Цветные миры

За исключением небольшой части зажиточных негров, вся масса цветных тружеников была загнана в самые захудалые кварталы и дома с непомерно высокой квартирной платой. Здесь продавали, да и то по вздутым ценам, те шанцевые продукты, которыми уже нельзя было торговать в других районах города. Школы Гарлема были переполнены; преподавали в них неквалифицированные педагоги, дисциплина была ниже всякой критики. В лавках, набитых покупателя ми-неграми, для цветных не находилось работы, разве только в качестве сторожей или прислуги. Против азартных игр, открытой торговли наркотиками и проституции не велось никакой борьбы, и наживались на всем этом главным образом белые рэкетиры. Торговцы грубо обращались с неграми, а полисмены всегда были готовы жестоко избить их. В напряженной обстановке скрытого недовольства и глухой вражды малейшая вспышка могла сразу же перерасти в бушующий пожар. Так и случилось. Торговые кварталы на 125-й улице были наполовину разрушены; ущерб от погрома достиг миллиона долларов. Таков был ответ черных жителей Гарлема, доведенных расовой дискриминацией до полного отчаяния.

Судья Ревелс Мансарт был особенно расстроен беспорядками в Нью-Йорке, и прежде всего потому, что по своему служебному положению был самым непосредственным образом связан с этими событиями. Кроме того, его заботила судьба сына, Ревелса-младшего, К 1942 году молодой Ревелс достиг призывного возраста, и его могли взять из колледжа в армию. Обеспокоенные этим обстоятельством родители Ревелса хотели, чтобы он пошел на курсы офицеров, но сам Ревелс был против. Родители в глубине души упрекали себя за то, что в свое время не подыскали Жилого района и среды, наиболее благоприятных для развития сына с тем, чтобы у него были хорошие друзья и свои интересы. Но где все это искать? Кто бы пожелал иметь в близком соседстве негритянскую семью независимо от ее общественного положения и личных достоинств?. Появление такой семьи в белом квартале вызвало бы обесценение недвижимой собственности и вспышку анти-негритянской истерии, что привело бы к бойкоту, а может быть, даже к прямому насилию.

Но допустим, что с этой стороны все обошлось бы благополучно; как, однако, добиться дружбы, добрососедских отношений и общественного признания? Кто из белых соседей позвал бы их к себе на чашку чая, к обеду или на вечернику? Они непременно оказались бы в изоляции. Старшие Мансарты, возможно, и перенесли бы это испытание, ну а как быть с вспыльчивым восемнадцатилетним юношей? И если так обстоит дело в окрестностях Нью-Йорка, то разве лучше будет где-нибудь в Новой Англии, на Среднем Западе или в Калифорнии? В Лос-Анджелесе господствует «система Джима Кроу»; не отстает от него и Портленд, в штате Орегон. Многие профсоюзы Сан-Франциско не принимают в свои ряды негритянских рабочих, а весь Юг одержим духом кастовой розни и расовой вражды.

Мансарты в свое время даже подумывали об эмиграции. Но куда? Канада не впустила бы их к себе, а Мексика приветствовала бы их появление лишь при условии, если бы они были богаты и не нуждались в работе. Что касается Европы, то там вообще было крайне неустойчивое положение, а конкуренция среди молодежи выражалась в очень острой форме. Поэтому самовольное вторжение туда иностранцев, и особенно представителей другой расы, было обречено на неудачу. В Южной Америке открывались кое-какие перспективы, но существующие там политические условия и бедность населения страшили Мансартов. В Вест-Индии классовые схватки и расовая вражда достигли такого накала, что иностранцам нечего было рассчитывать на мирную и счастливую жизнь. Размышляя так, Мансарты радовались, что у них только один сын. И вдруг на них обрушился неожиданный удар — Ревелс-младший вступил добровольно в авиацию.

Юный Ревелс как-то прочел статью о воздушной эскадрилье молодого офицера-негра — полковника Девиса. В один прекрасный день, вернувшись домой после встречи в Гарлеме с курсантами военного училища, он спокойно заявил родителям, что записался рядовым в военно-воздушные силы и уезжает в Таскиги для прохождения подготовки. Мать пришла в ужас и всячески пыталась удержать его от столь рискованного шага. Но отец отнесся к этой новости философски.

Наконец-то мальчик нашел для себя, кажется, нечто такое, в чем он видит свое призвание. До сих пор Ревелс-младший как будто ничем особенно не интересовался. В средней школе он учился посредственно; ему нравился спорт, но сам он активным спортсменом не был. У него вообще не замечалось никаких увлечений, даже девушки его не интересовали. Ревелс как-то странно к ним относился. Цветные школьницы принадлежали большей частью к бедным семьям, были плохо одеты и ничем не выделялись. Белые школьницы были состоятельнее их и лучше одевались. Они стремились обратить на себя внимание, но Ревелс умышленно их сторонился. Он решил, что не даст ни одной из них повода посмеяться над ним. Можно было, конечно, найти богатых и хорошеньких цветных девушек, но стоит ли тратить время на такие попеки?

Ревелс поступил в колледж со смутно выраженным желанием стать юристом и пойти по стопам отца. Но даже сам отец не выказывал никакого энтузиазма по поводу его выбора, так как Ревелс-младший не проявлял к юриспруденции ни особого влечения, ни даже простого интереса, казавшихся отцу необходимыми для этой профессии. Судья Мансарт подумывал о медицинской карьере для сына и беседовал с ним об этом, Однако юному Ревел су не хотелось близко соприкасаться с человеческими пороками.

