Цветы в Пустоте

— Тебя ни на минуту нельзя одного оставить, да? То ты за моей спиной участвуешь в бунте, то чуть не отдаёшь себя в жертву Демоническому Кристаллу. Что ещё ты можешь учудить, моя богатая на сюрпризы пташка? Пожалуй, я теперь тебя вообще никуда не отпущу. Будешь со мной ежесекундно. Жаль, я-то надеялся, что ты уже взрослый мальчик и умеешь себя хорошо вести в моё отсутствие.

Это Аргза говорил ему уже потом, когда они оба снова были на корабле, когда Сильвенио уже пришёл в себя, как следует отогретый в горячей ванне, и стоял перед пиратом в кабине управления.

— Простите, сир, я просто… — он замолчал, не зная, какое оправдание не вызовет у варвара ещё большей злости.

— Просто что?

Он неловко пожал плечами.

— Просто боялся остаться с вами, сир. Боялся, что если не использую этот шанс, то буду потом жалеть.

Аргза посмотрел на него. Глаза у него были темнее обычного, и снисходительная усмешка, застывшая на его губах, глаз совсем не касалась.

— Да ты у меня, оказывается, тот ещё бунтарь по натуре, а? Вот так и получается: в тихом омуте водятся не то что черти, а настоящие радиоактивные мутанты… — пират хмыкнул и протянул ему круглую чашу с какой-то мутной жидкостью. — Пей.

Сильвенио закусил губу.

— Это яд?

Аргза кивнул, и для того, чтобы задать следующий вопрос, Сильвенио пришлось собрать в кулак всю свою волю.

— Я умру, милорд?

— Умер бы через два месяца, но я дам противоядие через двенадцать дней. Твой организм не успеет пострадать. Пей.

Сильвенио молча принял чашу из его рук и начал пить. С первым же глотком горло обожгло болью, как будто он опрокинул в себя стакан кипятка, хотя жидкость была прохладная. До дна ему допить так и не удалось: в какой-то момент боль перекинулась по всему телу, и чаша просто выпала из сведённых судорогой рук. Задыхаясь, он рухнул на пол, едва успев зацепиться за подлокотник кресла пирата обеими руками, чтобы не разбить в падении голову. Ноги его не держали.

— Тише, тише, — Аргза обхватил его лицо широкими ладонями и потянул на себя. — Тебе ещё двенадцать дней с этим справляться. Этот токсин воздействует в основном на нервные узлы и на мозг, так что ты не сможешь включить Контроль. Потерпи, ладно? Я уверен, что ты понимаешь, почему я это делаю.

— Да… да, сир, понимаю… — говорить становилось всё труднее с каждым вздохом.

— Ты не должен больше пытаться сбежать.

— Да, сир…

— Рад, что ты понимаешь. Иди полежи. Завтра возвращаешься к работе.

Потом его существование до краёв наполнилось непрекращающейся болью. Больно было двигаться, больно было есть, больно было прикасаться к чему-то, даже собственная одежда причиняла боль. Казалось, все нервные окончания, имеющиеся в его теле, горели адским пламенем, и ему всё чудилось, будто эти окончания — миниатюрные фитили, а он — ходячий динамит, который должен вот-вот взорваться. Но взрыва всё не происходило, боль продолжала терзать его, не оставляя больше места ни для одного ощущения в его нынешней жизни. Работал он теперь с большим трудом, и пару раз даже терял сознание, а болевой шок всё так и не наступал — у его мозга из-за токсина перегорели предохранители. Боль стала почти фоном, заставляя его видеть мир сквозь расплывчатую красную пелену.

Одно преимущество, однако, здесь всё же было — из-за боли он не мог думать ни о Джерри, ни о каких-либо новых попытках побега, вообще ни о чём.

