Циклопы

«Вот именно. Звонить Сабине будем от дома дяди Вани. Как только кто-то из Грачевых поедет к Сабине в Москву, пускаем Жюли. Мы сами...»

«А если Сабина ничего не сообщит подельникам, не позовет на встречу с шантажистом!
– перебил Завьялов.
– Или они на нервах грохнут Зою?!»

«У нас нет выбора, Борис, - голос генерала звучал мрачно, но непреклонно.
– Будем слушать под окнами, как только жизни Зои начнет что-то угрожать, предпримем меры».

«Какие?! Что мы сделаем?! Квартира на первом этаже, окна могут быть зарешечены, мы внутрь не попадем!»

«Позвоним в дверь, - жестко выговорил контрразведчик.
– Когда за дверью непонятный посетитель, убивать сложнее».

«А если они вначале Зою зарежут, а потом к двери подойдут?!»

«Бросим на кухню гранату, - буднично ответил дедушка.
– Надеюсь, Зою держат в комнате или ванной. Граната отвлечет внимание, резать как-то неспособно станет...»

Завьялов обхватил голову руками!

Кошмар, кошмарный дикий сон! Все это происходит не с ним!!

«Хватит лапать мою голову».

«Лев Константиныч! У тебя что... взаправду граната есть?!»

«Я, Боря, на минуточку, полгода белорусским партизаном был. Гранату тебе изобрету из зубного порошка и одеколона. Ты лучше дальше слушай...»

Жюли страдала. Жюли поносила.

Крошечное собачье тельце, извергая кильку, содрогалось под смородиновым кустом.

Супруг Капустин в панике носился от куста до дома - переносил туда-сюда жену. Жена отказывалась вылизываться под хвостом (синяя плюшевая юбочка, застиранная лично генералом, сушилась на включенном радиаторе вместе с кофточкой), Иннокентий отмывал четвероногую супругу в тазике.

Завьялову казалось, что этот жуткий день так и не закончится: в довесок к полноценному кошмару прибавлялся элемент полноценной «черной» комедии.

– Вызывайте врача!
– носился с женой на руках перепуганный стилист.
– Немедленно вызывайте...

– Ветеринара?!

– Да хоть какого!! Жюли - умрет!!

Дабы обожравшаяся кильки собачонка не скончалась назавтра от воспаления легких, Константиныч пожертвовал шерстяным свитером. Отрезал рукав, проковырял в нем четыре дырочки для лапок, на Жюли надел...

Позже, по тому же случаю, отрезался и второй рукав. Но, к счастью, обошлось без ветеринарии.

Жюли-Жози напоили разведенной марганцовкой. Понянчили. Спать уложили.

Константинович скомандовал «отбой». «Всем по кроватям, завтра день тяжелый!»

Не тут-то было.

Как только Завьялов сел на большую генеральскую кровать на втором этаже, носок начал стягивать, в дверь спальни поскреблись:

– Можно к вам, Борис Михайлович?

– Ну, - хмуро откликнулся Завянь. И заставил глаза оторваться от лежащей на прикроватной тумбочке початой пачки «Беломора». Генерал, видать, закуривал, едва утром глаза продирал. Очнувшись сегодня в чужой ванной комнате, сразу же потребовал привычной дозы никотина. Едва с ума не свел.

Окаянная привычка. Бороться будет сложно.

– Борис Михайлович...
– в полутемную спальню, под слабый свет ночника, просочилось родное тело.
– Нам надо поговорить.

То, что безупречный муж Капустин оставил чуть было не скончавшуюся от диареи жену одну, показало, что пришел за чем-то важным. Борис вздохнул, обратно натянул носок.

– Валяй, Кешастый. В чем проблема?

10 отрывок

Родное тело-Кеша прошлось перед кроватью.

Пальцы тискало, смущенно пыхтело, не решаясь о чем-то заговорить.

– Кеш. Спать пора, - напомнил Боря.
– Что ты хочешь обсудить?

– Видите ли, Борис Михайлович, какое дело, - осторожно приступил интеллектуальный путешественник, - я очень хотел бы вас попросить... не могли бы вы...

– Короче!

– Не делайте из меня болвана в глазах жены!
– Выпалив, стилист остановился перед Завьяловым.

– То есть?
– нахмурился Борис.

– Прошу вас. Не делайте из меня слабака и простофилю. Не обзывайтесь.

– Ну, предположим, я вроде бы уже и так...

– Борис Михайлович!
– заламывая руки, простонал Капустин.
– Вы ничего не знаете! В нашем времени Жюли это... это тоже самое, что Зоя Карпова в вашем! Она известна, популярна, она могла бы выбрать в мужья - кого угодно! А выбрала меня...

Капустин огорченно сел на небольшую банкетку, свесил могучие Борины руки, закручинился.

– А как же получилось, что она в тебя влюбилась?
– сочувственно (не совсем понимая кому сочувствует - толковой мадам Жюли, выбравшей в мужья этого валенка, или все-таки печальному Капустину) спросил Завянь.

– Она выходила замуж, - вздохнул парикмахер.
– Перед свадьбой тысячи моих коллег-оформителей прислали ей... так скажем, объемные модели-эскизы своих работ... Предложили варианты внешности, прочесок...

– Стоп, - заинтересованно перебил Завьялов.
– Вы там не только с волосами мудрите, но еще и внешности в любой момент меняете? Типа губы надуваете?

– Ну что вы, Борис Михайлович, - грустно усмехнулся Кеша.
– Следование каким-то там канонам - пережиток. В наше время цениться как раз индивидуальность. Умение подчеркнуть неповторимость черт лица, придать им глубину и личностною многоликость и есть моя задача. А достигается она совсем другими способами... Подсветкой, например. Невеста поворачивает голову, ее черты, меняясь, становятся либо возвышенно одухотворенными, пылкими!.. Либо бесподобно печальными... Если появляется слезинка, она сверкает хрусталем. Поверьте, это зрелище - волшебно!

Вспоминая свое время Капустин совершенно расстроился, Борис его приободрил:

– Получается, Жюли в талант влюбилась?

– Ах, если бы!
– плаксиво скуксился господин оформитель.
– Борис Михайлович, после нашей свадьбы не было и дня, чтобы я не терзался мыслью: а вправду ли Жюли меня полюбила все сердцем?! Что если все произрастает исключительно из тяги к противоречиям! Жюли когда-то, может быть, еще в детстве, вообразила себя коварной сбежавшей невестой и, как бы ни любила Стефана, сбежала из-под венца лишь для того, чтоб испытать волнующее приключение!

– Ну, Кеша, Кеша, не перебарщивай, - смущенно произнес Завьялов.
– Играть чужими чувствами ради личных острых впечатлений, это как-то...

– Да что вы понимаете, Борис Михалыч!
– взвился на ноги куафер.
– Что вы понимаете?!
– Остановился над сидящим на постели Завьяловым, усмехнулся: - Вот вы думаете... Я знаю, Борис Михалыч, что вы о нас думаете. Парочка трусливых губошлепов приехала за впечатлениями. Сидят себе, понимаешь ли, где-то через сотни лет в удобных креслах, за чужими жизнями подглядывают... да?
– стилист прищурился.