Coi Bono? Повесть о трагедии Гуш Катиф
Шрифт:
– Тогда не изводите себя и попытайтесь уснуть. Позже расскажете о вашем сне.
Теперь покашлял в трубку аргентинец.
– Где-то я читал, – взволнованно сообщил он, – что никогда не следует рассказывать об увиденных снах, поскольку не исключена возможность, что в один из дней к вершинам власти может прорваться кто-то из психоаналитиков.
– Избавь нас Господь!.. – прошептал полковник.
Аргентинец продолжил:
– Боюсь, что бульдозеры стоят на дороге неспроста…С одним из них я немного поговорил и даже почитал ему стихи Пинтера.
– Вы читали стихи бульдозеру?
– С ним я завёл небольшую беседу, и чуть
– Вот как! Ему, конечно, интересно было узнать ваше мнение.
– Возможно…Но я не сказал. Я решил, что подожду с этим до утра, а пока вслух прочитал стихи Гарольда Пинтера.
– Почитайте мне, – попросил полковник.
– Стихи Пинтера?
– Почему бы нет? Может, после них мне удастся уснуть?.. Только почитайте те самые, что вы читали бульдозеру.
– Ладно, – оживился аргентинец. – Вот они:
Он не знает ещё,Что ему я скажу.Лишь когда он уйдёт,Те слова я скажу.Лишь когда он уйдёт,Те слова я найду,Что должен сказатьПри той встрече,Что будет потом.– После таких стихов, я, наверно, не усну, – сказал полковник. – Но вы ложитесь…
– А как же с этими, что на дороге?
– Они просто отдыхают.
– А что, если они вдруг…
– Сейчас ночь, – напомнил полковник. – Во всяком случае, сейчас они не…
Телефонная труба умолкла.
Полковник принялся думать о стихах Гарольда Пинтера, но в голове снова кто-то разбрасывал камни.
Толчки…
Вспышки…
А потом глаза залил мрак…
«Может, обойдётся?.. Я обещал сказать Идо, что…» – полковник затряс головой, пытаясь освободить глаза от мрака, но не смог. Лицо его онемело, исказилось, приняв странное выражение, а от нестерпимо колющей изнутри глазниц боли расширились зрачки. «Я обещал…» – снова подумал полковник, и вдруг ему показалось, что за окном, к террасе, пробираются какие-то люди и пристально следят за каждым его движением. Полковник торопливо, с какой-то самому себе непонятной опаской, повернул голову в сторону окна, но ничего во тьме разглядеть не сумел, лишь ощутил лёгкое головокружение, дрожь в теле и чувство бесприютности. Не осознавая от чего именно, ему захотелось защититься, и, неожиданно для себя, прошептал: «Господи, заступись!»
Тишина.
Полковник напряг слух.
Тишина.
Тишина безответная.
«Господи, заступись!» – повторил он, бросаясь к выключателю. Подмяв под себя темень, комнату залил электрический свет. Полковник электрический свет выключил и чиркнул спичкой. Из розовой свечи на серебряном подсвечнике выглянул жёлтый язычок пламени и осветил стоящую рядом фотографию жены. Сутулясь, словно его охватил озноб, полковник стал бродить по комнате на вдруг потерявших силу ногах. «Господи!» – полковнику показалось, что его ноги несут на себе не тело большого мужчины, а нечто невесомое или даже вовсе отсутствующее. Жёлтый язычок свечи успокаивал, и полковник, держа свечу в одной руке, другой рукой недоумённо трогал попадавшиеся на пути предметы. Возле книжного шкафа он остановился и с какими-то книгами охотно побеседовал.
Вдруг полковнику показалось, что дверь из комнаты Офиры и Идо распахнулась,
и внук, мягко взяв из его рук свечу, позвал следовать за ним. Пройдя через террасу, они по ступенькам спустились к лужайке возле дома и оказались на сверкающей, словно посыпанной фосфором, поверхности узкой, совершенно не знакомой им тропинке. «Пойдём, дедушка!» – звал Идо. Он держал свечу очень старательно, словно опасаясь, что та выскользнет из его пальцев, и тогда они не смогут разглядеть дорогу, чтобы продвигаться дальше.«Нет, – торопливо прошептал полковник, – нет!» – и тогда дверь комнаты Офиры и Идо закрылась.
Словно ища защиты, полковник отступил в чёрную глубь комнаты и, вновь почувствовав в голове сильный толчок, на минуту замер.
«Не думать! – приказал он себе. – Если не думать, то —
не станет вопросов,
не станет ответов,
не станет тревоги,
не станет недоумений,
а если, к тому же, закрыть глаза, а уши прикрыть ладонями, то – возвратится ощущение доверия…»
Полковник вернул свечу на место, задул её, ладони прижал к ушам, а потом, затаив дыхание и прислушавшись к странному, незнакомому движению в голове, решил: «Кто-то пытается прошибить мне череп».
За окном показались едва различимые контуры мира, и тогда полковник подумал, что человека можно лишить сна или любимой, или чего-то ещё, но невозможно лишить его утреннего света.
И лучей солнца.
И запахов травы.
И веры.
И надежды.
«Что это я? – изумился полковник. – Если Это так, как оно есть, значит, так оно и НУЖНО… ОЧЕНЬ НУЖНО… И всё тут!.. А может, не всё, может, всё обойдётся, и Это будет не НУЖНО…»
Толчки в голове… И ещё… И ещё…
«Оставьте, – взмолился полковник, – оставьте меня!»
Толчки и вправду оставили его, и вернулось дыхание.
Мрак, покинув потолок и стены, внезапно обернулся длинным огненным языком, который, взобравшись на колени полковника, стал лизать их жадно, исступлённо.
«Точно так, как тогда…Там…» – полковник вновь погрузился в себя…
…Когда он прибыл из Рош Ха-Никра в штаб 91-ой дивизии, ливанский городок Эйн Эль-Хильве был объят жёлтыми языками пламени, и только густые клубы дыма, суетливо продираясь через ряды оливковых деревьев, покрывали окраину городка тяжёлым мраком…
– Прибыл? – послышался в темноте голос командира пехотной бригады Хагая Регева.
– Мне передали, чтобы я…
– Становись в строй! – перебил Регев, протягивая руку. – Арик просил позвать тебя… «НУЖЕН… – сказал о тебе Арик. – ОЧЕНЬ НУЖЕН…» Приказ о твоём назначении у меня. Примешь батальон, подполковник…
– Я – подполковник?
– Со вчерашнего дня… Арик о тебе помнит…
– И я…Я о нём не забываю…
– Отлично! Да, просьба в темноте фонариками не баловаться…
– Понятно! – подполковник ощутил пробежавший вдоль спины холодок страха.
«Наверно, постарел… – подумал он. – А может, страх оттого, что уж больно палёный…Вечно везло…Только ничто в мире не вечно…И везение – не вечно…».
Во время атаки на крепость Бофор о страхе забыл. Лишь об одном помнил: «НАДО!.. НАДО ОЧЕНЬ!..»
… Сбросив огненный язык с колен, полковник встряхнул головой. В комнату робко пробирался ещё нестойкий свет раннего утра.
«Идо!» – полковник рукой пошарил в воздухе.
В ответ ни звука.
Рука опала в тишину.