Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса

2.2. Финансовые революции Исаака Ньютона – основа Британской империи

Как было отмечено выше, создание частного Банка Англии, монополизировавшего операции с государственным долгом, на первом этапе даже усугубило проблемы денежного обращения. Помимо временной утраты контроля за государственным долгом, вызванной переходом управления им в частные руки, либерализация и общее ослабление власти после Славной революции способствовали усилению порчи монеты (не говоря о также процветавшем банальном фальшивомонетничестве), что стало самостоятельной причиной глубочайшего финансового кризиса.

Основой тогдашнего денежного обращения был серебряный шиллинг крайне низкого качества чеканки. Отсутствие ребристого ободка делало практически повсеместным явлением срезание части монет для последующей переплавки. По закону подобные действия карались виселицей, однако власть была слишком слаба, чтобы эффективно выявлять и действенно наказывать вредителей, счет которых шел, по самым оптимистичным оценкам, на многие тысячи.

Борясь с систематической и повсеместной порчей денег, правительство ещё в 1662 году начало чеканить высококачественные полновесные монеты, в том числе и с надписью на ребре, что не позволяло обрезать их, – однако таких монет в силу сложности производства было немного. Главная же проблема заключалась в том, что именно из-за невозможности обрезки, что гарантировало полноценность, высококачественные монеты после попадания их в обращение стремительно выводились из него. Их либо сразу же прятали в качестве сокровищ, либо немедленно переплавляли в серебряные слитки и вывозили в Амстердам и Париж [34] (так как из-за систематической порчи денег серебро в слитках, в качестве товара, было заметно дороже, чем в виде английских монет [24, 28]).

34

Вывоз серебра в Париж даже во время войны с Францией не то что не прекращался, но даже не замедлялся! Впрочем, в свете современной истории России в этом не видится ничего даже странного.

В результате в обращении по-прежнему оставались лишь обрезанные монеты, причём всё более низкого качества, что создавало реальную угрозу коллапса торговли и производства. Маколей называл массовую порчу монет, наносившую ущерб в прямом смысле слова всем слоям тогдашнего английского общества, злом хуже любой измены [47]. Дошло до того, что падение качества денег стало одной из непосредственных причин начавшихся в 1694–1695 годах массовых банкротств. По оценке Ньютона, к началу Великой перечеканки около 12 % серебряных монет, находившихся в обращении, было фальшивыми (что по стоимости составляло до 10 % всех используемых в стране денег [24]), а у оставшихся была срезана почти половина – около 48 % – их общего веса [302].

Между тем страна с предельно расстроенным денежным обращением вела войну с Францией, где укрылся свергнутый Славной революцией король Яков II. Казавшаяся вполне реальной перспектива его возвращения с последующими тотальными репрессиями вызывала всеобщий ужас.

Для спасения Англии было жизненно необходимо оздоровить денежное обращение. Решением этой задачи занялись четыре человека, сочетание которых демонстрирует проявлявшуюся уже в то время уникальность английской политической культуры: ученик Ньютона Чарльз Монтегю (граф Галифакс), внесший билль о создании Банка Англии и назначенный после этого (в том же 1694 году) канцлером казначейства (Министром финансов); Джон Сомерс – глава партии вигов, с 1697 года – лорд-канцлер Англии; Джон Локк – врач, философ, теоретик парламентаризма, а с 1696 года – комиссар по делам торговли и колоний; и, наконец, Исаак Ньютон – автор великих «Математических начал натурфилософии».

С участием в решении ключевой для страны проблемы денежного обращения Министра финансов и одного (из двух, так как основных политических сил в тогдашней Англии было только две – тори и виги) политических лидеров всё ясно, но каким образом оказались среди денежных реформаторов философ и ученый? Почему правительство обратилось за советом об оздоровлении денежного обращения к никак не связанному с ним ранее (и тем более не имевшему отношения к финансовой политике) Исааку Ньютону [371]?

