Цивилизация перед судом истории. Мир и Запад

Третью попытку начали в XVII веке голландцы, французы и англичане. Именно эти три западноевропейские нации явились основными зачинщиками и распространителями того мирового влияния, которым пользовалась западная цивилизация в 1914 году. Англичане, французы и голландцы заселили Северную Америку, Южную Африку и Австралию, дав начало новым нациям европейского замеса, начавшим свою жизнь с багажом европейского социального наследия; они-то и вывели весь остальной мир на орбиту Европы. К 1914 году сеть европейских средств коммуникации стала общемировой. Почти весь мир вступил в Почтовый и Телеграфный союзы, повсеместно входили в обиход европейские технические средства передвижения — пароходы, железные дороги, автомобили. В политическом плане европейские страны не только колонизировали Новый Свет, но и захватили Индию и Центральную Африку.

Политическое влияние Европы, однако, было более сомнительным, нежели экономическое, хотя внешне казалось более внушительным. Дочерние заморские нации уже вступили на тропу войны за национальную независимость. Соединенные Штаты и латиноамериканские республики к этому времени уже отвоевали свою независимость посредством революционных войн, а британские доминионы, имевшие самоуправление, находились в процессе мирного, эволюционного установления суверенитета. В Индии и Тропической Африке европейское владычество осуществлялось горсткой европейцев, живших в этих странах временными колонистами. Они не сумели акклиматизироваться настолько, чтобы воспитывать в тропиках своих детей, а это означало, что их влияние над этими районами не стало совершенно независимым от европейского опорного пункта. Наконец культурное влияние западноевропейской цивилизации на россиян, мусульман, индусов, китайцев и африканцев было еще таким новым, недавним, что невозможно было угадать, испарится ли эта закваска без последствий, или тесто перебродит и скиснет, или все-таки опара удачно взойдет. Такова была — очень приблизительно — позиция Европы в мире накануне войны 1914–1919 годов. Европа, без сомнения, пользовалась особым вниманием, и та своеобразная цивилизация, которую она построила для себя, была близка к тому, чтобы стать общемировой. Однако эта позиция, блестящая сама по себе, была не только беспрецедентной, но одновременно и неустойчивой. Неустойчивой в основном потому, что в то самое время, когда европейская экспансия подходила к своей кульминации, основы западноевропейской цивилизации надломились, открыв великие пустоты там, где высвободились две стихии в социальной жизни Европы — стихия индустриализма и стихия демократии, между которыми установилось лишь временное и неустойчивое равновесие в виде формулы национализма. Очевидно, что Европа, находившаяся под колоссальным двойным прессом внутренней трансформации и внешней экспансии, справляясь с обеими на пределе сил, не могла бездумно разбрасываться своими ресурсами, непродуктивно тратить свое материальное богатство и рабочую силу или истощать свою мускульную или нервную энергию. Если ее ресурсы и превосходили в целом запасы любой другой цивилизации, то они были относительно малы при том спросе, каким они пользовались; а обязательства Европы накануне 1914 года, так же как и ее имущество, были огромны. Европа не могла себе позволить даже одной мировой войны; когда же мы сравниваем ее позиции в мире после Второй мировой войны с положением перед 1914 годом, мы наблюдаем такой контраст, что он поражает воображение.

В определенном смысле Европа все еще остается центром мира, и в определенном смысле мир все еще подпитывается той западной цивилизацией, родной дом которой — Западная Европа; но сам «смысл» этот в обоих случаях изменился настолько, что чистой констатации недостаточно, без комментариев она заведет нас в тупик. Вместо центра, из которого во внешний мир излучается энергия и инициатива, Европа стала центром, куда стекается неевропейская энергия и инициатива. Теперь не мир является театром, где разыгрывается драма европейских усилий и соперничества, а, напротив, сама Европа, уже став ареной двух мировых войн, прокатившихся но ее земле, вновь стоит перед опасностью в третий раз сделаться ареной конфликтов между неевропейскими силами. Конечно, арену можно рассматривать как центральное, публичное место, однако вряд ли это место почетное или безопасное.

