Цунами

— Отличная машина! — искренне восхитился он.

У него за все время, как смог позволить себе машину, были только отечественные «жигули», последние — новые, прямо с конвейера, но и новые они не шли ни в какое сравнение с этой малышкой.

— А у тебя есть машина? — спросила Женя-Джени.

— Была, — коротко отозвался Рад.

— И куда делась? Разбил? Рад помолчал.

— Разбили, — сказал он затем.

— Дал кому-то, и они?

Рад снова помолчал. Ну не рассказывать же было ей о тех восьми часах с «калашниковыми» у бока и усатой армянке нотариусе под дверью.

— И не давал, а все равно, — ответил он в конце концов.

— Непонятно ты говоришь. — В голосе Жени-Джени опять прозвучало недовольство обиды. Она то и дело обижалась на него.

— Ну как поняла, так и поняла. Не имеет значения, — свернул Рад разговор.

Вот это было уже грубовато, но теперь Женю-Джени в его ответе ничего не задело.

— Нравится, как ты ведешь, — похвалила она его. Что было, скорее всего, чем-то вроде светской вежливости. Рад полагал, что водит он совершенно обычно.

— Как умеем, — ответил он.

— Нет, правда, — подтвердила Женя-Джени. — Так твердо. Так надежно.

— Как умеем, — повторил Рад.

Площадь перед монастырем, выдержавшим осаду поляков в далеком 1612 году, была пустынна, гнавший поземку ветер хозяйничал на ее просторе с наглостью братьев-славян, жаждущих присоединения азиатской Московии к свету и блеску просвещенной Европы. Только в воротах монастырской стены Рад и Женя-Джени столкнулись с группой бородатых мужчин, обвешанных сумками и рюкзаками, внавал набитыми книгами — так, что те не давали застегнуться молниям и неопрятно торчали наружу углами и корешками переплетов. Были это, однако, не монахи, какой-то другой народ. В одежде их была та же неопрятность, что в виде их сумок, и шли они шумно, не сторонясь, никого не замечая вокруг, — Рад и Женя-Джени, можно сказать, в самом деле столкнулись с ними. Жиды, масоны, демократы, Россия, на фонарь, за яйца, вобрало в себя на несколько мгновений Рада и Женю-Джени облако горячего разговора, что шел между мужчинами.

Еще несколько мгновений, как вынырнули из этого облака, Рад с Женей-Джени шли молча. Словно нужно было остыть от того жара, которым облако опахнуло их.

А ты не еврей? — спросила потом Женя-Джени.

Рад посмотрел на нее с удивлением. Вот уж чего он не ожидал от Жени-Джени, так озабоченности этим вопросом.

— Нет, только масон, — сказал он.

— Нет, я серьезно.

— И я серьезно, — ответил Рад.

— Понятно: не еврей, — удовлетворенно заключила Женя-Джени. — Очень хорошо.

Она произнесла это так, что Рад невольно почувствовал укол уязвленности.

— Чем же это? — спросил он.

— Значит, я не выйду за тебя замуж.

— Конечно, нет, — сказал Рад. — Я тебя разве звал? Теперь посмотрела на него Женя-Джени. Во взгляде ее серых глаз была пугающая упорная серьезность.

— Мне не нужно, чтоб меня звали. Я, кого нужно, сама позову.

— А при чем здесь еврей, не еврей?

— Потому что я выйду замуж только за еврея.

Рад снова покосился на Женю-Джени. Чудный шел у них разговор в центре русского православия.

— Так ты сама еврейка? — догадался он.

— Нет, я не еврейка, — сказала Женя-Джени. — Не полукровка, никто. Просто, если еврей изменит, то сделает это так, что ты об этом даже не догадаешься.

— И что? — вопросил Рад. — Это для тебя так важно? Пусть изменяет, но чтоб не знать?

— Все равно все мужчины полигамны. — Взгляд Жени-Джени был так же пугающе серьезен. — А чего не знаешь — того нет. Кроме того, евреи умеют делать деньги. Я не права?

