Цитадель

Короче, Дэнни не знал, зачем он прилетел сюда, в замок Хоуи, с другого конца света. А зачем я записался на эти уроки словесности? Сначала я думал: чтобы избавиться от Дэвиса, с которым мы сидим в одной камере. Но в последнее время мне начинает казаться, что была и другая причина.

Я? Откуда взялся еще какой-то «я»? Наверняка кто-то уже собрался об этом спросить. Отвечаю. «Я» — это тот, кто говорит, рассказчик. У всякой истории есть свой рассказчик, просто мы не всегда задумываемся, кто он и что им движет. Так говорит Холли, моя учительница.

Сперва мне было плевать на нее и на ее занятия. Ко второму уроку я сочинил рассказ про то, как парень трахает свою учительницу словесности в подсобке. В самый интересный момент дверь распахивается, все метлы, швабры и ведра с грохотом вываливаются в классную комнату, яркий свет падает на голые задницы, и парочку с позором выволакивают из темноты. Пока я читал, все гоготали, но когда мой рассказ закончился, стало тихо.

Так, говорит Холли. У кого какие замечания?

Замечаний нет.

Ну что же вы, смелее. Наше дело — помочь Рею довести его работу до совершенства. Что-то мне подсказывает, что это еще не совершенство. Что он может еще лучше.

Снова тихо.

Тогда говорю я: Это была просто шутка.

Что-то никто не смеется, говорит она.

Я: Сейчас — нет. Но смеялись же, пока я читал.

Значит, шутка. А вы, стало быть, шут?

Какого рожна? — думаю я. Она смотрит прямо на меня, а я не могу заставить себя взглянуть ей в лицо.

Так что, господа, Рей у нас шут? Ну, шут так шут. Все согласны, возражений нет. Ведь нет?

Они начинают бормотать: Как она его… Ну а ты, Рей? Что скажешь?Они ждут, когда я психану, потому что не могу же я не психануть. И я психую, хоть и молча, но дело не в этом.

Вон дверь, говорит она и указывает на дверь. В нее можно выйти, что ж вы не выходите? А, Рей?

Я не трогаюсь с места. Выйти можно, конечно. Но тогда придется торчать в коридоре и ждать, пока кончится урок.

А есть еще ворота — вон там. Она указывает в окно. Ворота вечером ярко освещены, поверху увиты колючкой. Сбоку снайпер на вышке.

И у вашей камеры тоже есть дверь, говорит она. И у секции. И у душевой. И есть еще дверь столовой, и дверь комнаты свиданий. Скажите, господа, часто вы открываете эти двери — не кто-то другой, а вы сами? Вот о чем я хотела вас спросить.

Что в тюрьме ей раньше работать не приходилось, я понял сразу, в первую же минуту, как только ее увидел. Не по каким-то внешним признакам — тут как раз все ясно: уже не девочка, и жизнь не всегда гладила ее по головке. Но у тюремных учителей внутри и снаружи давно все задубело. А у нее нет. Вот и сейчас — объясняет нам про двери, а сама страшно волнуется, и каждое слово будто обдумано заранее по сто раз. Но главное, она права. Оказавшись в последний раз на воле, я как дурак стоял перед очередной дверью и ждал, пока кто-нибудь ее для меня откроет. Просто не мог вспомнить, как это делается.

Я здесь для того, говорит она, чтобы показать вам дверь, которую каждый из вас сможет открыть сам, — и стучит себя пальцем по лбу. И дверь эта ведет туда, куда вы хотите попасть. Вот зачем я здесь. А если вам это не интересно, то будьте добры, избавьте нас от своего присутствия. Потому что нам оплачивают обучение только десяти человек. И у нас всего одно занятие в неделю, так что я не собираюсь тратить его на идиотские препирательства.

Она подходит к моему столу и смотрит прямо на меня. Я поднимаю глаза и смотрю на нее. Я хочу сказать: слыхал я всякие призывные речи на своем веку, но дверь в черепную коробку — это неслабо. До такого еще надо додуматься. Но я молчу, потому что, пока она говорила, что-то больно дернулось у меня в груди.

