Цивилизация Древнего Рима
Шрифт:
При изучении сложившейся синтаксической системы кажется, что конструкция греческого синтаксиса не оказала значительного влияния. То, что грамматики предшествующего века [224] рассматривали как заимствования из греческого, в действительности чаще всего относилось к тенденциям, характерным для самой латыни. Заимствования из греческого языка появляются в синтаксисе очень поздно, когда классический язык уже сложился. Однако словарный состав языка позаимствовал многие понятия из греческого языка. В Риме греки были повсеместно: торговцы, с VI века — путешественники, прибывшие из Южной Италии, рабы, которых ввозили в Лациум после завоевания греческих областей или эллинистических стран. В этой Италии, где смешалось столько племен, существовала некая итало-эллинская основа, которая оставила свой отпечаток в истории латинского языка. Именно в этой народной латыни появились географические названия, технические термины, слова, относящиеся к разным видам деятельности человека — мореплаванию, торговле, войне. Все эти элементы быстро внедрялись в существующий лексикон. Устаревшие слова в изобилии встречаются у Плавта, театр которого был обращен к публике из простонародья. Но после Пунических войн появляется проблема, которая находит решение только спустя столетие.
224
Имеется в виду XIX век.
Прибытие в Рим философов после завоевания Македонии было подготовлено, как мы уже говорили, длительным периодом, на протяжении которого наблюдалась эллинизация римских элит. Без сомнения, некоторые семейные кланы, следующие сельским традициям, оказывали серьезное сопротивление вторжению греческой мысли, но сам пример Катона Цензора, пламенного противника греческого влияния, достаточно ясно показывает, что сопротивление было бесполезным. Катон знал греческий язык, говорил по-гречески и с удовольствием писал на нем. Показательно, что первое историческое произведение,
225
Имеются в виду Карнеад, Диоген и Критолай. Речь идет о посольстве связи с Афинами.
Оставалось присоединить к латинской прозе область чистых умозрительных построений. Для этого потребовалось заставить язык выражать отточенные понятия. Это происходило с большими затруднениями. Латинский язык обладал достаточно богатой системой суффиксов, унаследованных от индоевропейской языковой системы, но использовал их очень умеренно и обычно для обозначения конкретных понятий. Умение обозначать явления абстрактные было для него еще малодоступным. Можно ли было переводить на национальный язык диалектические хитросплетения греческих философов? Попытки первых смельчаков оказались неудачными. Знаменательно признание Лукреция, жалующегося на бедность материнской речи. Известны и косвенные высказывания Цицерона и Сенеки, которые поддерживают сетования поэта, который пытался донести мысли Эпикура и Демокрита [226] до общества, говорящего на латыни. Само понятие «философия» не имело эквивалента в латинском языка. Требовалось либо создавать новую терминологию, позаимствовав ее из греческого языка, либо развивать родной язык. В разных контекстах стали использоваться оба подхода, различные цели привели и к разным решениям. Цицерон иногда пользовался понятием «философия», но в том случае, когда хотел определить собственно процесс философствования. В других случаях он прибегал к эквиваленту, которым пользовался Энний, и писал sapientia [227] — это слово уже имело определенное значение в языке и могло употребляться для обозначения философского размышления, только было переосмыслено. Sapientia для римлянина означало не диалектику ради поиска истины, но качество более приземленное, свойство, присущее человеку, исполненному здравого смысла, привыкшему вести правильную жизнь, правильную прежде всего в поведении, чем на путях познания. Следует учитывать важность этого изначального переноса смысла для будущего римской философии. Понятия и в новой интерпретации сохраняли свое привычное значение, свои семантические связи, ассоциации. Нередко они не могли освободиться от предшествующей традиции, и тогда менялось само направление мысли. Понятие sapientia применялось для обозначения науки о нравах, того, что мы называем (именно мы!) мудростью до того, как она становится искусством мысли. Другой пример не менее впечатляющий: история слова virtus, который служил эквивалентом греческого понятия «добродетель». Греки для обозначения добродетели, понятия гораздо более абстрактного, употребляли слово ), которое включает идею усовершенствования, превосходства, римляне в смысл этого слова вкладывали значение действия, мощи человека, включающей усилие над самим собой. Язык обнаруживает, таким образом, незаметное изменение под влиянием эллинской мысли. Возможно, как утверждается, что это объясняется скорее нечуткостью римского народа, неспособного к абстрактному мышлению, чем итогом осознанной работы над словарем. Нельзя отрицать, римские писатели умели не только говорить по-гречески, но и писали философские трактаты на греческом языке. Они лично общались с греческими интеллектуалами, принимали их в своих домах, предпочитая говорить с ними на латинском. При этом они знали все предательские слабости своего языка, но полагали, что именно он необходим для того, чтобы преобразовывать систему мышления ради создания подлинно римской мысли.