Справедливо также, что влияние нашей западной цивилизации на остальной мир еще чувствуется. В самом деле, это влияние даже стало более интенсивным, если определять его в чисто количественных понятиях. Например, перед двумя войнами новые средства передвижения были доступны лишь очень ограниченному зажиточному меньшинству европейцев и американцев. Во время войн эти средства стали использоваться для транспортировки не только европейцев и американцев, но и людей из Азии и Африки еп masse, либо в районы военных действий, либо для работы в тылу, по всему миру. За последние двадцать — тридцать лет появились дополнительные технические средства сообщения, доступные уже не только меньшинству, но и широким слоям общества.

Автомобиль сумел покорить пустыню, самолет обогнал автомашину, а радио усилило действие телефона и телеграфа в качестве мгновенной междугородней связи. В отличие от железных дорог и телеграфа автомобилем и радиоприемником люди могут пользоваться индивидуально, что особенно увеличивает их ценность как средств коммуникации. Принимая во внимание всеобщее смешение народов во время двух войн и наличие новых технических средств сообщения после войны, совсем неудивительно, что фермент западной цивилизации проникает во все уголки мира глубже и быстрее, нежели раньше.

В наше время мы видим, как китайцы или турки, которые еще на нашей памяти были связаны по рукам и ногам конфуцианскими и исламскими социальными традициями, перенимают не только материальные, технические методы Запада (индустриальную систему и все, что ей сопутствует), воспринимают не только внешние приметы нашей культуры (мелочи вроде фетровых шляп и кинотеатров), но и наши общественные и политические институты: западный статус женщины, западную систему образования, западную структуру парламентского представительства и управления. В этом примере турки и китайцы являются лишь наиболее заметными участниками движения, которое распространяется по всему исламскому миру, индуистскому миру, Дальнему Востоку, по всей Тропической Африке; и создается впечатление, что радикальная вестернизация всего мира уже неизбежна. Незаметно наше отношение к этому необычайному процессу изменилось. Прежде наше внимание было приковано к двум, по-видимому, изолированным примерам — Японии и России, и мы воспринимали их как «соревнование» — благодаря, вероятно, некоему отличительному качеству социального наследия этих двух стран, сделавшему их народы особенно восприимчивыми к вестернизации; а может быть, благодаря персональному гению и напористости отдельных государственных деятелей, таких как Петр Великий, Екатерина, Александр Освободитель или та группа японских сановников, которая намеренно насаждала элементы западного образа жизни среди широких масс в своей стране начиная с 60-х годов прошлого века. Теперь мы видим, что Япония и Россия явились всего лишь предвестниками того движения, которое впоследствии стало универсальным.

Наблюдая процесс вестернизации мира и следя за тем, как он набирает силу, европейцы могли бы воскликнуть почти восторженно: «Какое имеет значение, потеряет ли Европа свое влияние в мире, если весь мир становится европейским? Europae, si monumentum requiris, circumspice!»

Если это чувство восторга и охватило бы ненадолго европейские умы, то быстро рассеялось бы под влиянием сомнений. Распространение западной культуры из Европы по всему миру, может быть, и великое дело в количественном отношении, но как насчет качества? Если бы в этот момент Европа была вычеркнута из Книги Жизни, смогла бы западная цивилизация поддержать европейские стандарты в условиях чуждого окружения, куда она пересажена? Если бы Европа исчезла, смогла бы вообще западная цивилизация сохраниться? Или, если Европа остается в живых, но лишается своей позиции превосходства — что со всей очевидностью и настигает ее, — сможет ли западная цивилизация, хоть и спасенная от разрушения, избежать упадка и вырождения?

