Цитадель "Вихрь"

— Хватит, — уже тише повторяет друг и коллега, хлопнув его по спине. — Я знаю, о чем ты думаешь. И прошу тебя, перестань. Не ищи в этой девочке свое прошлое. Она младше тебя на целую жизнь. Когда это случилось, она ходила пешком под стол и знать не знала о базе.

Пока Ветер сидит с закрытыми глазами, Фауст делает знак Мелиссе, и та, подхватив рюкзак и принесенный чай, исчезает. Друзья остаются одни, и тогда Фауст, открыв ящик компьютерного стола, достает черно-белую гифографию. Старую, потертую по углам, потрепанную жизнью. На середине ее — сгиб, излом между двумя людьми, улыбающимися и подмигивающими в камеру. Молодой парень с чуть вьющимися темными волосами, собранными в короткий хвост, и девушка в форме с очаровательной улыбкой и ямочкой на правой щеке. Между ними как будто ударила молния.

Крепкие сильные пальцы Ветра едва заметно дрожат, когда он касается гифографии, медленно, задумчиво водит вдоль силуэтов запечатленных. Черноволосый светлоглазый юноша тоже здесь — стоит, опираясь на автомат, и подставляет рожки другу. Десяток ребят с базы, и все такие молодые, беззаботные…

— Я скучаю по ней, — шепчет Ветер, прикрывая глаза и сворачивая гифку обратно. Фауст кладет руку ему на колено.

— Верю. Я тоже.

— Видишь, как Тиша на нее похожа?

— Это просто совпадение.

— Знаю, — он снова запускает пальцы в волосы и ерошит каштановые пряди. — К сожалению, так бывает. Ладно, забыли. Пойду отнесу инвентарь, пока мои на лекции.

Ветер поднимается, закидывает на плечо большую спортивную сумку с торчащими из нее перчатками, тямбарами и кеглями и быстро направляется в сторону склада, а Фауст, хмыкнув, прячет гифографию в стол и долго еще смотрит вслед коллеге. И понимает, что на самом деле никто ничего не забыл. И не забудет.

Пятнадцать лет назад он пришел на базу таким же новичком, как сегодняшние молодые ребята: тогда новичками были все. Братья-близнецы, инженеры-техники Огонь и Лед, знали, что делать, но не знали, как. Опыта не было ни у кого. Наставников тоже. Они все начинали сами.

К Фаусту тогда подошел молодой человек лет двадцати трех со смешливыми серыми глазами и гладко зачесанными в хвост русыми волосами. Бросил свою сумку рядом с его, чуть прищурившись, улыбнулся и коротко протянул руку:

— Ветер.

— Приятно. Фауст, — ответил он тогда. Они тряхнули друг другу руки, и с тех пор началась крепкая дружба. И тот самый случай, когда третий не лишний, и двое не соперничают за одну девушку, а становятся верными товарищами и друг другу, и ей.

Теперь они стали совсем другими. Прошло пятнадцать лет, и Ветер разучился улыбаться, а черные волосы Фауста тронул первый снег. Он уже не помнит, какая у друга улыбка: только спокойный и пронзительный взгляд серых глаз изредка немного теплеет. Старые шрамы зарастали и затягивались, из новых хлестала кровь, но и это проходило. У них на глазах сменилась целая эпоха, они сами воспитали не один выпуск, но самый первый и самый трудный оба запомнили навсегда. Тогда же Цитадель получила название: в честь той самой операции.

Спрятав гифографию, Фауст слышит, как напарник включает воду за стеной. Ну вот, опять душевая занята на ближайшие сорок минут. Через пятнадцать он не выдерживает:

— Господин утка! Люди вообще-то тоже с тренировки пришли!

— Да иду я, иду, — в голосе друга он не слышит того холода, и это успокаивает его намного лучше, чем перспектива свободного душа.

Вскоре Фауст понимает, что шорох мощных струй за стеной — это не ледяной душ, особенное успокоительное. Это снегопад. Уже третий кислотный снегопад за пару месяцев зимы… Метель, вьюга, настоящая буря. К бесконечному шороху примешиваются стоны и глухие завывания: стихия просится войти, но герметичные шлюзы и окна из гермостекла ее не пускают. Где-то внизу срабатывает сигнализация, затем еще одна, и еще, и еще, и вот уже воем наполняется весь корпус, и тревожная сирена заглушает стоны метели.