226
Демокрит из Абдеры (460–370 до н. э.) — греческий философ-материалист, главный представитель античной атомистики. Эпикур (342/341—271/270 до н. э.) — греческий философ, ученик Навсифана, последователь Демокрита; его учение было распространено в Риме уже в середине II в. до н. э. и оказало влияние на Горация и Лукреция.
227
Sapientia — благоразумие, рассудительность; мудрость, знание; философия (лат.). (Примеч. ред.)
Вся литература этой эпохи во главе с величественной фигурой Цицерона свидетельствует о работе над языком, который становится генератором оригинального способа мышления. Весь арсенал идей, таким образом, был создан по греческой модели, однако с существенными нюансами, и в ходе истории стало понятно, что западная мысль унаследовала эллинские архетипы не прямым путем, а через их латинскую копию. Это повлекло за собой величайшие последствия. Греческий стал в Риме ratio; то, что было «словом», превратилось в «расчет», и этот контраст заключался не только в первоначальном смысле указанных слов, он проявился и образе мышления, который они выражали.
Условия, в которых рождался латинский литературный язык, исчерпывающе показывают, что римская литература не была (да и не могла быть) чистым подражанием греческой литературе. Следуя собственному мировосприятию, римские авторы создавали оригинальные произведения, отличавшиеся от сочинений предшествующих им греческих авторов, которые не воспринимались ими как образец, но служили им прежде всего инструментом, чтобы отправиться по неизведанным тропам. Чуть позже мы рассмотрим происхождение римского театра, который весь был пронизан традиционными элементами итальянской народной драмы. Даже сюжеты, заимствованные у Менандра и Еврипида [228] , воплощались на сцене в совершенно особом стиле, гораздо более близком к народным традициям. Греческий образец существенно адаптировался к национальному театру, все остальное просто отбрасывалось. Именно таким образом Плавт и Теренций, с разницей в полстолетия, подражали греческой комедии, принадлежа к одному направлению (то есть новой комедии) [229] , сочиняли пьесы, которые демонстрируют существенные отличия от греческих оригиналов и друг от друга. Менандр, в интерпретации Плавта, весьма отдаленно напоминает того Менандра, каким его увидел Теренций. Теренций более чувствителен к нравственным проблемам: образование детей, любовь в жизни молодежи, свобода, которую должен иметь каждый человек, чтобы вести жизнь по собственному выбору. Плавт использует сюжеты греческой комедии для того, чтобы защищать традиционную римскую мораль: страх перед свободой, необходимость отказываться от искушений греческой жизни. Невозможно представить более непохожих авторов, хотя сюжет комедии мог быть одним и тем же. Этот наглядный пример показывает, что влияние греческой литературы не препятствовало римским авторам создавать оригинальные произведения, которые были способны выразить идеи и тенденции своего времени и своего народа.
228
Менандр (342/341—293/290 до н. э.), греческий комедиограф, знаменитый представитель ново-аттической
комедии. В основном тексты дошли благодаря римским комедиографам Плавту и Теренцию, нередко соединявшим несколько текстов в один. Под влиянием Еврипида вносил трагедийные мотивы в обыденную жизнь афинян. Вместо политических использовал социальные мотивы. Еврипид (485/484—406 до н. э.), младший из трех величайших греческих трагедийных драматургов, оказал прямое влияние на развитие ново-аттической комедии и римской трагедии.229
Речь идет о новой (ново-аттической) комедии, возникшей в Аттике ок. 320 г. до н. э, темы и сюжеты брались из повседневной городской жизни. Хор утратил свое значение. Ведущие представители этого направления — Менандр, Дифил, Филемон.