Полеты — другое дело! Он уже пробовал летать, Что может быть чудеснее этого! Забрался ввысь и паришь себе над землей со всеми ее мелочными заботами и каверзами… И вот Ревелс Мансарт-младший будет участвовать во второй мировой войне в качестве летчика. Он отправился в Таскиги через Мейкон, впервые воспользовавшись вагоном «для цветных», и провел неделю в Мейконском колледже. Ему очень понравилась Джин Дю Биньон, особенно тем, что не пыталась отговаривать его от избранного пути. Наоборот, она приняла как должное и самый его выбор, и проявленную им способность решать свою судьбу.

За недолгое пребывание в Мейконе Ревелс очень привязался к Джин. По возвращении с войны, писал Ревелс-младший своим родителям, он с удовольствием прослушал бы курс ее лекций. Она понимает таких парней, как он.

Джин отвезла его на машине в Таскиги. Она еще находилась там, когда Ревелс, во время учебного полета на старом самолете, которым правительство снабдило негритянское авиационное училище, внезапно обнаружил, что его машина разваливается на части. Он ловко выпрыгнул из нее и, плавно опустившись на парашюте на землю, очутился в объятиях Джин, едва не потерявшей сознание от страха.

— Ничего особенного, — небрежно бросил он и через час был снова в воздухе.

Джин вернулась домой. Ну и поколение! Этот мальчик по годам мог бы быть ее собственным сыном. Слава богу, что у нее нет сыновей!

Мысленно Ревелс летал над Германией и успешно бомбил тылы гитлеровцев, ненавидевших евреев и «черномазых» и наступавших на Россию. О коммунизме он, конечно, знал очень мало, по вполне достаточно для того, чтобы противопоставлять его принципы колониальной политике Англии в Африке и Азии. Ему нравилось отношение французов к цветным солдатам. Он читал «Мир и Африка» и «Негры раньше и теперь» и с нетерпением ждал, когда будет послан на фронт. К своему изумлению, он неожиданно узнал, что его эскадрилья направляется на Африканский континент, причем не в Западную, а в Северную Африку. Он ворчал:

— Какого черта мы торчим здесь! Почему наша армия не бросится на Гитлера, пока тот показывает нам спину.

— Заткнись! — шепотом предупреждали его приятели. — Помни, что ты в армии.

Однажды утром, в январе 1943 года, он стоял рядом с молодым французским офицером из частей Сопротивления, наблюдая церемонию встречи Черчилля, де Голля и Рузвельта в Касабланке, в Северной Африке. У француза был возмущенный вид.

— Где же четвертое кресло? — проворчал он.

— Для кого?

— Для Эбуэ!

— А кто такой Эбуэ?

— Негр, который сделал возможной эту встречу.

Ревелс озадаченно взглянул на молодого француза.

Тот, закурив сигарету, стал рассказывать:

— Помните сороковой год? Вся Западная Европа — в руках у Гитлера. В июне капитулировала Франция, а Англия после предательства бельгийского короля и дюнкеркского позора, начиная с июля месяца, подвергалась в течение полугода непрерывным бомбардировкам. Итальянские армии находились в Эфиопии и Ливии. В Египте были английские войска; Англия хотела во что бы то ни стало сохранить за собой большую часть своей драгоценной империи независимо от того, кто победит — Германия или Россия. После капитуляции Франции вся Северная Африка, включая Алжир, Марокко и Французскую Западную Африку, перешла на сторону Виши. Такой важный порт, как Дакар, находившийся ближе всего к Америке, остался беззащитным перед германской угрозой. В смыкающемся кольце подвластных Германии территорий недоставало только одного звена — Экваториальной Африки, расположенной в самом центре континента к югу от Ливии, в непосредственной близости от вооруженных сил Англии в Англо-Египетском Судане. Из четырех атлантических портов только через Чад могли поступать военные грузы; здесь можно было также концентрировать черные войска для отправки их на север, в Египет. Тот, кто владел в данный момент Чадом, владел, по существу, всей Африкой, а Африка имела тогда существенное значение для военных действий союзников.

Губернатором колонии Чад был негр, родившийся в Южной Америке, во Французской Гвиане, и получивший образование во Франции; ранее он был губернатором Гваделупы. Белый губернатор Экваториальной Африки примкнул к Виши и был назначен эмиссаром всей Черной Африки с резиденцией в Дакаре. Его примеру последовал и белый губернатор Габона.

Но Эбуэ, черный губернатор Чада, собрав своих подчиненных, призвал их продолжать борьбу против фашизма. Позднее он рассказывал:

«Семнадцатого июня сорокового года мы сидели в клубе Форт-Лами, слушая выступление Петэна по радио. Со мной были молодые офицеры французской армии — выпускники Сен-Сира, а также руководители департаментов и другие высшие должностные лица Чада и несколько местных коммерсантов и чиновников. Когда Петэн кончил говорить, среди нас воцарилось молчание, рожденное великой болью. Но моя боль облегчалась сознанием, что весь Чад единодушен в своей решимости не сдаваться. Я предложил собравшимся открыто заявить, что мы будем продолжать борьбу, чего бы это нам ни стоило, и предоставил им выбор — стать на сторону Виши или де Голля. За небольшим исключением, все примкнули к де Голлю».