Cirque de la Lune

Он посмотрел на мужчину в тенях. Сглотнул с тревогой.

— Это ты меня спас?

Поднялся еще завиток дыма.

— Не смотри так на Эвелин.

— Потому что она твоя? — слова зазвучали неправильно, срываясь с его языка. Женщина не была вещью. Он давно узнал это. Но он вдруг стал неандертальцем. Почему он думал, что теперь мог так говорить.

— Эвелин — только инспектора манежа. Она выходит, приводит к нам клиентов и получает много денег за работу. Если хочешь сохранить голову на плечах, не лезь к ней, — мужчина встал, вышел на свет, и Фрэнк снова забыл, как говорить.

Почти каждый дюйм кожи мужчины, все, что он видел, было покрыто татуировками. Змеи, жуки, мифические звери были на его коже и двигались, что казалось невозможным и фантастичным. Татуировок не было только на маленьком участке в центре его лица.

Букер поднял сигару к губам, глубоко вдохнул и выдохнул дым в лицо Фрэнка.

— Слушай, ты тут не так давно. Я даже не должен был тебе помогать, но сделал это. Я не стану раскрывать причины, но мой долг тебе? Он уже отплачен. Держись в стороне, и все будет хорошо. И не лезь к Эвелин.

Он ушел из комнаты, где лежал Фрэнк, штора опустилась за ним. Не лезть к Эвелин? Как?

Фрэнк упал на спину и смотрел на яркие краски палатки над ним. О такой женщине было сложно не мечтать, и о ней хотелось говорить. И что за инспектор манежа?

Он слышал это название, но не знал, что оно означало. Его память была туманной, лицо болело, ребра ныли от глубокого дыхания. То, что с ним сделал мужчина с татуировками, выветривалось, и ему это не нравилось.

Фрэнк тихо застонал, повернулся на бок и рывком сел. Его ноги ударились об пол, и голова закружилась от этого. Но он должен был осмотреть себя.

Раны, которые Пинкертоны нанесли его телу, были жуткими. Он ощущал, как жизнь вытекала из него с каждым выдохом, но эти люди как-то… вернули его к жизни? Так просто?

Снимать рубашку было больнее, чем он хотел признавать, но боль радовала. Она означала, что он был живым. По-настоящему живым, когда это было невозможным.

Фрэнк коснулся бока, посмотрел на яркие пятна на его торсе. Синяков было столько, что он должен был умереть. В этом не было смысла. Если кто-то пришел бы в больницу в таком виде, ему помогли бы умереть без боли, только и всего.

Но он был живым.

Он натянул рубашку через голову, поднялся на ноги. Странно, как просто он это сделал. Он не думал, что такое было возможным. Но, похоже, тут было возможным невозможное.

Его подтяжки свисали до колен, но он не надел их на плечи. Пока что. В этом месте не имело значения, выглядел ли он собранно, а у него не было сил на переживания из-за внешности. Он хотел ощущать себя потрепанно. Он заслужил это, чуть не умерев.

Он уловил звук. Аплодисменты? Нет, просто хлопки. Пока не аплодисменты, но он узнал звук радостной толпы. Он не был в доме.

Его мутило от страха.

Не может быть. Судьба не могла бросить его в место, которое покончило с его жизнью, какой он ее знал. Его удача не могла быть такой плохой.

Фрэнк прошел к шторе и подвинул ее. За ней была большая пустая комната. Полом была вытоптанная земля, местами лежало сено. В центре стоял маленький подиум, украшенный разноцветными треугольниками. В дальнем углу виднелась стойка с тем, что было похожим на костюмы, размеры сильно отличались.

Завитки дыма висели в воздухе. Букер был где-то близко, но Фрэнк его не видел. Эта часть их дома была пустой.

От нервов его тело и ладони дрожали, пока он шел по просторной комнате. Он замер у большого лоскута ткани, за которым медленно утихали хлопки.

Сейчас или никогда. Он мог вернуться в комнату, где его оставили, лечь и поспать. Может, он окажется в другом месте, когда откроет глаза.

Но Фрэнк Фейрвелл не привык легко сдаваться. Он глубоко вдохнул и отодвинул штору немного, чтобы выглянуть.

Он заметил огонь. Мимо него пробежали люди в ярких красках, все щурились, глядя на центр, где бородатая женщина раскинула руки и открыла рот, и ее голос был как у лучшей певицы в опере. Она была чудом, и было обидно, что ей приходилось оставаться тут.

Том Палец пробежал мимо него, хохоча, ударяя хлыстом по мужчине в девять футов высотой. Великан раздраженно оглядывался и ускорялся. Кроха был быстрее великана.

Множество красок и существ занимали маленькую сцену, сотни человек смотрели на них. Фрэнк еще ничего такого в жизни не видел. Это было чудесно, интересно, странно и слишком зловеще, как ему казалось.

Он вспомнил девушку-ангела, и, конечно, отыскал ее взглядом. Она прошла в центр сцены, подняв руки, платье подчеркивало ее изгибы. Гремлин подбежал к ней, протянул большой факел, и она выдохнула изо рта огонь.

Факел загорелся, но Фрэнк смотрел не на это. Он глядел на то, как ее волосы словно трепетали огнем. Он глядел на улыбку на ее лице, такую милую и опасную.

И больше всего он смотрел на счастье, которое исходило от нее волнами жара. Он не видел еще ничего милее той улыбки. Но милый было неправильным словом.

Изысканный. Восхитительный. Благолепный. Поразительный.

Он ненавидел слова, и он стал бы поэтом, только бы женщина посмотрела на него еще раз.

Словно услышав его, она взглянула на него. Она ощущала его взгляд, как он ощущал ее? Может быть, но это не имело значения. В тот миг она пронзила его до костей своей красотой и румянцем на ее щеках.

Держаться от нее подальше? Им придется выбросить его в реку.

4

ДЖЕНТЛЬМЕН И ВОР

Эвелин провела гребнем по волосам, не желая вслушиваться в болтовню за дверью. Они не перестанут говорить о новеньком. Что его лицо уже было не таким опухшим. Что за ним мог скрываться красивый мужчина. Откуда он был? Фейрвелл была известной фамилией в этих краях. Он был тем Фейрвеллом?

Это сводило ее с ума! Какая разница, тот ли это Фейрвелл? Он не должен тут быть. Он был помехой, ее народ и без того нервничал.

Жители города относились к циркачам не так, как должны были. Пока что цирк интересовал их как новое развлечение. Людям нравилось притворяться, что мир был чуть лучше, чем на самом деле. Магия не теряла свое очарование.

Инспектор манежа кашлянул за ней.

— Готова к ночи?

Никогда. Ей не нравилось быть «лицом» цирка, и еще меньше ей нравилось, что он обходился с ней как с дешевой шлюхой. Но не об этом. Она пойдет, потому что ее семья нуждалась в деньгах. Потому что она не хотела быть той, кто не играл по правилам, когда остальные старались.