Цирк приехал!

В последний раз вафля «Боря» попалась ему в тот счастливый день, когда они с отцом ходили в цирк.

На берегу реки, в городском саду, артисты растянули на столбах старую брезентовую крышу. Мальчишки часами простаивали у цирка. Борька пытался прорваться в него без билета, «зайцем», — не вышло. Просил отца сходить с ним на представление. Мачеха запретила: «Вот ещё! Будешь деньги на глупости тратить! Да и грех это — в цирк ходить! Великий грех! Бесовское дело!» Борька было оробел: «Может, и вправду бесовское?» Но отец не послушался мачехи, успокоил Борьку и сводил его в цирк.

Борька был ошеломлен. Он смотрел на потертый бархатный занавес, откуда появлялись участники представления, и даже сам занавес казался таинственным и прекрасным.

У Борьки сладко замирало сердце и чуть кружилась голова, когда он глядел на красивых, бесстрашных людей, напоминавших героев сказок, творящих чудо за чудом. Никаких преград не существовало для этих веселых волшебников.

В красочных костюмах, усыпанных золотыми кружочками и звездами, стройные артисты под самым куполом легко перелетали с одних воздушных качелей на другие и переворачивались в воздухе над плетеной веревочной сеткой.

Им на смену вылетали наездники в черкесских костюмах и с гиканьем мчались по кругу манежа, стоя на спинах взмыленных неоседланных лошадей, которые казались совершенно дикими. Они прыгали через барьеры и разноцветные ленты, с треском прорывали обручи, заклеенные упругой бумагой, и проскакивали сквозь кольца, объятые дымом и пламенем.

Жонглеры в легких шелковых плащах и остроконечных шапочках с необычайной ловкостью перекидывались звенящими бубенцами, блестящими шариками, разноцветными бутылками и горящими факелами, которые шипели, искрились и метались в темноте так быстро, что невозможно было сосчитать их.

Усатый полуголый укротитель, похожий на пирата, щелкал бичом и стрелял из пистолетов. Разъяренные львы, тигры и пантеры беспрекословно подчинялись жесту, слову, даже взгляду своего властелина.

Дрессированные лошадки охотно танцевали то быструю веселую «Барыню», то залихватский «Гопак», то медленные плавные вальсы, покачивая в такт музыке пышными и яркими перьями на головах, нежно гремя серебряными колокольчиками на нарядных сбруях.

На манеж вышли в белых костюмах кудрявый мальчик и девочка с бантом в русой косе. Мальчик бросал девочку и ловил на вытянутые руки. Она стояла головой на его голове, оба ходили колесом по кругу и прыгали то так, то эдак, разбрасывая в стороны легкие крашеные опилки.

«Наверное, и я бы так мог! Ведь они тоже маленькие! — обрадовался Борька. — Я бы научился и выступал в цирке».

И он стал представлять себя в разных красивых нарядах — то ловким гимнастом, поднимающимся все выше и выше к самому куполу по косо натянутому канату, держа на лбу кипящий медный самовар; то непобедимым силачом, валящим с ног одним ударом здоровенного быка; то быстро, до ослепления, кувыркавшимся прыгуном; то смельчаком, висящим вниз головой на качающейся трапеции, держась за неё одними носочками…

Он не замечал, как чадили керосиновые лампы, как хрипел и фальшивил наемный оркестр, какими потрепанными были костюмы артистов…

Ему нравился и резкий кисло-сладкий запах цирка: запах животных, опилок, глины, сырого песка, грима, пота; нравился и важный человек во фраке, обозначенный в программке шпрех-шталмейстером, который очень громко, хоть и не очень понятно объявлял: «Следующим номером нашей гр-р-р-рандиозной программы…»

Мальчик влюбился и в проворных людей в зеленых мундирах с серебряными нашивками, которыми командовал шпрех-шталмейстер. Подручные быстро работали на манеже, то подметая ковер, то скатывая и раскатывая его, то устанавливая диковинные аппараты, то помогая артистам в их номерах.

— Живее, униформа, живее! — покрикивал на своих помощников человек во фраке.

Однако душой цирка были клоуны. Они умели все: превращали воду в вино, потом в молоко, потом в бенгальский огонь не хуже самого фокусника, вертелись на турниках не хуже самих турнистов, катались в женских нарядах после наездницы, стоя в седлах на кончиках пальцев, не держась руками за поводья… Клоуны стремительно кувыркались под взрывы хохота и восторженные возгласы толпы, оглашая воздух веселыми криками, пронзительным плачем и оглушительными оплеухами, причем тела их сливались в единое вращательное непрерывное сверкание…

Они свистали на разных дудках, пищиках, трубах и флейтах, ездили верхом на свинье, сидя задом наперед. А как уморительно ходили на руках, дрыгая во все стороны ногами! Как острили! Борька никогда в жизни столько не смеялся. У него даже выступили слезы.

Он отодвинулся от отца, поднялся с места на галерке и как завороженный начал спускаться вниз по лестнице к манежу. На него шикали, но мальчик, не обращая ни на кого внимания, устроился на груде веревок и тросов у мачты перед самым барьером.

Зрители стонали от смеха и восторга. Толстый размалеванный рыжий клоун Коко с носом картошкой, в клетчатом пиджаке, коротких брючках и огромных ботинках с задранными вверх носами, держал пари с клоуном Мишелем, у которого все было белым: балдахин, туфли на высоких каблуках, чулки, колпачок. Даже лицо Мишеля с выражением застывшего изумления из-за того, что одна бровь была посажена чересчур высоко, а другая чересчур низко, было осыпано мукой. На спине клоуна была вышита печальная голубая луна, а на груди — радостное золотое солнце с длинными лучами. По лицу были рассыпаны разноцветные звезды.

Перед клоунами на ковре лежал в раскрытой коробке огромный торт. Мишель громко повторял бестолковому Коко условия пари, жестикулируя длинной белой колбасой:

— Ты не имеешь права говорить слово «нет». Если ты три раза подряд скажешь «нет», не выиграешь этот красивый торт! Понял?

— Понял! — радостно завопил Коко. — А слово «да» я могу говорить?

— Вот именно! Ты имеешь право говорить только слово «да».

— А «нет» не могу?

— Нет! Играем по рублю! Согласен?

— Да! Кладу свой рубль! Да!

— Отлично! И я кладу свой! Начали?

— Да! Начали! Да!

— Скажи, пожалуйста, Коко, ты раньше когда-нибудь играл в эту игру?

— Нет!

— Нет? Отлично! Рубль мой, — захохотал Мишель, пряча деньги.

Рыжий клоун сморщил лицо и вздохнул. Он так печально отвел глаза в сторону, что все засмеялись.

— Не робей, Коко! Осталось ещё два вопроса! Ответишь на них правильно — и торт твой! Играем по три рубля. Согласен?

— Да! — завопил Коко, вынимая деньги.

— Скажи, пожалуйста, если ты выиграешь торт, ты дашь мне половину?