Цивилизации

Эти достижения традиционно приписываются Киру Великому, чьи военные походы в середине VI века до н. э. охватывали территорию от Палестины до Гиндукуша, предвосхищая границы, которых достигнет Персидская империя. Исайя называл Кира помазанником Божьим, потому что тот восстановил Храм в Иерусалиме.

Кто воздвиг от востока мужа правды, призвал его следовать за собою, предал ему народы и покорил царей? Он обратил их мечом его в прах, луком его в солому, разносимую ветром [709] .

709

Исайя 41:2.

Этот жест по отношению к евреям типичен для непредубежденной политики, которая сделала родину Кира котлом, где смешивались влияния разных цивилизаций. Свои эклектические вкусы в культуре Кир передал своим наследникам.

Город Персеполь был основан Дарием, величайшим из наследников Кира, правившим с 522 по 486 годы до н. э. Под оболочкой нового, отчетливо оригинального стиля заметны влияния ассирийцев, египтян и греков. Однако до того, как Дарий принял решение быть погребенным здесь, Персеполь был отдаленным поселением; построенные персами дороги сделали его доступным. Почти 1700 миль дорог пересекли империю и превратили ее в мост между цивилизациями, который ранее был перекрыт грозными Персидскими горами; империя дотянулась от греческих городов на побережье Эгейского моря до индийского города Таксила за Индом. По дороге перевозили дань: рельефы Персеполя показывают самые разнообразные богатства, которые привозили «великому царю», включая слоновую кость и золото, антилоп и окапи. Однако и отдаленные субъекты получали выгоду от персидского правления: канал связал Нил с Красным морем, в Оксусе и Каруне проводились ирригационные работы, крепости за Кавказом не подпускали степных кочевников.

Иран стал перекрестком дорог и богатой сокровищницей; здесь собирались и накапливались идеи и влияния со всего мира, но это была не просто цивилизация подражателей, создающая только имитации; не был Иран и просто получателем награбленного, которое хранил в своем логове в горах. Его история свидетельствует и о том, что высокогорья могут стать родиной независимой цивилизации: Наиболее яркой отличительной чертой этой цивилизации стала ее религия, персидский взгляд на мир, названный в честь своего легендарного основателя зороастризмом. Жизнь самого Зороастра обычно, хотя без особых оснований, относят к концу VII и началу VI столетий до н. э. Дата создания или возникновения религии, которая носит его имя, неизвестна, но с основания династии Ахеменидов и до окончательного падения империи в VII веке н. э. зороастризм был ее государственной религией. И хотя впоследствии эта религия преследовалась, среди народов иранского происхождения она распространена до сих пор.

Учение Зороастра сохранилось настолько неполно, в таком искаженном и запутанном виде, что уверенно реконструировать его невозможно; вероятно, оно было последовательно монотеистическим [710] . Однако в том виде, в каком учение сохранили его последователи, религия зороастризма основана на принципе — хотя сам этот термин потерял ясность из-за использования в самых разных контекстах — дуализма: мир есть театр постоянной борьбы божественных сил добра и зла. Единое милосердное божество Ахура Мазда представлено огнем и светом, и обряды его почитания обращены к рассвету и разжиганию огня. Дарий представлял себе этого бога как небесного хранителя, покровительственно простершего крылья — на скальном царском рельефе — над царским двором и заставляющего врагов покориться.

