ЦК закрыт, все ушли

— А знаете, это дурное предзнаменование. Моя бабушка рассказывала: перед революцией семнадцатого года в Грузии простые люди начали оскорблять интеллигенцию — врачей, учителей, адвокатов. Слуги стали дерзить господам. Верный признак социальных потрясений. Эта категория людей первой чует конъюнктуру...

Мне часто вспоминается тот разговор. Ах, Теймураз Авксентьевич, Теймураз Авксентьевич! Напророчил на нашу голову...

Допив чай, мы вместе поднялись на седьмой этаж. Я направился к себе и из кабинета до вечера не выходил.

Хорошо помню: никаких звонков в тот день не было. Все телефоны были переключены на меня. Ни одного вызова к секретарям. Оставалось только радоваться, что никто не мешает работе. Поздно вечером я поставил последнюю точку и с облегчением вздохнул: наконец-то! Такой груз сбросил.

В девять вечера вызвал машину и, не заезжая домой, отправился на дачу.

В воскресенье, восемнадцатого августа, день начался как обычно. Завтрак, работа в огороде, потом с десятилетней дочерью собирали орехи, которых в том году уродилось очень много. Обед тоже прошел нормально. Во второй половине дня небо затянуло тучами, стал накрапывать мелкий дождик. Мы перешли в дом.

Где-то под вечер погода прояснилась, и мы с дочерью решили прогуляться по дачному поселку. Пешеходные тропинки были пустынны. Обычно по выходным, накануне новой трудовой недели, обитатели дач высыпали на аллеи, дышали перед сном свежим воздухом. Дочка даже вздохнула: никого из подружек не видно. Я объяснил это пасмурной погодой.

Не знаю, почему, но на душе было тревожно. Когда мы вышли на центральную дорогу, обратил внимание, что и она пустынна. Обычно по ней то и дело проносились машины. Тишина была какой-то беспокойной, гнетущей. С чего бы это, недоумевал я.

Дочь тоже удивилась безлюдью.

— Мы с папой переночуем здесь, а на работу поедем завтра утром, — объявила жена.

— Ур-р-а!— радостно закричала десятилетняя дочка, обрадованная тем, что проведет вечер с обоими родителями.

За вечерним чаем, прислушиваясь к шелестению дождя за окнами, я произнес фразу, которая оказалась пророческой. Ее мои домашние вспоминают до сих пор.

— Мы вот тут чаи гоняем, а в Москве, может, переворот. Приедем завтра, а там — танки...

Глупость была настолько очевидной, что на нее никто не отреагировал. Даже дочка не задала своего любимого вопроса: «А это как?»

Странное дело, но ощущение тревоги не проходило. Что-то угнетало, давило, мяло. Жена объяснила плохое самочувствие магнитными бурями, скверной погодой, вчерашним переутомлением на работе.

Девятнадцатого августа мы с женой выехали из «Успешен», как всегда, в восемь утра. Водитель был весел, разговорчив, и мы всю дорогу проболтали о пустяках.

Подъезжая к Москве, обогнали колонну военных машин, в кузовах которых сидели солдаты. Машины как машины, мало ли куда они едут. В общем, их появление не вызвало у нас вопросов. Дорога была свободна, и мы беспрепятственно проехали по Кутузовскому, а затем Калининскому проспектам. На Манежной площади развернулись. Возле музея Ленина в глаза бросилась живописная картина: стоя полукругом, о чем-то горячо спорили с десяток молодых людей, обряженных в казачью форму.

— Ну, что я вчера говорил? — повернулся я к жене. — Не танки, так казаки в Москву вошли.

На подходе к площади Дзержинского, затормозив на красный свет, водитель вдруг произнес:

— Какое-то чрезвычайное положение в Москве ввели. По радио передавали.

Клянусь, я не придал значения его словам. Не понял их смысла. Подумал, что речь идет о хозяйственной акции московских властей, касающейся уборки урожая в Подмосковье. В августе девяносто первого было много подобных сообщений о введении чрезвычайного положения в ряде российских областей на период сельскохозяйственных работ. Короткая реплика шофера пролетела мимо ушей.

Не доезжая до первого подъезда, сразу за входом в вестибюль метро станции «Площадь Ногина» (сейчас «Китай-город») машина остановилась. Едва я вышел из машины и сделал несколько шагов, как следом за нашей припарковалась другая светлая «Волга» и оттуда вывалился взмыленный человек. Боковым зрением я увидел, что он догоняет меня.

Сигитас Ренчис! Зам. зав. отделом с нашего седьмого этажа. Сигитас приехал в ЦК из Вильнюса, член Союза писателей Литвы. Застрял, как и я, в Москве. У нас с ним сложились приятельские отношения.

Коллега из гуманитарного отдела был взволнован. Крепко пожав руку, он громким шепотом спросил:

— Какие-нибудь подробности есть? Кто за этим стоит?

Я недоуменно взглянул на друга:

— Ты о чем? Какие подробности?

Сигитас изумился:

— Как, ты не знаешь? А еще пресс-центр... А я из окна машины тебя увидел, тороплю водителя. Вот, думаю, кто больше всех осведомлен. Оказывается, пресс-служба ЦК узнает последней. Как в комсомольском анекдоте. «Кто еще не переспал с невестой?» — спрашивает тамада на комсомольской свадьбе. «Я», — робко отвечает жених...

— Подожди, Сигитас, а что произошло?

— Создан ГКЧП. Президент, кажется, отстранен от власти. В составе ГКЧП — Янаев, Павлов, Пуго, Крючков, Язов, еще какие-то деятели. По радио передавали их обращение к народу.

Теперь наступила моя очередь изумляться. На даче у нас радио не было, а телевизор по утрам мы обычно не включали, не хотелось, чтобы дочка рано вставала. В машине, как я уже говорил, мы увлеклись разговором с водителем, и радио в ней молчало.

Моя секретарша обычно приходила на работу раньше, чтобы принести свежие газеты. Когда я появлялся в своем кабинете, они уже лежали на столе. В тот день тоже было как всегда. Пачка газет ждала на обычном месте.

Можно понять нетерпение, с которым я набросился на прессу. Увы, газеты были за субботу. По-понедельникам тогда выходила только «Правда». Я раскрыл ее, но никаких материалов о ГКЧП не нашел.

Включил телевизор— «Лебединое озеро». Повернул ручку вмонтированного в стол радиоприемника — передавали один из документов ГКЧП. Успел услышать только его окончание.

Требовательно зазвонила «вертушка»— впервые в этот день. Снял трубку.

— Николай, это Оников. Доброе утро. Скажи, пожалуйста, у тебя есть документы ГКЧП? По радио передают — ничего не понять. Нужно иметь под рукой...

Леон Аршакович Оников — долгожитель ЦК. Окончил МГИМО при МИД СССР. С 1952 года — в аппарате ЦК Компартии Эстонии. С 1960 по 1991 год — в аппарате ЦК КПСС. Враг номер один орготдела, как мы шутливо называли его между собой. Остро критический ум, нестандартные мысли, и, что немаловажно — смелость.

Леону Аршаковичу тогда было под семьдесят. В ЦК, даже после многочисленных реорганизаций и сокращений, оставалось немало людей уважаемого возраста. Вели они себя тише воды, ниже травы. Прожил день, и слава Богу. Оников был возмутителем спокойствия, легендой всего аппарата. Его аналитические записки, адресованные руководству ЦК, воспринимались в орготделе как посягательство на монополию в вопросах партстроительства. Его выступления на аппаратных совещаниях и партийных собраниях вызывали дружные аплодисменты молодых работников и кривые ухмылки ортодоксов.