Цивилизации

Во-вторых, свержение с трона Шумера, Египта, Китая и Инда, отказ от признания их ведущей роли позволяет поместить их в контекст, в котором они сами становятся понятнее. Они входят в один класс сред, где возникает цивилизация, — класс не обязательно лучший или более благоприятный. К этому месту книги читателю, который был настолько снисходителен, что добрался до него, должно быть ясно, что цивилизационный импульс распространен чрезвычайно широко. Почти любое окружение, в котором способен жить человек, испытало на себе его стремление приспособить среду к человеческим потребностям. И преобразование природы в болотах и лесах может быть не менее впечатляющим, чем на почти не знающих дождей речных берегах.

Наконец, в-третьих, стремление поставить цивилизации этих древних речных долин во главе списка подкрепляет то, что я называю диффузионистской иллюзией.

Люди всегда говорили о «распространении» цивилизации из одного места в другие, а не о ее возникновении другими путями. Мне кажется, причина тому — две формы самообмана. Первая — это похвала самому себе. Если мы предполагаем (из чего обычно люди всегда исходили на протяжении своей истории), что наш образ жизни — вершина человеческих достижений, нам необходимо представить его уникальным или по крайней мере редким: когда находишь много примеров того, что считал уникальным, приходится объяснять это рассеиванием. Но в действительности цивилизация — явление вполне заурядное, цивилизационный порыв настолько распространен, что преобразует почти любую пригодную для жизни среду. Народы, которые перед лицом природы согласны отказаться от этого порыва или сильно его сдерживают, встречаются гораздо реже тех, кто, подобно нам, сокрушает природу, делая из нее то, что мы одобряем. Отношение таких сдержанных культур объяснить гораздо труднее, чем отношение культур цивилизованных.

Второй самообман — это вера в то, что можно назвать ошибкой миграционистов, сильно искажавшей представление предшествующих поколений о далеком прошлом. Наши представления о доисторических временах формировались в конце XIX и в начале XX веков, когда Европа переживала свою великую имперскую эпоху. Опыт этих времен внушил самозваным империалистам веру в то, что цивилизация — нечто нисходящее от высших народов к низшим. Предоставленные самим себе, варвары так и остались бы некультурными и нецивилизованными. Представления того времени почти без изменений проецировались на прошлое. Стоунхендж считался чудом, на которое люди, реально его построившие, не были способны — точно так же как белым пришельцам казалось, что развалины Великого Зимбабве оставлены чужаками (см. ниже, с. 369) или постройкой городов майя (см. выше, с. 232) руководили откуда-то издалека. Царские золотые сокровища начала бронзового века из Уэссекса ошибочно приписывались царю Микен. Сложность эгейской дворцовой жизни (см. ниже, с. 425) считалась заимствованной с Ближнего Востока. Почти любое достижение, любое серьезное изменение в доисторическом мире ученые-миграционисты рисовали как нечто подобное последующему европейскому колониализму и приписывали влиянию мигрантов, или ученых, или людей превосходящей культуры, рассеявших тьму варварства своим цивилизационным просвещением. Ученые, перед глазами которых была священная история евреев или рассказы Геродота о переселениях народов, имели все основания доверять своим чутью и опыту и наносить прогресс цивилизации на карту. Результатом стало оправдание картины того времени: мир, в котором народы размещены по старшинству, разложены по полочкам сообразно своим способностям, полагавшимся врожденными [504] .

504

Fernandez-Armesto, op. cit., pp. 12–13.

Но ученая мода меняется с культурным контекстом, и сегодня «процессуальные изменения» считаются причиной тех перемен, что ранее приписывались рассеиванию и миграциям. Народам совсем не обязательно учиться земледелию у соседей, хотя в некоторых случаях они, конечно, могли это делать; процесс, приводивший к этому в одной части земного шара, мог повториться и в другой. То же самое касается письменности или одинаковых способов хранения и передачи информации. Больше не считается, что великие цивилизации речных долин, ранее называвшиеся «первичными» или «зародышевыми», оказывали формирующее влияние друг на друга, тем более представляли модель цивилизации, которая сознательно, по цепочке подражаний принималась во всем мире [505] .