Именно к народным итальянским корням следует отнести возникновение жанра, который почти не был известен грекам, но которому было сужден большой успех; этим жанром стала сатира. Со II века до н. э. этим термином называли произведения, написанные в стихах и прозой, причем в стихах использовалась разная метрическая система, продиктованная поэтической фантазией. В сатирах встречалось все: рассказы, сцены из мимов, моральные рассуждения, личные инвективы, литературная критика. Сатира напоминала свободные диалоги, и в сатирах Луцилия, к примеру, который стал мэтром в этом жанре около 130 года до н. э., слышится эхо свободных бесед, которые Сципион Эмилиан вел со своими друзьями в часы досуга и накануне сражения перед Нумансией, куда Луцилий сопровождал своего покровителя. Спустя столетия Гораций овладеет жанром сатиры и придаст ей иной стиль; тем не менее и в этом сдержанном разговоре, где гораздо больше заботы уделяется совершенству формы (а именно такова сатира Горация), всегда обнаруживается старинный итальянский реализм, понимание жизни, часто доведенное до крайности, и (это уже типичная римская черта) желание преподать читателю урок, указать ему путь мудрости.
Мы уже сказали, как в течение II века до н. э. римская риторика достигает своего расцвета: условия общественной жизни превращают ораторское искусство в повседневную необходимость. Политические процессы, возрастающее значение парламентских дебатов в сенате, тяжелое бремя, давившее на общественное мнение в последние годы республики, порождали многочисленных ораторов, которые соперничали друг с другом. Так совершенствовалось красноречие. Ораторы размышляли о собственном искусстве; это, без сомнения, привело к тому, что ораторское искусство становилось более действенным, способствовало формированию ораторской эстетики и педагогики, воздействие которых еще и теперь можно ощущать в нашем образовании.
Литературная деятельность: поэзия, история, сочинение философских трактатов — в глазах римлян была подозрительной уже по причине своей безосновательности, красноречие представлялось средством, которое могло использоваться гражданами для служения родине. Когда армии стали постоянными, а военная карьера доступной, прежде всего для тех, кто избирал службу поддержания порядка в провинциях и обеспечения безопасности границ, казалось естественным воспитывать молодежь в сражениях на форуме, подобно битвам на войне. Известно, что Цицерон отказывается вести военную кампанию в Киликии в качестве проконсула, но посвящает огромное количество времени составлению трактатов об ораторском искусстве. Ему кажется, что это лучшее средство направить разум молодых людей по пути мысли, если воспитывать их не только чисто формальными методами (как это делали греческие риторы), но и с помощью подлинной культуры, пользуясь самыми благородными достижениями философии. Именно для реализации этого намерения в книгах «Оратор» или «Об ораторе» [230] он стремился представить ставшие традиционными представления о красноречии и возразить платоновским положениям о красноречии как искусстве созерцательном. Когда-то студентам предлагалось сравнивать Демосфена [231] и Цицерона. Они могли отдать предпочтение тому или другому, ставить «Речь о венке» выше «Катилинарий» [232] , но очевидно, что для истории мировой культуры формальное совершенство Демосфена, изысканность его умозаключений, сила его негодования не могут значить столько же, сколько содержательность теории красноречия, которую выработал Цицерон [233] , теории, которая наложила отпечаток на весь романизированный мир.
230
Трактат Цицерона «Об ораторе» был написан раньше диалога «Оратор». П. Грималь не упоминает о третьем трактате Цицерона об ораторском искусстве «Брут».
231
Демосфен (384–322 до н. э.) — афинский оратор и политический деятель. Идейный вождь борьбы против Филиппа Македонского. В 324 г. бежал из Афин, затем вернулся. Принял яд после захвата Афин македонцами. Ему приписывается 61 речь, его ораторское искусство было образцом для Цицерона.
232
«Речь о венке» принадлежит Демосфену, «Катилинарии» — знаменитые речи Цицерона в связи с заговором Катилины.
