Цвет цивилизации

– Только не слишком рано, пожалуйста, – сказал моряк, смеясь. – Я люблю спать подольше.

Ариэтт сумел улыбнуться бесконечно сладкой улыбкой.

– В таком случае, – сказал он, – сделаем лучше так. Я никогда не завтракаю раньше полудня, это достаточно поздно. Сделайте мне честь пожаловать ко мне на завтрак. Мы сведем наши маленькие счеты, и вы избавите меня от морского путешествия, которое меня пугает: ваш «Баярд» так далеко от пристани.

«В ста двадцати метрах», – подумал Фьерс. Но он отвечал, не колеблясь:

– Вы очень любезны, я принимаю ваше приглашение.

– До завтра, – сказал Ариэтт. Он ушел, улыбаясь. Многие изумлялись его самообладанию: он проиграл по меньшей мере четыре тысячи пиастров.

Фьерс закурил папиросу. Мале внимательно смотрел на него.

– Боюсь, – сказал он, – что вы больны серьезнее, чем я думал. Мое средство не помогло.

Фьерс смеялся.

– Неужели вы думали, – сказал Торраль, – что он станет плясать от радости перед своей грудой пиастров? Фьерс слишком цивилизован для этого.

– Слишком болен, – повторил Мале. – Неизлечим. Он протянул моряку свою широкую руку.

– До свидания, мой союзник. Пожелаю вам хорошего кошмара. Для вас это будет лучше всего.

– Вы уходите, так рано?

– Теперь не рано. Знаете ли вы, что каждое утро в пять часов я уже бываю верхом на скаковом кругу? Прекрасная подготовка к дневной работе! До свидания.

Торраль начал издеваться.

– Нечего сказать, хороша ваша жизнь: со всеми вашими миллионами вы должны ложиться в то время, когда жизнь становится самой приятной.

Банкир обернулся к нему.

– Дело вкуса, – ответил он. – Вы спите днем, я – ночью. Это вас шокирует?

– Нет, – сказал инженер. – Но я работаю, чтобы жить, а вы живете, чтобы работать: вот что меня шокирует.

– Очень жаль, – холодно сказал Мале. – Позвольте мне однако продолжать такую жизнь, потому что она мне нравится. Что поделаешь? Берите меня таким, каков я есть, или оставьте меня в покое. Я – не «цивилизованный», вроде вас. Моя жизнь проста и разлинована, как нотная бумага. Я зарабатываю деньги и сплю со своей женой.

– И производите детей.

– Когда могу.

Они обменялись взглядами взаимного презрения.

– В самом деле, – сказал Мале, – это превосходство моей расы над вашей: ваша вымрет, моя останется.

– Гордость цивилизованных в том, чтобы не иметь потомства. Дело сделано: к чему другие работники?

– Гордость сумасшедших!

– Вы считаете меня сумасшедшим? – спросил Торраль.

– Да, и злодеем, кроме того.

Торраль пожал плечами. Мале ушел.

Фьерс молча закурил другую папиросу. Инженер обернулся к нему:

– Ты идешь?

– Куда угодно.

Они вышли вместе. Пиастры Фьерса звенели в его потяжелевшем кармане. Он думал не без грусти о том, что весь этот выигрыш ничуть его не порадовал.

– Две, три тысячи пиастров, – рассуждал он, – если считать женщин по обычной таксе, было бы чем оплатить восторги целого полка.

– Куда мы идем? – спросил Торраль.

– К черту! Жизнь глупа.

XII

Перед витриной модного ювелира Фьерс смотрел, прислонившись лбом к стеклу.

Он выбирал глазами между выставленными драгоценностями. Но на выставке было слишком много вещей, слишком много колец и браслетов, слишком много тонкого и дешевого китайского серебра, которое фабрикуется в Гонконге: среди сверкающих бокалов, чашек, подносов и кувшинов Фьерс не видел того, чего ему хотелось.

Он вошел в магазин. Еврейка Фернанда, сайгонская знаменитость, поднялась ему навстречу, приветствуя посетителя жеманной улыбкой.

– Я хотел бы браслет, – объяснил Фьерс, – золотой обруч с изумрудами. Он был у вас на выставке на днях…

Внезапно дверь отворилась, и высокая фигура Мале показалась на пороге. Фьерс не видел банкира уже два дня, после партии в покер.

– Вот как, – сказал Мале фамильярно, – вы здесь. Держу пари, дело идет об игрушке для Лизерон…

Он позвал еврейку, которая разбиралась в драгоценностях.

– Фернанда! Мой веер? Я полагаю, на этот раз он готов, наконец?

Он опять обернулся к Фьерсу.

– Подарок моей жены для m-me Абель. Скажите мне, это не очень безвкусно?

Фьерс с восхищением рассматривал веер.

– Черт возьми! Это великолепно. Где украли вы эти перья?

Веер был из перьев марабу, оправленных в перламутр с золотой инкрустацией, виноградной веткой, отягченной вместо ягод черными жемчугами.

– Знаете что? – сказал Фьерс, смеясь. – Этот виноград не скромен: он говорит о взятке.

– А этот браслет, о чем говорит он?

Браслет походил на наручник раба, очень тяжелый, усыпанный крупными кабошонами. Еврейка прочла цену, написанную на ярлыке: две тысячи пиастров.

– Вот и употребление для вашего позавчерашнего выигрыша.

Фьерс засмеялся, Мале ударил себя по лбу.

– Догадался! Этот слиток золота, напичканный бриллиантами, пойдет на улицу Шасселу-Лоба.

– Улица Шасселу?..

– Стройте невинность! Для m-me Ариэтт.

– Прошу вас, – начал сухо офицер. Но Мале пожал плечами.

– Дорогой мой, не надо бесполезного негодования! Вы рассмешите Фернанду. В данном случае тайна ни к чему.

Фьерс подумал о Мевиле и решил не протестовать больше.

– Черт вас возьми, откуда вы знаете?..

– Потому что вы двадцатый, с кем это происходит. Посмотрев на часы, Мале сел. Вероятно, у него было время, он продолжал говорить.

– Двадцатый. Вы входите в интересную семью. Это мои старые знакомые. Я встретился с четой Ариэтт в Пумее, восемь лет тому назад. Они были молодоженами, и их медовый месяц был довольно сумрачным. Они еще мало знали, и потому недостаточно ценили друг друга. Но скоро узнали… Жена была так же хороша, как теперь. Кое-кто знал об этом кое-что, и этот кое-кто был сыном архиепископа, достаточно богатым. Один из ваших товарищей, лейтенант флота, командовавший стационером в Каледонии. Случилось то, что всегда случается: в один прекрасный вечер Ариэтт рассчитал время и застал их в самую веселую минутку. Человек тактичный, он не стал делать шума: он получил пятьдесят тысяч франков – только и всего.