Еще больше тревог и сомнений возникает, когда мы изучаем современную историю России — а Россия представляется самым поучительным примером, ибо в России процесс вестернизации проходил дольше, чем где бы то ни было, а значит, проще будет вычислить результат. В России влияние Западной Европы ощущалось на два столетия раньше, чем в Китае или Японии, и на сто лет раньше, чем среди мусульман и индусов. Таким образом, то состояние, в которое привела Россию вестернизация, дает нам возможность представить по аналогии хотя бы возможные пути, лежащие перед Дальним Востоком, исламским миром, Индией и Африкой на ближайшие несколько поколений. Тот же вероятный путь, что открывается перед Россией, — а это, разумеется, не более чем одна из возможных альтернатив — вызывает смущение и расстройство в западных умах.

Европейцы рассматривали себя как избранный народ — нет необходимости стыдиться признать это: всякая из прошлых цивилизаций смотрела на себя и свое наследие таким образом; и когда они (европейцы) видели, как иные нации одна за другой отбрасывают собственное культурное наследие в пользу европейского, они без колебаний могли поздравить и себя, и новообращенных. «Еще один грешник, — благоговейно говорили себе европейцы, — очистился от скверны язычества и обратился в Истинную веру».

Итак, первые результаты общения — по крайней мере среди тех народов, что приняли западную цивилизацию до двух войн, — казалось, подтверждали эту набожную и оптимистическую точку зрения. Полстолетия, прошедшие после революции 1868 года, показали, что Япония как будто вышла целой и невредимой из той колоссальной трансформации, которой она подвергалась; и Россию, на первый взгляд стороннего наблюдателя, и в 1815 году, и даже много позже, в 1914 году, можно было бы считать идущей по пути прогресса, проложенному Петром Великим, хотя в любом случае этот путь оказался длиннее, круче и утомительнее, чем у Японии. Беспристрастный свидетель, живший в любом из вышеупомянутых периодов, сказал бы, что уровень западной цивилизации, недавно перенесенной в Россию, оставался значительно ниже, нежели в Европе, в ее родном доме; однако он заметил бы, что, несмотря на отсталость, несмотря на слишком частые препятствия, Россия довольно быстро догоняла передовую Европу на марше западной цивилизации. «Вспомните, — сказал бы он, — что на этом марше у Европы была фора в десять веков, и тогда вам придется признать, что скорость, с которой Россия догоняет Европу, делает ей честь».

Но что бы сказал о России сегодня этот беспристрастный наблюдатель? Я не предлагаю рассуждать о нравственных оценках, которые он мог бы вынести, это не относится к предмету нашего разговора, но каковы бы ни были его заключения, думаю, что ему не избежать двух выводов: во-первых, что «Евангелие» от Ленина и Сталина имеет тот же западный источник, что и «Евангелие» от Петра и Александра; и во-вторых, что воздействие Запада на Россию изменило свой знак с плюса на минус. Если российские пророки первого поколения вдохновлялись западными идеями, которые приобщали их к социальному наследию западной цивилизации, то российских пророков «нового завета» привлек другой набор идей, также имевших западное происхождение, но побудивших их рассматривать Запад как некий апокалипсический Вавилон. Мы можем сполна оценить эффект вестернизации России на сегодняшний день лишь в том случае, если будем рассматривать и большевистскую реакцию XX века, и петровскую реакцию XVII столетия в перспективе как последовательные и, видимо, неделимые фазы единого процесса, начало которому положило столкновение двух различных цивилизаций. В этой перспективе мы сможем смотреть на процесс вестернизации без излишнего самодовольства, вспомнив следующую притчу: «И когда нечистый дух покинул человека, он ходил по иссохшей земле в поисках покоя и, не найдя его, сказал: я вернусь в мой дом, откуда я ушел. И когда он вернулся в дом, он нашел его убранным и украшенным. И он пошел и взял с собой семерых других, более нечистых, чем он сам, и они пришли и жили там; и стала жизнь этого человека хуже, чем вначале».