Циркус

— Да, — сказала Паля. — Это плен, когда никто никуда пойти не может, а сидит там, куда его посадили. Мы уже идем, или что-то другое будем делать?

— Пойдем, — сказал циркус. — Я просто хотел узнать, где этот плен. Теперь я знаю. В замке гномы яму выкопали, очень глубокую, а потом ещё странным камнем обложили. Этот камень, он холодный, как лед, и когда к нему подходишь, кажется, что он тебя съест, такой он страшный. Только он никого съесть не может потому, что он все-таки камень, а не чудище какое-то.

— Вот, и веди меня к этой яме, — сказала решительно Паля. — Я думаю, что в этой яме моя мама и мой папа и сидят.

— Ладно, пошли, — сказал циркус, он осторожно выглянул из норы и замахал своей розовой ладошкой. — И быстрее, пока гарпии над нами не летают. Он выкатился наружу, Паля вздохнула, поправила свой рюкзачок и пошла за ним. Циркус подкатился прямо к обрыву и остановился.

— Ты только здесь будь поосторожнее, — сказала он. — Здесь птицы умирают. Летят себе, летят, а только хотят вниз во двор спуститься, так сразу же падают и разбиваются. Не знаю почему…

А нора, по которой можно попасть внутрь замка, она здесь, только в неё ещё залезть надо.

Он наклонился над обрывом, если можно так сказать про мохнатый шар, и вдруг совсем пропал. Паля заглянула вниз. Видно было только двор замка, по которому толпой ходили орки, размахивая дубинами, да ещё гарпии стояли около фонтана.

А циркуса нигде не было видно, словно его никогда и не было, но потом откуда-то снизу высунулась розовая ладошка и дернула её вниз.

Паля даже ещё испугаться не успела, как оказалась в какой-то норе, сделанной прямо в скале. Там было темно, солнце куда-то сразу пропало, и Паля поползла по узкой норе вслед за циркусом, постоянно утыкаясь в его густую теплую шерсть.

В этой норе все время слышались разные звуки, то кто-то кричал всякие непонятные слова, то стучал, то вдруг где-то что-то громко падало. Циркус двигался быстро, а Паля медленно потому, что циркус неизвестно на чем ходил, а Паля ходила на своих коленках, а это было очень даже больно.

И ещё она постоянно билась своей головой о камень, отчего в её глазах появлялись разные цветные искорки, но от них почему-то в норе светлее не становилось, а только ещё темнее.

Так они ползли, ползли, и когда Паля уже решила, что больше она совсем ползти не сможет потому, что все коленки и голова уже очень болели, как они оказались в каком-то темном, но очень просторном месте, где Паля даже смогла встать на ноги и не обо что не стукнуться.

— Ох, — сказала она радостно. — Мы где? Циркус куда-то укатился, потом снова прикатился и прошептал.

— Ну, мы идем, или не идем?

— А куда мы не идем? — спросила тоже шепотом Паля.

— Как куда? — спросил циркус. — Мы идем туда, где плен, а не идем к злому волшебнику.

— Это ты все правильно сказал, — прошептала Паля. — Только я не вижу куда нам идти.

— Не видишь? — удивился циркус. — Как не видишь? Может у тебя глаза закрыты? Когда у меня глаза закрыты, я тоже ничего не вижу.

— Да, открыты они, я проверяла, — сказала Паля. — Я просто ничего не вижу в темноте.

— А тут светло, — сказал циркус. — Темно, это когда глаза закрыты, но я уже это тебе говорил.

— Ничего ты не понимаешь, — сказала Паля, вздохнула по-взрослому, сделала маленькое волшебство и дохнула огнем, только огонь получился совсем маленьким потому, что Паля утром только одни орехи ела. Циркус испугался и отодвинулся немного в сторону.

— Ты зачем это сделала? — спросил он.

— Я сделала светло, — сказал Паля. — Чтобы ты понял, как для меня светло, а как темно.

— А… — сказал циркус. — А я все думал, зачем это Гракс всякие смешные огни везде придумал, он, что, тоже слепой, как и ты?

— Наверно, — сказала Паля. — Он же человек, хоть и злой, и волшебник.

— А всем остальным огни не нужны, — сказал задумчиво циркус. — Ни гномам, ни троллям, ни оркам, ни Трогам, только гарпии, они, как и Гракс, видят только, когда солнце светит… Ну, если ты тоже, как они, слепая…

— Ничего я не слепая, — сказала Паля. — Я очень даже зрячая, только ничего не вижу в темноте.

— Вот и выходит, что ты совсем слепая, только ты этого не понимаешь, — сказал циркус. — Ладно, я что-нибудь придумаю, сиди здесь тихо и жди меня, я быстро. Он куда-то укатился, а Паля осталась в темноте.

Только эта темнота была здесь какая-то другая, чем дома, в ней совсем ничего не было слышно, и она была очень даже странная.

Ей даже казалось, что она и шагу не сможет в этой темноте сделать, такая она была плотная и густая.

А потом в темноте показался маленький огонек, он шел прямо к ней, подошел и оказалось, что это циркус, а в его ладошках светилась гнилушка, от которой вокруг стало ещё темнее.

— На, — сказал циркус. — Это тебе огонь, он неяркий, но красивый, почти, как солнце, только маленькое.

— Ага, — сказала Паля. — Какое же это солнце, если с ним ничего не видно. Циркус вздохнул.

— Ох ты и привереда, ничего тебе не нравится. Я уже жалею, что тебя сюда привел. Нас и с этим светом все увидят, а тебе ещё больше надо. Знал бы, что ты слепая, никогда бы тебя с собой не взял.

— Ты не ворчи, — сказала Паля. — Я же не виновата, что я в темноте не вижу, я, может быть, такой родилась. Давай сюда свой огонь, с ним как-то веселее.

— Зачем же ты рождалась слепая, могла бы родиться зрячая, как я, или как другие нормальные звери.

— Если бы я знала, что рожусь слепая, да ещё, что с тобой встречусь, точно бы не родилась, только мне никто об этом раньше не сказал, — буркнула сердито Паля. — Ладно, веди меня к маме и папе, только осторожно, а то я споткнусь и упаду, а у меня и так уже все в синяках.

— В синяках? — удивился циркус. — А это что такое?

— Ну вот, ты сам ничего не знаешь, — сказала Паля. — Конечно, если бы у меня была такая же шерсть, как у тебя, я бы тоже не знала, что такое синяки.

— А шерсти у тебя почему нет? — спросил циркус.

— Родилась такой без шерсти, а потом она тоже не выросла.

— Ты какая-то неправильная родилась, — сказал циркус. — Теперь, когда ты уже все знаешь, ты снова родись, но уже не слепая и с шерстью, как я.