Можете подождать в коридоре, предлагает она. Минут через десять мы закончим.

Пожалуй, я останусь.

Мы продолжаем смотреть друг на друга.

Хорошо, говорит она.

Так что когда Дэнни наконец разглядел в своем подвале полоску света и понял, что свет этот выбивается из-под двери, и когда сердце дернулось у него в груди и он шагнул вперед, толкнул дверь и оказался на винтовой лестнице, посреди освещенного лестничного колодца, — я понимаю, как он себя чувствовал. Не потому, что я это он, а он это я, это как раз чушь собачья, так не бывает. Я понимаю его потому, что пока Холли говорила мне про дверь и стучала себя по лбу, со мной что-то произошло. Никакой двери вроде бы не было, точнее, она была ненастоящая. Просто фигура речи, слово, звук: дверь.Но все же я открыл ее и вышел.

Глава вторая

Между этим новым Хоуи и тем, которого Дэнни помнил с детства, может, и угадывалось какое-то сходство, но уж очень отдаленное. Во-первых, этот был блондин. А часто ли бывает, чтобы человек из шатена превратился в блондина? Вот наоборот — сколько угодно: половина девушек, с которыми Дэнни в разное время спал, уверяли его, что раньше волосы у них были гораздо светлее (Ты не представляешь, какая я в детстве была светленькая!),и из-за этого теперь они тратили по ползарплаты на мелирование, пытаясь восстановить свой изначальный колер. Но чтобы темные волосы с годами посветлели — о таком Дэнни слышать не приходилось. Конечно, Хоуи мог их чем-нибудь обесцветить, но на обесцвеченные они не похожи, да и этот новый Хоуи (точнее, уже не Хоуи, а Ховард — это было первое, о чем он сообщил своему кузену, еще до того как заключил его в медвежьи объятия) меньше всего похож на тех парней, что обесцвечивают волосы.

Новый Хоуи был в прекрасной форме. Можно сказать, в идеальной. Никаких жировых наплывов, никакой девчачьей грушевидности. Что это — чудеса липосакции? Специальная гимнастика? Просто время? Кто знает. И наконец, он был загорелый. Последнее сразило Дэнни наповал: тот прежний Хоуи был бледен какой-то особенной бледностью. Не то чтобы он совсем не бывал на солнце, но солнце его словно не касалось, светило мимо. Теперь же его лицо, руки, ноги (он был в шортах защитного цвета) — все покрывал коричневый загар. На загорелых руках выделялись светлые волоски — уж они-то точно были настоящие, какой кретин станет обесцвечивать волосы на руках?

Но основная перемена касалась не внешности. Главное — в Ховарде ощущалась сила. Кто-кто, а Дэнни в таких вещах разбирался: это был один из его многочисленных талантов, обретенных и доведенных до совершенства за годы жизни в Нью-Йорке. Можно сказать, что в совокупности все его таланты составляли своеобразное резюме — написанное, впрочем, невидимыми чернилами, так что иной человек (его отец, например) мог сколько угодно разглядывать это резюме, но видеть перед собой лишь чистый лист бумаги. Войдя в комнату, Дэнни сразу определял, от кого исходит сила, как некоторые по движению воздуха определяют, скоро ли пойдет снег. Если сильного человека в комнате не было, Дэнни тоже понимал это сразу, а когда такой человек появлялся, Дэнни вычислял его раньше, чем тот успевал открыть рот. Иногда даже раньше, чем он успевал войти: тут уже дело было в реакции окружающих, то есть тех, кто находился с ним в одном помещении.

С Ховардом в помещении находились:

1. Анна, его жена. Блестящие темные волосы, стрижка «под пажа», чуть заостренные черты, серые большие глаза. Интересная девушка, хотя от жены биржевого магната Дэнни, признаться, ожидал какой-то другой интересности. Лицо без косметики, бесполые джинсы и такой же бесполый коричневый свитер-балахон. Сейчас она лежала на спине на сером каменном полу, а младенец в розовых ползунках (Дэнни припомнилось, что в розовое одевают девочек) деловито сучил ногами у нее на животе.