233
Филипп Меланхтон (1497–1560) — гуманист и соратник Лютера; ставил Демосфена выше Цицерона.
После Цицерона, который успехом своей политической карьеры был обязан могуществу своего слова, подготовка оратора становится чуть ли не единственной целью римского образования. Квинтилиан, самый известный из наставников юношества, был последователем Цицерона. Он оставался сторонником его методов образования в то время, когда литература преодолевала черты классицизма, и не исключено, что этим он способствовал упадку латинской литературы, противостоя малейшим новшествам. Именно при Квинтилиане во времена правления Веспасиана впервые стали официально давать образование за счет императора. После резкого подъема блистательных талантов, которым было отмечено царствование Нерона, Квинтилиану было поручено восстановить цицероновский идеал; ему принадлежит сочинение [234] , итог его педагогических размышлений, которое спустя столетия вдохновляло филологическую науку от Возрождения до эпохи Ролена [235] .
234
«Наставление оратору» в 12 книгах.
235
Шарль Ролен (1661–1741) — французский гуманист и историк, ректор Парижского университета; автор «Трактата об обучении».
Благодаря посредничеству Квинтилиана корни нашего традиционного образования [236] полностью погружены в романский мир, оно черпает свою жизненную силу в мысли Цицерона, которая стремилась гуманистически уравновесить чувство красоты, совершенство формы и потребность в истине. Оратор должен оказывать воздействие на людей — именно в этом состоит его искусство, которому можно обучиться; Цицерон, а вслед за ним Квинтилиан знали, что только справедливость, искренность, терпеливость и вдумчивость способствует убеждению. Возможно, оттого, что наше литературное образование берет свое начало от риторики, оно в качестве своей главной черты приобрело способность формировать умы благодаря взаимному пониманию: оратор обязан понимать своих слушателей, предвидеть их реакцию, забывать о самом себе и, идентифицируясь с другим человеком, влиять на людей. Невозможно убедить и наставить, самому не обладая полной ясностью в понимании проблемы. Без сомнения, именно таким является наиболее длительный урок красноречия, которое играло огромную роль в городе, но отказалось заниматься тиранией.
236
Грималь, естественно, имеет в виду традиции образовательной системы во Франции. См. также: Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 1999; Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. Екатеринбург: Изд-во Урал, ун-та, 2000/2002. (Примеч. ред.)
Италийские корни латинской литературы никогда не отрицались. Определенные глубокие черты, присущие народу: чувство реальности, интерес ко всем аспектам, даже самым обманчивым, человеческой природы, стремление влиять на людей, желая сделать их лучше, — все это обнаруживается у римских авторов во все времена. Все хотели в какой-то степени служить городу: либо как своей родине (подобно, Титу Ливию, который сочинил свою «Историю» для того, чтобы восславить народ-властелин), либо же — поскольку подразумевалось, что Рим — родина всех людей, — тому идеальному городу, о котором мечтали философы. Все хотели оставить о себе память и свидетельства: очень редко встречаются немотивированные сочинения, которые не имеют другой цели, кроме эстетической. Красоте авторы отводят подобающее место в мировом порядке: Эпикурейская философия Лукреция выражена им в восхитительной поэме, в которой он гениально предвидит глубокие основы системы, ставшей главной частью его собственного мировоззрения. Свое обращение к рифме он оправдывает потребностью изложить трудные философские постулаты приятным образом и сравнивает поэтические украшения с медом, которым врач смазывает край чашки, из которой ребенок должен выпить горькое лекарство. Кажется, тот факт, что его поэзия проистекает непосредственно из его метафизической рефлексии, до конца еще не осознан, а красота, упругость эпической формы — из его философского опыта, отчасти невыразимого, несводимого к логическим формулам. Он хотел образовать Меммия [237] , своего покровителя и друга, обратить его к философии, которая, единственная, может внести спокойствие и ясность в человеческую душу. Наверняка, он был бы недоволен, если бы обнаружил в греческой поэзии подобное апостольское рвение, однако далекое от эстетического дилетантизма.
237
Гай Меммий Гемелл — народный трибун 66 г. до н. э., претор 58 г., сторонник Помпея, затем Цезаря. Друг Цицерона и Лукреция.