На пятый день наказания Сильвенио сидел в корабельной библиотеке и пытался прочитать одну и ту же страницу вот уже два часа подряд — глаза словно кислотой разъедало изнутри, и никак не получалось сосредоточиться. Обычно такие приступы, к счастью, проходили довольно быстро, но во время них невозможно было заниматься чем-либо в принципе. В конце концов, он закрыл книгу и, тяжело дыша, вцепился в подлокотники кресла, изгибаясь в особенно сильных судорогах и пытаясь просто переждать, пока боль не опустится до терпимого предела.

Приоткрылась дверь, и раздались знакомые шаги. Тяжёлые ладони легли сзади на его плечи, и он запрокинул голову, чтобы посмотреть в нависшие над ним глубокие чёрные глаза.

— Больно, — прошептал он с отчаянием, не вполне соображая, что и кому говорит. — Господи… как же мне больно… Господи…

Чёрные глаза на миг исчезли из его поля зрения, и он в изнеможении опустил веки. Что-то тихо звякнуло, а потом его лицо обхватили те же ладони, что только что лежали на плечах, и губ коснулось что-то горячее, влажное. Он ощутил запах миндаля и какой-то лекарственной травы. Открыв глаза, он увидел склонённое над ним лицо варвара.

"Противоядие, — донеслось до его мыслей. — Открой рот."

Он открыл, и Аргза припал своими губами к его, вливая ему в рот лекарство. Вместе со спасительной жидкостью по телу разливалось долгожданное облегчение, боль отступала, и Сильвенио потянулся к нему, стараясь вылизать всё до последней капли.

Это был их первый настоящий поцелуй, и он случился только через десять лет после их знакомства. Их первый поцелуй был горьким и жадным, каким-то безнадёжным и совсем чуть-чуть нежным, каким обычно бывает разве что последний.

Сильвенио молча смотрел на него снизу вверх, автоматически сражаясь с внезапно одолевшей его ни с того ни с сего сонливостью.

— Я добавил в противоядие немного снотворного, — объяснил Аргза, гладя его по щеке. — Так тебе будет легче. Спи.

Глаза неумолимо слипались, и сопротивляться этому было уже бесполезно. Где-то под веками угнездилась блаженная прохлада. Сильвенио уснул почти мгновенно, убаюканный снотворным, отступающей болью и неожиданной лаской.

Проснулся он от лёгкой щекотки в волосах и ощущения мягко скользящего по глазам света. Он лежал в постели Аргзы, уже раздетый и отдохнувший, свернувшийся в уютный клубок, а пират лежал рядом, опираясь на локоть, и перебирал его волосы с задумчивой улыбкой.

— Лучше? — спросил Аргза, увидев, что он проснулся.

Под его пальцами по коже куда-то внутрь бежало неясное тепло, и Сильвенио, изрядно намучившийся за последние дни, поймал себя на том, что эти прикосновения ему до безумия приятны сейчас. Хотелось нежиться в этой ласке до тех пор, пока чёртов корабль не развалится на части. Аргза касался его аккуратно, бережно, успокаивающе пропуская сквозь пальцы ворох его пушистых волос так, что Сильвенио ощущал себя приручённым диким зверьком. Раньше он хотел вернуться домой, потом хотел просто сбежать, потом мечтал работать в Артурианской Библиотеке, сейчас же — сейчас высшее счастье представлялось ему только в том, чтобы лежать и ничего не делать, и чтобы Аргза гладил его вот так вот размеренно, осторожно. И чтобы при этом совершенно не помнить, кому эти ласковые руки принадлежат и кто сейчас ему так странно тепло улыбается, это обязательное условие.

К его огромному сожалению, часть про "не помнить" — была как раз из разряда невыполнимых, а потому ощущение покоя казалось ему как никогда прежде фальшивым.

— Лучше, — отозвался он через какое-то время. — Да, определённо лучше. Глаза ещё немного болят, но, думаю, это быстро пройдёт, — он помолчал и добавил совсем тихо: — Не то чтобы я был против, совсем наоборот, но… могу я спросить, почему вы прервали наказание раньше названного вами срока, сир?

— Ты очень жалко выглядел. Мне не понравилось.