Цитадель

–  Так вы говорите, он ославил ее, - задумчиво сказала принцесса.

–  Это как посмотреть, Ваше высочество, - все еще задыхаясь от смеха возразил де Комменж, - на мой взгляд так прославил.

–  Просла-а-авил!
– радостным басом проревел карлик, слегка приподнявшийся на подушках, и тут же снова рухнул на спину.

Смеяться он был уже не в силах, он лишь обессилено плевался и икал.

Принцесса внимательно посмотрела в его сторону и тихо сказала Данже.

–  Выкиньте за борт.

Тот не моргнув глазом сделал знак двум дюжим матросам и те, выслушав команду, подошли к находящемуся в полнейшем самозабвении толстяку, взяли его за ручки-ножки, качнули разок, и он, со стремительно угасающим воем, полетел в воду.

–  Бросьте ему что-нибудь, - вздохнула Изабелла, - может быть выплывет.

Берег был уже неподалеку.

–  Что там у тебя еще, Данже?

–  Три рыцаря, маркиз де Бурви, барон де Созе и шевалье де Кинью обращаются с аналогичной просьбой.

–  То есть?

–  Простите, Ваше высочество, они испрашивают аудиенцию.

Изабелла выпила несколько глотков вина из венецианского бокала, оправленного в почерневшее серебро.

–  Эту даму с верблюжьей болезнью и близко не подпускать ко дворцу, а господ рыцарей, что же, проси.

Матильда, Беренгария, де Комменж вежливо улыбнулись незамысловатой шутке насчет верблюда, возможно предаваясь в этот момент размышлениям о том, как короток путь от вершин успеха до дна морского.

Три славных рыцаря, о которых шла речь чуть выше, сидели в этот час в харчевне "Белая куропатка" и держали совет. Вид у них был мрачный. Можно было понять, что им не нравится задание, которое навязал им монах с заячьей губой, госпитальер де Сантор.

Их раздражало то, что они не имели ни малейшей возможности уклониться от его выполнения. Они стали должниками ордена иоаннитов давно и могли бы служить живыми иллюстрациями к поговорке "коготок увяз, всей птице пропасть". Имели они раньше и поместья, и деньги, и слуг. Теперь остались только слуги. Странный закон жизни, если имеется какой-нибудь господин, пусть самый нищий и пропащий, всегда найдется желающий ему прислуживать.

Итак, у господ, попивавших темное хиосское вино за столом в углу "Белой куропатки", не было ничего своего, даже мечи их, латы и кольчуги принадлежали ордену св. Иоанна, да, что там говорить, сама их честь являлась собственностью этого ордена. Впрочем, к этому обстоятельству они привыкли и не оно являлось причиною их пьянства. Они пили и ждали, когда в харчевню явится Рено Шатильонский. Еще вчера они навели справки и выяснили доподлинно, что он после пресных придворных обедов частенько заходит сюда, чтобы как следует завершить вечер.

Рено Шатильонского велено убить. Убить под видом благородной драки. Хитрый монах с заячьей губой уверял рыцарственных должников ордена, что убивать можно без всякой опаски, ибо король вынес смертный приговор этому негодяю.

Отставив опорожненную чашу, де Созе взял с широкого блюда большую устрицу и с шумом высосал ее.

–  Но вот, что я должен заметить вам, господа.

–  Замечайте, барон, замечайте, - икнул де Бурви.

–  Я об этом королевском приговоре.

–  О каком королевском приговоре?
– опять икнул маркиз.

–  Которым, по словам монаха, приговорен к смертоубиению наш визави.

Де Кинью с легким хрустом разломил пополам тушку розовой куропатки.

–  Приговорил, да.

–  Но отчего этот самый король, его, так сказать, величество, не казнил этого самого Рено путем обычным, топором или веревкою, а?

Де Бурви задумался, кустистые брови мощно сошлись на его переносице, и вдруг его осенило:

–  А Рено уехал!

–  Я и не подумал об этом, - де Созе потянулся за следующей устрицей.

Де Кинью отложил разломанную куропатку и, не став ее есть, потянулся за следующей.

–  Меня волнует другое - мы слишком много пьем.

–  Мы слишком много едим, - тяжко вздохнув, возразил маркиз де Бурви.

–  Ни то, ни другое, - покачал головой де Созе. Он был старше своих спутников и попал в долговую яму к иоаннитам тогда, когда напарники еще и не начинали отращивать бороды. Потому, он признавался ими, в известной степени, предводителем.

–  Получается, судари мои, что мы призваны нашими покровителями, сыграть роль палачей. Не больше, но и не меньше.

Де Кинью застыл с вонзенными в птицу зубами. Де Бурви с трудом разлепил свои брови.

–  Это отвратительно!
– сказал маркиз.

Де Кинью жестом подтвердил, что придерживается столь же благородной точки зрения.

–  Может быть нам отказаться, пока не поздно, иначе мы навеки обесчестим наши имена?
– задумчиво спросил предводитель.

Несколько тяжелых вздохов было ему ответом.

–  Но тогда...
– начал было де Бурви, но продолжать не стал, слишком хорошо всем было известно, что их ждет "тогда". Положение всем представилось настолько безвыходным, что у них пропал аппетит.

Де Созе, как и положено предводителю, начал придумывать выход из безвыходного положения.

–  Но, судари мои, если вдуматься, приравнивать нас к палачам все же не слишком обоснованно. Палач расправляется с беззащитным, а иногда и со связанным противником. Что же наш Рено? А он будет не только освобожден от всяческих пут, но в руках у него будет к тому же меч. И меч весьма и весьма длинный.

–  Разумеется!
– вскричали в один голос де Бурви и де Кинью.

–  Как, я спрашиваю, в таком случае будет называться все то, что меж нами произойдет?

–  Поединок!
– убежденно заявил де Кинью.

–  Правильно!
– восхитился столь верным взглядом на вещи своего молодого друга предводитель и велел харчевнику принести еще один кувшин хиосского.

Все с удовольствием выпили. Осушив свою чашу, де Созе вдруг нахмурился.

–  А кто тогда, - начал он мрачно оглядывая своих соратников, - кто тогда назвал нас, благородных рыцарей палачами? Кто, я спрашиваю?!

Маркиз и шевалье задумались. Де Кинью даже обернулся, словно рассчитывая найти злопыхателя где-то поблизости.

–  Кто?!
– продолжал грозно, разгораясь справедливым гневом, вопрошать де Созе.
– Ах да, - вдруг осекся он, вспомнив, что это именно он вспомнил сегодня за столом слово "палач".

Соратники конечно вспомнили об этом тоже и смущенно потупились.

–  Неважно, - нашелся барон, - неважно, как называется человек в начале дела, важно, как сможет назвать себя в конце его.

Де Кинью и де Бурви облегченно рассмеялись.

–  Серебро в волосах, золото в устах, - припомнил шевалье провансальскую поговорку.