Световая сигнализация шаровой молнией скользит по стенам, активируя и тут же выключая все индикаторы. Уровень опасности, как и чаще всего, желтый: что ж, неудивительно.

Ветер вылетает из-за двери без свитера, с мокрыми волосами. Пока Фауст экстренно отключает все электронные системы и выдергивает шнуры, он активирует связной браслет.

— Гроза, прием. На связи отдел “R”. Запрашиваю химическую тревогу!

— Химическая тревога объявлена, — отвечает полумеханический голос Грозы, старшего менеджера отдела связи в Цитадели. — Предупреждение объявлено. Начать эвакуацию всех корпусов разрешаю.

Мысль 7

— Когда люди считают, что они достигли высшей точки своего развития, они начинают искать новые и новые пути, возможности. И часто эти возможности переходят все границы моральных принципов, ведь мало кто думает о других, стремясь к всему самому лучшему для себя — и хорошо, если еще для своих близких, но в большинстве случаев…

Вой сирены химической тревоги перебивает лектора на полуслове и взрывает полусонную тишину в аудитории. Все, кто дремал на задних партах, вскакивают, как ужаленные, хватают рюкзаки, мечутся по рядам, опрокидывая стулья и мешая друг другу. Преподаватель, немолодой уже добродушный психолог, тщетно размахивает микрофоном: испуганных новичков практически невозможно утихомирить.

— Всем построиться по отрядам! Без паники! Ребята, главное — без паники! Двигайтесь строго за мной!

Проходя мимо огромного затемненного окна, я успеваю заметить разыгравшуюся метель: снег не просто белый, он фосфоресцирующий и кислотно искрящийся. Уличное освещение быстро гаснет у нас на глазах, хозяйственный двор и полигон погружаются в темноту, в корпусах тоже расползается мрак, оставляя только приглушенные светодиодные дорожки. Преподаватель включает фонарь, но его, невысокого и довольно щуплого, плохо видно среди крепких широкоплечих парней, только белое пятно света скользит по стенам, а следом за нами ползут темнота и страх. У меня на руке холодеет посеребренный ободок часов. Непроизвольно бросаю взгляд на циферблат: стрелки остановились, только цифра 1 еще светится.

Разумеется, никакого “строго” не получается. Ребята напуганы и встревожены, сирены не умолкают, становятся лишь громче, и толпа новичков ломится во все закрытые двери, даже если черным по белому написано “Не входить” или “Третья ступень доступа” — туда могут попасть только наставники. Тревоги добавляет беспрерывный писк шлюзов, то и дело открывающихся. Мы шумим, толкаемся, врезаемся друг в друга в темноте, мне уже оттоптали все ноги, и я давно не вижу соотрядников. Только пару раз мелькнули где-то неистово рыжие волосы Часовщика и Сойкины кудряшки. Профессор и вовсе пропал из виду, его скрыла толпа, только фонарь выхватывает из темноты одиноких “потеряшек”, жмущихся по стенам.

— Все за мной! С лестниц не спускаться! Вперед, не отставать!

На переходе мы мешаемся с другим, старшим потоком — второй или третий курс. Эти ребята двигаются почти организованно, без лишних движений и шума. А вот наши… Кто-то не слышит профессора и сбегает с лестницы: тройка ребят решает, что там путь короче.

— Остановитесь! Вернитесь! — профессор вдруг теряется, то ли бежать за ними, то ли вести дальше нас. Однако шлюз герметично захлопывается прямо перед носом у троих безалаберных новичков, и мы все вздыхаем с облегчением: все-таки хорошо, что на базе предусмотрены и такие случаи.

В суматохе меня едва не толкают на пол, кто-то случайно дергает за руку, и я чувствую легкий холодок на запястье, а потом шестым чувством слышу шорох на крыльце. Машинально хватаюсь за запястье. О нет!

У самой двери чьи-то сильные руки перехватывают и не пускают. Рвусь из стальной хватки, пытаюсь разомкнуть цепкое кольцо — бесполезно.

— Часы! Мои часы!

— Назад! — кричит кто-то над самым ухом.

Наконец меня отталкивают: отлетаю к стене и вижу своего наставника. В защитной маске и перчатках, серьезный и бледный, он уже не смотрит на меня, машет напарнику и личной ключ-картой сам блокирует главный вход и ближайшее окно. А потом, когда охрана занимает свой пост у дверей, он вместе с коллегой исчезает в темноте.