это ответите!

Стеша была ошеломлена поведением Комолова. «Но ведь я и не предполагала, что Антон окажется браконьером! — сказала она сама себе. — И потом здесь, в тайге, могло произойти нечто такое, чего мы ещё не знаем».

— Неча ему язык распускать! Будет! — гаркнул Федор, боясь, что Антон проговорится об убийстве инспектора.

Стеша схватила Зимогорова за руку:

— Нет, нет! Прошу тебя. Не надо. С ним что-то случилось. Он не понимает, что говорит. Он не в себе.

— Достоинство… Достоинство! — выкрикнул Комолов. — Что, оно залечит мне губу, которую разбил Федор? Нет, не залечит.

— Но и не достоинство ударило тебя. Не оно! Вот в чем дело. Разве это не понятно?

— Если оно ничего не может сделать… — ухмыльнулся Антон. — Если оно ничего не может — чего о нем говорить? А это «достоинство» не может ни-че-го.

— Значит, ты не понял! — удивилась Стеша. — Как же так — «ничего»?! Оно не позволит вам совершить поступок, недостойный человека. Достоинство убережет вас от подлости, низости, преступления. Этого мало? Так ли мало? Федор вел себя недостойно. Согласна. Но ведь и ты, Комолов, тоже! Получается, если ты, Комолов, вел себя недостойно, потому что тебе доверили всё живое в тайге, а ты совершил бесцельное убийство, то тебе — можно. Позволено! Если Федор, возмущенный твоим преступлением, ударил тебя, то он совершил справедливое, с его точки зрения, насилие. Кто виноват? Кто прав? Ты, убийца, или ты, Федор, ударивший убийцу?

— Оставьте меня, пожалуйста… — хмуро попросил Антон. — Я, может, спать хочу… Утро уже.

«Утро?» — удивился Федор. И только тут обратил внимание, что карабин Комолова стоит, как и стоял, у входа в балаган.

— Надо оружие его осмотреть, — сказал Федор, поднимаясь. — Совсем всё из головы вон…

— Чего карабин осматривать? — взволновался Антон. — Я во всем признался… И больше ни одного выстрела не сделал! Не сделал! Нечего смотреть!..

Егерь странновато глянул на Комолова, а тому было муторно, тошно от того, что вот сейчас Федор увидит в магазине карабина обойму, которую Антон стащил у него из стола. И не героем, спасающим друга, Гришуню, от гибели, а мелким воришкой окажется он в глазах всех. Ведь не хотел, не думал брать Антон эту проклятую обойму. Стол был открыт, в ящике они валялись, эти чертовы убойные патроны, необыкновенные, с синен головкой. Взял посмотреть только, а тут егерь. Ну и сунул обойму в карман: неловко без разрешения по чужим столам лазить, а выходит — украл. И ничего уж теперь не объяснишь.

Подойдя к балагану, Федор увидел в открытую дверь разошедшиеся по шву олочи, чужие — меньше, чем Антоновы, чуток, но поменьше.

«Ладно, потом спрошу, откуда взялись, — решил Зимогоров. — Сначала карабин. Как это я забыл о нём… Да и не мудрено!»

Привычным движением схватив ложу карабина, Федор другой рукой стукнул по стеблю и открыл затвор. Из магазина поднялся готовый к подаче патрон с синим оголовьем.

Егерь онемел…

IX

Семен очнулся. Голова трещала. Мелкие камни впились в лицо. И на спину давила земля.

Инспектор не сразу сообразил, что лежит ничком. Багровые круги плыли перед глазами. С каждым мгновеньем они светлели, словно раскалявшееся железо. В ушах стоял уже не гул, а звон, тонкий, раздирающий мозг. Сел, сбросив тяжесть со спины.

Инспектор дышал глубоко, взахлеб, не чувствуя ни ночной прохлады, ни аромата и густоты воздуха. Ощущения пришли к нему через несколько секунд. Почти одновременно с прозреньем. Взгляд уперся в кромешную темь, огненные круги растаяли.

Звон в голове стих, и Семен услышал переливчатое журчание ручья.

«Где я?.. Почему?..» — он не спрашивал себя, он как бы утверждался в реальности своего существования.

Потряс головой, выдохнул:

— Жив… Живой. Кто ж меня прикопал?

Пошарил ладонями во тьме, нащупал твердый склон. И поднялся — до удивления легко. Сел на жесткий каменистый склон. Потянулся к поясу. Пистолет на месте. И то, что пистолет оказался в кобуре, окончательно убедило его, что он действительно жив, видит тьму ночи, слышит ручей.

«Карабин… Он, наверное, где-то тут, — подумал Семен, но искать сейчас же ему очень не хотелось. — Подожду. Отдышусь. Потом».

И он вспомнил; тупой удар в спину, звук выстрела и как он сползал вниз по крутому склону распадка…

Семен чувствовал себя опоенным и удивлялся лености своих мыслей. Каждая существовала как бы сама по себе. Всплывала на поверхность сознания и сразу же исчезала, и инспектор был не в силах задержать её, сосредоточиться на ней.

Сначала он объяснил свое состояние необычностью условий, в которых оказался. Однако, вспомнив об ударе в лопатку, о выстреле, Семен пошевелил мышцами спины, но не ощутил сильной боли. Место ранения онемело, словно десна после укола перед удалением зуба.