710

R. C. Zaehner, The Dawn and Twilight of Zoroastrianism (New York, 1961), см. особенно pp. 170–172.

Гимны Зороастра становятся понятными в суровом окружении Иранского плато. Они восхваляют пастухов и земледельцев как последователей «истины», а их кочевых противников провозглашают последователями «лжи», обвиняют их в уничтожении посевов и скота [711] . На изображении жертвоприношения быков в соперничающей религии — поклонении богу войны Митре — потоки крови превращаются в колосья пшеницы. Это свидетельствует о трудном пути к изобилию на сухом плато, не пересеченном крупными реками; о том же говорят рассказы Ксенофонта и Геродота о «садах» деревьев, полных дичи, и легенда, которой, очевидно, верили в Греции, о том, что Ксеркс хотел завоевать Европу, «потому что ее деревья столь прекрасны, что ими может владеть только великий царь» [712] . В сущности, Иран представлял собой архипелаг небольших участков хорошей почвы и драгоценной воды на обширном безводном плато: Рага с ее солоноватыми ручьями, пресными источниками и горными видами; Хамадан, долина с весенним изобилием воды, дающая хорошие фрукты, но плохую пшеницу; фарская долина Кур, самая богатая провинция древности; равнина Исфахана, обогащенная водой из Зайендеруда, весьма скромного ручья, прославленного в стихах; здесь с глубокой древности почву делали плодородной, собирая и распределяя голубиный помет; Луристан с его горным климатом и горными реками, поддерживавший жизнь большого древнего города Суза; узкие полоски хороших пастбищ и пригодных для орошения земель между горами и пустынями [713] .

711

Ibid., p. 40.

712

C. Tuplin, The Parks and Gardens of the Achaemenid Empire’, Achaemenid Studies (Stuttgart, 1996), pp. 80-131.

713

W. Barthold, An Historical Geography of Iran (Princeton, 1984).

Империя Ахеменидов была уничтожена Александром Великим, но ее величие восстановила и даже превзошла последующая династия Сасанидов. Первый шах Сасанид — Ардашир — пришел к власти в 226 году н. э., восстав против династии кочевого происхождения, так называемой парфянской. За предыдущие триста лет эта династия вновь объединила почти всю прежнюю имперскую территорию и в некоторых отношениях вернула ее первоначальный характер, борясь с греческим влиянием, унаследованным от Александра Македонского. Ардашир провозгласил себя наследником Ахеменидов. На большом рельефе, высеченном у гробницы предшествующей династии, он получает диадему — символ власти — от преображенного Ахура Мазды, спустившегося на землю и сидящего верхом. Сасанидское искусство, особенно в работах по серебру, слоновой кости и в скульптуре, расцвело под царским покровительством и благодаря царским заказам;

В отличие от парфян, предпочитавших западные регионы и Месопотамию, Сасаниды укрепляли свою родину на высокогорье Фар и за горами Загрос, строя здесь роскошные дворцы. Богатство искусства и просторных дворцов позволяет определить источник силы Сасанидов: господство на торговых маршрутах, соединяющих Средиземноморье с Индийским океаном, а также на шелковом пути.

С лежавшей на западе Римской империей Сасаниды почти постоянно враждовали; эта вражда символически отражена на знаменитом скальном рельефе, где изображено пленение римского императора Валериана у Ша Сапура; император униженно пресмыкается и молит. Однако обе империи и правителями и подданными рассматривались как божественно учрежденные и постоянные. Каждая сторона признавала в другой цивилизацию (в то время как все остальные народы низводились до ранга варваров). И казалось, ни одна не в состоянии превзойти другую. Такое равновесие, нарушавшееся войнами, которые становились все более яростными, окончательно рухнуло в VII веке. Соответственно ни одна из империй не смогла справиться с неожиданным подъемом арабов. Вдохновленные новой верой — исламом, арабы, проведя ряд беспрецедентных кампаний, последовавших за смертью Мухаммеда в 632 году, отняли у Рима некоторые самые богатые провинции и почти полностью завоевали Персидскую империю. Последний шах династии Сасанидов пал в битве с ними в 651 году, после чего его империя вошла в новую цивилизацию ислама.

Взгляд вниз с Тибета

В определенном смысле Тибет сменил Иран: гораздо более высокое и неприступное плато, расположенное восточнее, примерно ко времени падения Ирана стало родиной империи, также прилегающей к евразийским торговым путям. Тибетское плато в среднем в три раза выше Иранского, но его история как высокогорного перекрестка почти точно повторяет историю предшественника. Однако если у истории Тибета был прецедент, то его экология беспрецедентна. У каждого человека в сознании сразу два образа Тибета. Первый — «ледяная земля», как называют свою родину сами тибетцы, земля смертоносных гор и пустынь, богатых содой и солью и населенных «отвратительным снежным человеком». Но высочайшая горная страна Земли, одна из самых суровых к обитателям, одновременно и родина «утраченного горизонта» — место, где осуществились мечты о Шангри-ла и где можно жить долго и мирно, если только не подпускать внешний мир [714] .

