Цвет надежд - зеленый

Премьер-министр был изрядно смущен:

– У этого человека деликатности не больше, чем у свиноматки, - пробормотал он, прибегнув к своим излюбленным крестьянским образам.
– Как, по-вашему, мне следует поступить?

– Полагаю, что начнутся стихийные демонстрации, - заметил министр юстиции.

– Что-то необходимо предпринять.
– Таково было мнение министра внутренних дел.

– А не послать ли нам его к черту?
– спросил министр финансов.

– Увы, это противоречит дипломатической куртуазности, ответил министр иностранных дел.
– Между мужчинами это еще допустимо, но ведь я женщина.

– Мы обсудим этот вопрос на сегодняшнем заседании, - решил премьер-министр и склонился над селектором.

Вопрос был внесен в повестку дня сегодняшнего заседания восемнадцатым, последним пунктом.

На заседании все, как сговорившись, старались поскорей решить первые семнадцать вопросов. С быстротой, достойной восхищения, докладчики делали доклады, машинистки их перепечатывали, ответственные лица подписывали. Пункт за пунктом редел лес мелких дел. Только и слышалось "бу-бубу", "жу-жу-жу", "да-да-да". Вдруг министр юстиции навострил уши:

– А это еще что такое?

– Одно старое дело, которое обсуждалось в правительстве еще в середине пятидесятых годов. Какой-то врач по имени Верелиус жаждет узнать, осталось ли в силе разрешение, полученное им в то время. Речь идет об опытах с каким-то растительным препаратом, - объяснил докладчик, заглянув в бумаги.
– Значительная экономия на содержании...

– Экономия?
– воскликнул министр экономики.
– Если этот Гиппократ получил когда-то разрешение, его, разумеется, следует оставить в силе.

– Растительный препарат?
– заинтересовался министр по охране окружающей среды.
– А это представляет опасность для природы?

– Похоже, что нет, - ответил докладчик, снова глянув в бумаги.

– Какое правительство дало разрешение на этот препарат?

– Затрудняюсь сразу ответить на ваш вопрос. Скорее всего, коалиционное. Или... Впрочем, я могу уточнить, если это так важно.

– Если тогда за него было большинство, никто не в силах отменить это решение, - сказал министр торговли.

– Срок действия разрешения не указан?

– Нет, указано только "впредь до..."

– В таком случае разрешение сохранило свою силу. Переходим к следующему пункту повестки дня.

Доктор Верелиус по меньшей мере раз семь прочитал полученный правительственный ответ. Сбывалась его мечта тридцатилетней давности.

В ту пору он был молодым энтузиастом.

А теперь? Он больше не чувствовал себя энтузиастом.

В этот холодный вечер по дороге в тюрьму он размышлял: кто же он, идеалист, мечтающий осчастливить мир? Или человек, преследуемый навязчивой идеей?

6

"Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененный и аз упокою вы".

Этими в высшей степени обнадеживающими словами в двадцатые годы приветствовала заключенных Библия, входившая в реквизит тюремной камеры. Они были выведены на титульном листе красивыми завитушками, которые свидетельствовали о том, что о заключенных думали по крайней мере двое: господь бог и тот, кто этими полными любви словами встречал появление заключенных в заведении, чье назначение, выражаясь высоким штилем, было в том, чтобы перевоспитывать и облагораживать человека.

Правосудие претерпело множество реформ, и все они были сделаны во имя гуманности. Наверно, и тот реформатор, который предложил отказаться от смертной казни и просто калечить преступников, чувствовал себя великим гуманистом. "Вор, которому отрубят руку, не сможет более прибегать к ловкости своих пальцев", - логично думал он. Правда, вор одновременно лишится и возможности стать полноценным членом общества, но это, с точки зрения такого реформатора, было печальной необходимостью.

В Швеции смертная казнь продержалась до начала двадцатого века. Однако в восемнадцатом веке к ней прибегали гораздо чаще, она была предусмотрена для шестидесяти видов преступлений, начиная от убийства и насилия и кончая колдовством и двоеженством. Что эта мера была весьма действенной, явствует хотя бы из того, что колдовство, например, встречается теперь в нашей стране крайне редко.

Как бы там ни было, численность населения росла даже в восемнадцатом веке, и это говорит о том, что раны на людях заживают, как на собаках.

Воровство, совершенное в третий раз, также каралось смертью. Лишь Густав III в своей просвещенности заменил эту кару пожизненной каторгой. В Англии за кражу со взломом или. ограбление лавки, принесшие преступнику свыше пяти шиллингов, вешали еще в начале девятнадцатого века. Рассказывают, что один двенадцатилетний мальчуган, укравший именно такую сумму, был казнен во имя справедливости.

Наказание у позорного столба было более мягким. Но любой мог ударить или как-нибудь унизить преступника, привязанного к позорному столбу. Это считалось вполне благопристойным поступком. Произвол толпы, унижения и оскорбления - таков был удел и приговоренных к смерти, когда их везли на эшафот.

Неожиданно картина изменилась. Прежде казнь была излюбленным зрелищем народа. Но вот народ исчез с арены, и казнь перестала быть зрелищем. Преступников стали содержать в строжайшей изоляции. На свет появились камеры, различные системы воздействия, например работа в тюремных мастерских при полном молчании, или поощрения, ну и, наконец, бесконвойное содержание заключенных. Все эти мероприятия привели к современным методам содержания преступников, о которых говорится и пишется больше, чем когда бы то ни было.

"Критика этих методов всегда была очень суровой, - думал доктор.
– Но это естественно, а вот защищали их формально, из чувства долга".

И когда он явился со своим проектом реформы правосудия, против него ополчились все. Доктор по корился навсегда, как он тогда полагал. Но теперь он был готов снова ринуться в бой. На свете не было и нет таких реформ, особенно тех, что касаются правосудия, которые вначале не встретили бы сопротивления, убеждал он себя. Даже когда отменили телесные наказания, многие Стражи Общественных Интересов возражали против этого.

К таким вещам следует относиться серьезно, даже если смысл слов Стражи Общественных Интересов и вызывает у тебя некоторое сомнение. Может, в их число входят прежде всего те, кто пытается оградить заведенный порядок от всяких реформаторов. Но если реформаторы достигли своей цели и установили новый порядок, уже они в свою очередь становятся Стражами Общественных Интересов. От эпохи к эпохе, от страны к стране эти Стражи встречали и встречают в штыки любые проекты. Поэтому каждый человек имеет возможность оказаться Стражем Общественных Интересов.