— Есть и русские, которые умеют делать деньги, — сказал Рад.

— Но у еврея — это наверняка.

Рад услышал в себе то раздражение, которое уже знал по вчерашнему дню, когда сидели с нею у барной стойки и она восхищалась тем наследником обэриутов.

— Я русский, русский, — сказал он. — Все, вопрос исчерпан.

Они уже вышли к центральной площади лавры. Внутри монастырских стен было так же пустынно, как перед ними. За всю дорогу до площади на глаза им попались только несколько человек: старая колодистая женщина в большом черном платке шла под руку с молодой, терпеливо-устало помогающей ей преодолевать путь к намеченной цели, пожилой пухлотелый монах в короткой дубленой куртке поверх рясы, выставив вперед ухо, беседовал с мирянином — молодым жидкобородым, худым человеком в продуваемом, легком пальтишке, подгоняемые морозом, прижимая к груди обеими руками по толстой книге, пролетели куда-то один за другим быстрым шагом трое семинаристов.

Женя-Джени остановилась посередине площади и, поворачиваясь направо, налево, принялась созерцать окружающую застройку.

— Давно я здесь не была, — произнесла она наконец.

— Да, со школы, — подтвердил Рад.

— Откуда ты знаешь? — удивилась она.

— Би-би-си из Лондона передало, — сказал Рад.

— А, я же сама об этом и говорила, — вспомнила Женя-Джени.

— Ну да, ты сказала, а Би-би-си передало. — Раду все так же проще всего было разговаривать с нею, дурачась и насмешничая.

В Троице-Сергиевском соборе, мгновенно сносившем сознание своей приземистостью и лаконичностью линий в эпоху золотоордынской Руси, шла служба. Здесь, внутри, в отличие от улицы, было довольно людно. Но не толпа, вполне свободно, и Рад с Женей-Джени под гудение служившего священника и речитативное пение хора, вдыхая сладковатый запах ладана, обошли всю церковь, поднялись к раке с мощами основателя обители, шестьсот с лишним лет назад вдохновившего княжескую дружину на битву с золотоордынским войском, и постояли над ней. Подумав немного, Рад перекрестился. Кажется, он делал это впервые с той детской дошкольной поры, когда матери отца еще удавалось время от времени водить его в церковь. Периферическим зрением Рад увидел, что Женя-Джени повторила его движения.

— Ты крещеный? — спросила она, когда они отошли от раки.

— Крещеный, — неохотно отозвался Рад. — Ты, я понимаю, тоже?

— Нет, я нет, — сказала Женя-Джени. — У меня отец был большим партийным начальником.

— Чего же ты крестилась?

— А не надо подсматривать, — ответила Женя-Джени.

Раду казалось, она ждет от него новых вопросов, чтобы продолжить разговор, но он больше не стал ее ни о чем спрашивать.

Она вернулась к этому разговору, когда они стояли около ротонды, сооруженной на том месте, где, по преданию, в дни осады монастыря чудесным образом забил родник.

— Ты веришь в такое? — спросила его Женя-Джени. Рад пожал плечами.

— Если не верить, значит, обвинять людей во лжи.

— Но и верить трудно, да?

— Согласен. — Рад кивнул. Ему неожиданно понравилось, как Женя-Джени развила его ответ. И захотелось подхватить ее мысль. — Вера ведь, в принципе, — сказал он, — основывается на знании. Но знание, в свою очередь, тоже требует веры. Вроде бы парадокс? Ничего подобного. Вот они, люди, что сидели здесь в осаде, видели этот родник, пользовались им, он их спас. Осада закончилась — родник иссяк. Скажи им, что родника не было, — они поверят? Нет, они будут верить своему знанию. Но мы, не видевшие родника, этого знания лишены. Отсюда наши сомнения. Единственный способ развеять их — вера. Мы должны верить тем людям, нашим предкам. Поверим — обретем знание. Укрепимся в сомнении — утратим веру.