Д'Арманьяки

– О, кузен, – Мирианда вскочила с постели и снова взяла его за руки, а её глаза при этом, впрочем, как и весь облик, излучали счастье, – вы не представляете, что произошло. Я увидела его, я увидела Санито, я видела, как он убегал… правда, он едва не попал под колёса нашей кареты, но это мелочи по сравнению с тем, что произошло потом. Представляете, он в одиночку сражался с шестью гвардейцами. Он сумел победить в этой схватке. Но за ним бросился вдогонку целый полк гвардейцев. Я была свидетельницей тому. Они его окружили на мосту. Он стоял один с гордо поднятой головой. Бесстрашный и красивый. Враги предложили ему сдаться, но он презрительно отверг это предложение. Мы все считали, что он сошёл с ума. Я мысленно молила господа внушить моему Санито сдаться. Сражаться против целого полка – означало верную смерть. Но нет, мой Санито не сдался. Он не стал сражаться. Он, словно древнегреческий герой, бросился в воды Сены с моста, верхом на чёрном коне. За ним следили сотни людей, и все как один были на его стороне, потому что схватка была слишком неравной. Все бросились на мост. Я, охваченная тревожным чувством, облокотилась о поручни и смотрела на расплывающиеся круги над водой. Я надеялась, надеялась… о, кузен, – Мирианда отпустила его руки и закружилась по комнате, заливаясь счастливым смехом, – вы не представляете, что я испытала, когда на поверхности показалась голова моего Санито. Когда он обхватил шею своего коня, который понёс его по реке. Это было непередаваемо. Люди приветствовали его, словно он не был простым дворянином, а являлся принцем, героем… боже, боже, боже, боже… я знала, я чувствовала сердцем, что он необыкновенен, не похож на остальных. Он обладает всеми качествами, он чудовищно красив, он безумно отважен и…

– Он убийца, – прервал её герцог Барский немного резковатым голосом.

Мирианда, остановившись, в смятении смотрела на кузена.

– Что вы говорите, кузен? Санито не таков, он…

– Убийца, – ещё раз твёрдо повторил герцог, – мне жаль, кузина, говорить вам эти слова. Санито и мне нравился, однако его поведение вызывает, мягко говоря, неприязнь. Убийство гвардейцев ещё можно понять и оправдать, но убийство беззащитного горожанина, – герцог осуждающе покачал головой, – это поступок отвратительный и характеризует его как весьма мрачную личность, у которой нет ни сердца, ни жалости. Вспомните, кузина, как он отверг ваши чувства, вспомните, какое у него было лицо, когда он сражался в Марселе, вспомните и вырвите свои чувства из сердца. После того, что произошло, ни её величество, ни я никогда не позволим даже приблизиться к вам этому человеку.

– Кузен, – бледнея, прошептала Мирианда.

– Примите это, кузина, – высокомерно заявил герцог Барский, – примите и не делайте более попыток встретиться с этим человеком. Также я попрошу избавить меня от разговоров на эту тему и вообще не упоминать имя Санито де Мирана в моём присутствии. Этот человек получил клеймо убийцы. И никто, и ничто, что имеет отношение к нашей семье, не должно, даже в малейшей степени, иметь отношение к этому человеку. Надеюсь, вы сделаете правильные выводы.

Герцог Барский вышел из покоев, оставив Мирианду рыдать в объятиях Марии Анжуйской. Как переменчива судьба. Несколько мгновений назад Мирианда была счастлива, а теперь, лишившись последней надежды, она пребывала в глубоком отчаянии, уповая лишь на всемогущего господа, пути которого неведомы ни одному из смертных.