505

C. Renfrew, ‘Carbon-14 and the Prehistory of Europe’, Scientific American, 225.4 (1971), pp. 63–72; Problems in European Prehistory (London, 1979); Before Civilisation (London, 1973).

Некоторые устаревшие положения относительно рассеяния элементов цивилизации дожили до наших дней, причем они располагают доказательствами разной степени надежности. Например, письмо часто считалось, а кое-кем и сегодня считается месопотамским изобретением, которому подражали повсюду. Различные аспекты прикладных наук и математики западного мира возводятся к Египту. Инд, как мы увидим, превозносят — со страстной верой, которая еще нуждается в доказательствах, — как сердце Индии. Большая часть изобретений, которые, не считая последнего времени, помогали людям подчинить среду, восходит к Китаю.

Некоторые из упомянутых и подобных заимствований, несомненно, имели место. Цивилизации должны испытывать самые разные влияния, иначе они завянут или начнется застой [506] . Эпоха Шан, вероятно, заимствовала погребальные обряды у культур долины Янцзы, некоторые виды искусства — из Центральной Азии, колесницу — у степняков и практику пророчеств — у соседей с севера и юга [507] . Но это очень общая картина взаимовлияний, так все цивилизации обогащают друг друга. Ошибочно полагать, будто цивилизации в разных природных средах не способны развиваться самостоятельно без помощи народов древних речных долин. Например, попытки доказать, что цивилизация в Америку принесена египтянами или китайцами, кажутся глупыми: общего очень мало, и всякое сходство крайне поверхностно. Царей Копана (см. выше, с. 232) изображали с бородой, которая сделала бы честь любому китайскому мандарину; но они нисколько не похожи на китайских императоров [508] . Монументальные здания и сложная математика и астрономия были известны в отдельных частях Западной Европы задолго до влияния, которое оказало на этот район восточное Средиземноморье. Письменность возникала независимо, разными способами в удаленных друг от друга частях света.

506

J. Diamond, Guns, Germs and Steel: the Fates of Human Societies (London, 1997), p. 312; см. выше, pp. 279, 305, 335.

507

W. Meacham in D. N. Keightley, ed., The Origins of Chinese Civilization (Berkeley, 1983), p. 169.

508

См. J. Needham, Science and Civilisation in China (Cambridge, 1954 — in progress), vol. iv, part III (Cambridge, 1971), pp. 540–553.

Действительно, масштаб и стремительность расширения наших знаний о ранних системах письма привели хронологию и само определение понятия письменности в хаос. Какое количество информации должна передавать система, чтобы ее можно было назвать письмом? Были ли письмом палки с зарубками или шнурки с узелками (см. ниже, с. 350, 387)? Картины-надписи в Месопотамии — картины или надписи? [509] Ответ на эти сложные вопросы может привести к радикальному пересмотру традиционных схем. Язык предков современных китайцев представлялся неясным, пока не были изучены четкие надписи на гадательных костях эпохи Шан, относящиеся ко второму тысячелетию до н. э.; однако кажется несомненным, что система записи информации с помощью символов обнаружена в Китае на глиняных сосудах из Пан-По, внутреннего района культурной зоны Янцзы; эта посуда относится к четвертому тысячелетию до н. э. Символы можно также трактовать как номера или клейма гончара: вряд ли это надписи, поскольку символы просты и используются каждый раз по одному. Так письмо это или нечто недостойное такого названия? Панцири черепах, обнаруженные недавно в Вуяне, относятся к еще более раннему времени — по меньшей мере на тысячу лет; но на них есть знаки, которые можно объяснить только одним — это система символических представлений. Благоговение, которое нам следовало бы испытывать при мысли о том, что соединение изолированных символов способно передавать рассказы и давать доказательства, рассеялось из-за давнего знакомства с такой возможностью. Некоторым культурам потребовались тысячелетия, чтобы сделать такой шаг, пусть даже систему письма они использовали для других целей: написания ярлычков, гадания, решения бюрократических задач, записи заклинаний.

509

G. Brotherston, The Book of the Fourth World: Reading the Native Americas through their Literatures (Cambridge, 1992); J. Derrida, De la grammatologie (Baltimore, 1976), pp. 88-136.