714

P. Bishop, The Myth of Shangri-La (Berkeley, 1989).

Эти два контрастных преставления о Тибете соответствуют двум реальным типам сред и двум аспектам высокогорной цивилизации, которые отразил — со ссылкой на собственную область — легендарный царь Шан-Шун: «Видимый извне, это неприступный склон. Видимый изнутри, это сплошное золото и сокровища» [715] . Во всяком случае в плодородных долинах типа Лхасы Шангри-ла кажется вполне правдоподобной. В наиболее полном традиционном географическом описании местного происхождения расхваливается полумифический тибетский Эденеск, где существует благоприятнейший климат:

715

D. Snellgrove and H. Richardson, A Cultural History of Tibet (Boston, 1986), p. 60.

Гораздо выше окружающих стран, это район, в котором зима и лето, жара и холод не знают крайностей и где нет опасности голода, хищников, ядовитых змей, вредных насекомых, зноя и мороза [716] .

Но богатые почвы и не чрезмерный холод встречаются лишь на узкой полосе на юге. Остальная территория непригодна для обитания или в лучшем случае хороша лишь для кочевников.

У Тибета есть самая устрашающая на свете природная защита — на севере и на юге это высочайшие горы Земли Гималаи и Кунлунь. На востоке, где плато понижается в сторону Китая, соседей удерживали на расстоянии горы меньшей высоты и пустыни. Когда Свен Хедин поднимался к Лхасе по проходам в 17 000 футов высотой между горными потоками, превратившимися в лед, его лучший верблюд погиб, застряв в замерзшей грязи, а «люди сбежали от нас, но почва под нами оставалась прочной» [717] . Временами отчаянный зимний поход Фрэнсиса Янгхазбанда в Лхасу в 1904 году напоминал его участникам, когда они поднимались по «самому проклятому плоскогорью в мире», «скорее отступление французов от Москвы, чем наступление британской армии»; в этом походе погибли больше четырех тысяч яков [718] . До середины двадцатого века требовалось восемь месяцев, чтобы добраться от Пекина до столицы Тибета. Самые ранние известные тибетские стихотворения и надписи воспевают именно неприступность и господствующее положение страны:

716

The Geography of Tibet according to the ‘Dzam-Gling-Rgyas-Bshad ed. Т. V. Wylie (Rome, 1962), p. 54.

717

S. Hedin, A Conquest of Tibet (New York, 1934), pp. 104–105.

718

P. Fleming, Bayonets to Lhasa (New York, 1961), pp. 102, 113, 121.

Это сердце земли, огражденное снегом, исток всех рек, где горы высоки, а земля чиста, О, как хороша земля, где люди рождаются мудрецами и героями! [719]

Тибет — это край, где начинаются реки, но через эту землю протекает только Брахмапутра. В ее долине, а также в меньших долинах верховий Сальвина, Меконга и Янцзы земледелие сегодня приносит урожаи пшеницы, бобов, гречихи, корнеплодов, персиков, абрикосов, слив и грецкого ореха. В этих долинах земледелие может быть исключительно древним; но скорее всего в период своего зарождения оно кормило лишь очень небольшое, ограниченное местностью население. Тибетцы вспоминают свою землю как «место, поросшее травой и окруженное яками» [720] . Во время предполагаемого возникновения первого тибетского государства, в VI веке н. э., китайцы описывали тибетцев как варваров, пастухов, которые «спят в нечистых местах и никогда не моют и не расчесывают волосы. Они не знают времен года. У них нет письма, и для записи они используют веревки с узелками и счетные палочки с зарубками».

719

Snellgrove and Richardson, op. cit., p. 23.

720

Или скудные кустарники, преобразованные в землю добра и богатства. F. W. Thomas, ed., Tibetan Literary Texts and Documents Concerning Chinese Turkestan (London, 1935), pp. 59, 69, 261,275.