Цимес (сборник)

Да и как это возможно, летчику – пить?

А вскоре погибла Ро.

Я ни разу не слышал, чтобы кто-то назвал ее полным именем. Она просто не успела дожить. Оно написано только на ее могиле: «Роберта (Ро) Бартоли». Ей едва исполнилось двадцать два. Шесть из них она была моей. До нашей свадьбы оставался месяц.

В тот самый день, когда она не стала моей женой, отец сказал мне: «Плачь не плачь – Роберту не вернешь. Ты еще молод, тебе только двадцать восемь. Надо жить. Надо жить дальше». Он не понимал, что этого я как раз не хочу совсем. Но он был мой отец, он был стар и мудр, как змей, и я его услышал.

Я перестал плакать и стал пить. Сначала понемногу и только вино. Тогда я еще не знал, что вино – это самые горькие слезы. Ведь с чего начинается новая зависимость? С потери старой. Эта огромная дыра в груди, которая всегда голодна… Ее надо кормить. Все время.

И какая, в сущности, разница – чем…

Под нами Генуя. Самый обычный, как все, город. Вот разве что море. Разве что маяк. Берег, похожий на плавники, бурые от песка и крови. Знать бы еще, что она собирается тут делать? Зачем она здесь? И зачем с ней я?

– Вон маяк. Видите?

– Еще бы. По-моему, он виден даже с другого конца света.

– Это ля Латерна. Ей почти тысяча лет.

– А почему ей? Маяк же – он.

– Но у него женское имя, и это ведь неспроста. Кто лучше женщины способен позвать мужчину, указать дорогу домой? Вам это известно никак не хуже меня, правда? Вот и здесь, сейчас я оказался именно из-за вас. За тысячу лет мало что изменилось. Ля Латерна продолжает указывать дорогу.

– А вы не только летчик, Счастливчик. Вы поэт.

– В ближайшие минуты будет важно, какой я летчик. Мы садимся, Наташа. Она под нами…

Город упрятан между горами и скрыт облаками, ты почти пролетаешь мимо. Но вот самолет ложится на крыло, и долина раскрывается цветком, а в ногах ее – море. И значит, это в самом деле она – Генуя.

В этот момент наушники вновь ожили, и зазвучала та же непонятная английская речь. Счастливчик слушал, что-то говорил сам, снова нажимал разные кнопки и щелкал переключателями – ему было не до меня. Потом раздались какие-то звуки, шум ветра снаружи изменился, и самолет почти остановился в воздухе – во всяком случае, мне так показалось.

Не глядя на меня, он произнес:

– Если хотите по-настоящему удивиться и получить удовольствие, не смотрите вперед. Смотрите направо, на воду, не пожалеете.

Конечно же, я сделала, как он сказал. Справа было только море и ничего больше. Мы снижались, водная поверхность приближалась все больше, летела мимо все быстрее. Суши не было и не было, я решила, что мы садимся на воду, а ведь у самолета нет поплавков, и в тот самый момент, когда мы должны были ее коснуться и я от страха хотела зажмурить глаза, внизу промелькнул берег, бетонные плиты побежали навстречу, самолет словно завис над ними, не желая возвращаться на землю, чуть поднял нос, и я ощутила едва заметный толчок – мы приземлились…

… – Наташа, а я ведь не самый плохой пилот на свете, – его глаза смотрели на меня, и он смеялся. – На самом деле неплохой. А почти – оно ведь не считается, верно?

И я киваю и смеюсь в ответ его оливковым глазам, и внутри у меня начинают петь птицы. Я уже знаю, чувствую, я даже почти уверена, хотя как он только что сказал? Почти – оно ведь не считается, верно?

Она засмеялась, и я увидел, что она красива.

Но удивляет меня до сих пор совсем не это, потому что, когда тебе перевалило за сорок, то уже… И вспоминаю я не ее фигуру, ее тяжесть, гладкость и аромат ее кожи – а как она засмеялась тогда, мне в ответ. Ее прижатые наушниками светлые волосы и серые туманные глаза. Вот как на этой самой фотографии, да.

Впрочем, и ее тяжесть тоже.

И это не имеет ровно никакого значения – я ведь уже сказал, что на самом деле ничего этого не было. Не случилось. Просто не случилось, и все.

Только ей я об этом не рассказываю.

Никогда.

– Хотите, я покажу вам город?

Именно с этих слов все и началось.

В воздухе нет права на ошибку, хотя они все же случаются, и тогда чаще всего уже некого спросить: почему?

А на земле? Оказывается, что бутылка кьянти или мерло – единственно она и может ответить. Да и то если сама захочет.

На самом деле мне почти все равно, что пить, потому что все решает одно-единственное короткое мгновение – за секунду до – когда наконец-то можно почувствовать себя слабым. И поддаться, чтобы заглушить эту привычную ненависть – к себе, к этой самой слабости и даже к Ро, за то, что умерла.

Я откупориваю бутылку и наполняю бокал, и вино раскачивает его, глядя на меня глазами-виноградинами, и говорит со мной обо всем – о вечности, о Ро и еще о том, как же я все-таки похож на свою мать.

Потом – не помню, но только хочется еще и еще.

И даже небо, даже оно уже не спасает.

…Собственно, почему бы и нет? Она ведь всего-навсего красивая женщина со странной улыбкой и именем Наташа.

Вот именно.

– Хотите, я покажу вам город?

– У меня в жизни постоянно что-нибудь случается, я привыкла. Это трудно объяснить. Мне просто надо было сюда приехать, и все. Пока что я и сама не понимаю до конца – зачем. А слушаю себя и не заглядываю слишком далеко в будущее, потому что не вижу в этом никакого смысла. И когда что-нибудь такое приходит в голову и не отпускает, я верю… Ведь все вокруг неслучайно, правда?

– Не знаю. В жизни иногда происходят странные вещи. Странные и необъяснимые. Страшные. И, оглядываясь назад, понимаешь, что лучше было не доверять, не принимать никаких решений, не шевелиться. Может, небо бы и не рухнуло.

Конец ознакомительного фрагмента.