Непосредственной причиной является описанная выше внутренняя демократичность английской элиты. Среди прочего эта демократичность проявилась в существовании «Лондонского Королевского общества по развитию знаний о природе» (далее – Королевского общества; Локк был его секретарем, Чарльз Монтегю – президентом в 1695–1698 годах, уступив этот пост Сомерсу, занимавшему его в 1698–1703 гг.) и в приглашении в него пусть и блестящего, но отнюдь не знатного, не богатого и не обладающего серьезными личными связями Ньютона (который, впрочем, тоже стал его президентом, сменив Сомерса в 1703 году и пробыв на этом посту почти четверть века, до самой своей смерти в 1727 году).

Однако приглашение Ньютона и Локка (с назначением их на высокие государственные должности) к решению проблемы нормализации денежного обращения явилось проявлением и необычного даже для нашего времени, а для той эпохи и тем более исключительного положения науки в тогдашнем английском обществе.

Пример 5. Невероятное место науки

В результате длительных и поистине страшных социальных катаклизмов практически все общественные институты Англии, особенно в эпоху Реставрации, скомпрометировали себя безнадежно. И королевская власть, и церкви (как англиканская, так и протестантская, и католическая), и аристократия, и суды, и парламент, и представители «третьего сословия» (выражаясь французским политическим языком конца следующего столетия) многократно публично и откровенно лгали, предавали и совершали все неблаговидные действия, какие только можно себе вообразить. Потому их представители, какими бы высокими личными качествами они ни обладали, категорически не годились на роль арбитра в столкновениях интересов внутри страны: им просто никто не стал бы доверять.

В результате, поскольку выполнение этой функции является совершенно необходимым для нормального существования любого общества, таким арбитром стали ученые как сословие, сочетающее общепризнанный интеллект с определенной независимостью, вызванной оторванностью от повседневных дрязг политической и хозяйственной жизни. (Традиция использования ученых в государственном управлении восходила ещё к Фрэнсису Бэкону, ставшему старшиной юридической корпорации в 1586 году, генеральным прокурором в 1613-м, Лордом-хранителем Большой печати в 1617-м и занимавшему высший пост государства – лорда-канцлера – с 1618-го по 1621 годы.)

Обращение власти к авторитету ученых представляется исключительно важным для формирования общественной морали – как наглядное свидетельство признания властью наличия объективной истины, не зависящей от неё и в целом от интересов тех или иных групп влияния. Соответственно, это являлось и признанием властью (как высшего общественного авторитета) самостоятельной ценности знаний, пусть даже и не находящих непосредственного практического применения.

Более того: «современники Ньютона воспринимали научные достижения ученых не… столько как… умножение… знаний…, сколько как доказательство способности человека установить на Земле такой же незыблемый порядок, какой ученые уже обнаружили на небе. Не удивительно поэтому, что многие английские государственные деятели этой эпохи серьезно интересовались наукой, а ученые… нередко назначались на высокие посты, внося в политическую жизнь… открытость обсуждения, глубину анализа, смелость и новизну подходов.» [55].

Королевское общество, созданное в 1660 году (на первом же формальном заседании собиравшейся с 1645-го Незримой коллегии – неформального клуба выдающихся интеллектуалов, включавшего Роберта Бойля и Джона Ивлина) и почти сразу же, уже в 1662 году утвержденное королевской хартией, представляется живым воплощением этой тенденции и действенным инструментом её использования властью.

Юридическая форма существования этого общества – частная организация, существующая на субвенции правительства, – выражает уникальное организационное сочетание государственных и частных начал, ставшее одним из важнейших факторов британского превосходства.

Девиз Королевского общества – латинское Nullius in verba («ничего со слов», то есть «никому не верьте на слово»), – означало необходимость научных доказательств любого утверждения и недостаточность традиционных (отнюдь не только для средневековой схоластики) ссылок на авторитеты. Тем самым оно емко и категорично выразило объективную потребность наступившей новой эпохи в принципиально новых, научных источниках истины, – и, соответственно, грандиозные перспективы, открывшиеся перед наукой (в том числе и в политической, и в административной сферах).

Необычайно высокое значение науки, выраженное и закрепленное в соответствующих тогдашним потребностям её развития общественных институтах, привело далеко не только к освоению английской управляющей элитой первой научной формы мышления – метафизической [91], соответствующей потребностям развития механики и инженерного дела. Что значительно более важно, оно коренным образом преобразовало всю реальную (а не пропагандируемую для «внешнего пользования», – в конечном итоге, для введения в заблуждение конкурентов) английскую управленческую культуру.