В прошлом ложное представление о «рассеянии» было так сильно, что возникновение цивилизации считали возможным только в долинах аллювиальных рек [510] . Теперь мы можем уверенно отбросить это предположение. Аллювиальные почвы не были, как принято считать, средой, единственно пригодной для рождения цивилизаций в древние времена. Однако они давали определенные преимущества и обладали несомненными чертами сходства: плодородная почва делала речные долины непохожими на окружающие земли. Как следствие, у обитателей долин вырабатывалось ощущение отчетливой самоидентификации, отличной от соседних земель, жителей которых презирали как варваров. У всех этих цивилизаций существовала необходимость контролировать разлив и направлять воду по каналам, чтобы земледелие давало максимальный эффект. В результате возникали могучие государства и образ жизни, основанный на совместном труде. Плодородие позволяло этим государствам создавать запасы продовольствия, а это — одна из важнейших предпосылок цивилизации: уверенность в будущем.

510

J. Hawkes, The First Great Civilizations: Life in Mesopotamia, the Indus Valley and Egypt (London, 1973), pp. 11, 21, 264–267, 325–342.

Все это не означает, что жизнь граждан цивилизаций долин была легкой. Если по очереди посмотреть на эти среды, то мы увидим: во-первых, что все они очень требовательны, даже потенциально опасны; во-вторых, с каким трудом давались этим цивилизациям достижения.

От Шумера к Вавилону

Отсюда начинается основная часть историй цивилизации, и здесь, по традиционному представлению, «зарождается история» — между нижним течением Тигра и Евфрата, близ того места к западу, которое когда-то покрывал Персидский залив и которое теперь заболочено. Археологи, раскопавшие поселения и расшифровавшие письменность людей, живших здесь в четвертом, третьем и втором тысячелетиях до н. э., почти все им сочувствовали: находки свидетельствовали, что здесь жили искусные ремесленники, писатели с развитым воображением, предприимчивые купцы, патриотически настроенные политики, дельные чиновники и юмористы со склонностью к сатире. На протяжении двух тысячелетий развития их искусства собственное представление этих людей о себе остается неизменным: любители музыки, пиров и войн с большими круглыми головами и толстыми животами. Их ощущение собственного отличия от соседних народов, вероятно, было оправдано: другой язык; себя они считали чем-то единым; сегодня это единство называется Шумер.

Это был народ, строивший корабли в безлесной местности, создававший шедевры из бронзы в районе, где невозможно отыскать металл, воздвигавший сказочные города без камня и перекрывавший реки, как и сегодня делают живущие в районе местных болот арабы, с помощью хвороста, тростника и почвы. Их земля не только бедна ресурсами — среда откровенно враждебна человеку. «Созреет ли зерно? — спрашивает пословица. — Не знаем. Высохнет ли оно? Не знаем» [511] . Природа, персонифицированная в шумерской литературе, выглядит злобной. Солнце ослепляет людей и сжигает землю. Под ветром земля «трескается, как горшок» [512] .

511

J. B. Pritchard, ed., The Ancient Near East: an Anthology of Texts and Pictures (Princeton, 1958), p. 244.

512

Ibid., p. 68.

Сегодня, под тем же солнцем и ветром, реки Тигр и Евфрат текут из далекой земли дождей по выжженной пустыне, как струйки по оконному стеклу. В пятом и шестом тысячелетиях до н. э., когда здесь возникало земледелие, район, вероятно, не был таким сухим — сейчас здесь ежегодно выпадает от шести до восьми дюймов осадков, а летняя температура превышает 120 градусов по Фаренгейту. Тем не менее и тогда дожди в центре Шумера выпадали редко и в основном зимой. Даже несмотря на орошение здешнее лето, слишком жаркое и сухое, не позволяло производить пищу для ранних городов, поэтому их жители рассчитывали на зимние урожаи пшеницы и ячменя, лука, льняного семени, чечевицы, кунжута и вики. Необходимы были трудоемкие земляные работы — чтобы поднять жилища над уровнем разлива и сохранить воду для использования. О сложностях политического и экономического управления на протяжении всей эры месопотамский цивилизации на берегах Тигра и Евфрата рассказывает комический диалог из Аккада.