Глава 9 ЕПИСКОП МЕЛЕСТРУА

Ночь опустила своё тёмное покрывало, накрывая им Париж. Время близилось к полуночи, но, несмотря на позднее время, по городу разъезжали отряды конных гвардейцев, которые не прекращали поиск беглеца. Почти все ночные прохожие, попадающиеся на пути гвардейцев, подвергались тщательному осмотру. Город словно оказался в военном положении. Горожане роптали, приговаривая, что один человек явно не стоит таких усилий, но, по-видимому, гвардейцы так не считали, рьяно рыская по городу в поисках человека, за голову которого была обещана крупная награда. Несмотря на весьма опасное положение, Филипп не отказался от своей затеи. После весьма впечатляющего купания в Сене, он выбрался без помех на берег и провёл остаток дня вместе со своим новоиспеченном другом, который, без преувеличения, спас ему жизнь, в стареньком полуразвалившемся сарае, который нашел невдалеке от того места, где он выбрался на берег. За несколько часов передышки Филипп успел высушить одежду и отдохнуть. День был наполнен событиями, но, несмотря на это, Филипп чувствовал необычайную лёгкость и новый прилив сил. Происшествие, едва не окончившееся для него печальным образом, ничуть его не образумило. Предполагая, что его везде ищут, он тем не менее покинул безопасное убежище за час до полуночи. Ему необходимо было проделать немалый путь до аббатства, но это его не остановило. Искусно маневрируя, Филипп старательно избегал ночной стражи. Не раз он находился на волоске от гибели, но удача явно сопутствовала ему в этот день. И когда часы на площади начали отбивать двенадцать ударов, к великому облегчению Коринета из-за угла появилась знакомая фигура. Коринет успел раздобыть лошадь и ждал у ворот аббатства Сен-Дени. Вокруг аббатства стояла мёртвая тишина. Слышен был лишь лай собак и шуршание лёгкого ветра.

– Слава богу, ты жив, – пробормотал Коринет, приветствуя приблизившегося Филиппа, который в темноте казался почти невидимым. Тёмного покроя камзол и чёрный жеребец надёжно скрывали его в ночи. Блестела лишь рукоятка шпаги, которая была сделана из серебра. Может, благодаря своему жеребцу и одежде ему удалось избежать весьма нежелательной встречи с гвардейцами. Видимо, его просто не заметили в темноте.

– Оставайся здесь, – шёпотом сказал Филипп, – я один войду в аббатство!

– Хорошо, – покорно согласился Коринет и продолжал таким же тихим голосом, как Филипп, – но, прежде чем ты уйдёшь, я хочу кое-что сказать.

– Говори быстрее, – раздался нетерпеливый голос Филиппа.

– Это меня не касается, но я должен, – нерешительно начал Коринет и продолжал уже более уверенно, – речь идёт о герцогине Мендос. Она переживала за тебя сегодня. Она сказала, что умрёт, если с тобой что-нибудь случится. Она любит тебя и только говорит, что о тебе… я решил, что ты должен знать.

– Хорошо, – по тону Филиппа невозможно было определить, что он чувствует.

Филипп сошёл с коня и, оставив уздечку в руках у Коринета, направился к воротам. Ворота были заперты. Филипп громко застучал. Коринет на всякий случай отъехал за угол улицы. Оставаясь в тени, он отлично видел всё, что происходило перед воротами аббатства. Так, он увидел, как ворота закрылись и Филипп исчез за дверьми. Вокруг было тихо, но Коринета мучило смутное беспокойство. Он напряжённо следил за воротами и вдруг он увидел, что от одной из стен отделились несколько теней и направились к воротам. На них было одеяние монахов, но они вызвали у Коринета странное чувство опасности. Сперва он решил, что слишком сильное впечатление на него произвели сегодняшние события, но, когда ворота аббатства отворились и до ушей Коринета донёсся приглушённый голос, который произнёс два слова: «Он здесь!» – Коринет понял, что Филипп попал в западню, расставленную чьим-то хитрым умом.

Филипп молча следовал за монахом, который медленно шёл впереди него со склонённой головой. Они миновали монастырский двор и остановились перед часовней аббатства.

– Сюда, брат мой, – пригласил монах.

Филипп медленно вошёл внутрь часовни. Обернувшись, он увидел, что монах остался снаружи. Часовня слабо освещалась горящими свечами, которые стояли на маленьком столе, покрытом красной материей. Впереди, у передней стены, стояла статуя Иисуса Христа во весь рост. Четыре ряда скамеек тянулись по обе стороны от прохода, по которому он шёл. Внезапно заскрипела дверь. Филипп резко повернулся вправо. Из-за низенькой боковой двери, согнувшись, выходил пожилой епископ. На его сан указывала красная мантия. Лицо, покрытое глубокими морщинами, удивлённо вытянулось при виде молодого человека, невесть откуда появившегося перед епископом.

– Кто ты, сын мой? И что привело тебя? – старческий голос епископа звучал негромко и слегка хрипло, как у человека, который страдает кашлем.

Филипп подошёл к епископу и молча протянул зажатую в кулак руку. Епископ с возрастающим удивлением смотрел то на бесконечно грустное лицо молодого человека, то на его кулак.

– Что, – начал было епископ, но тут кулак раскрылся. Глаза епископа сразу наполнились слезами, веки задрожали. Дряхлые руки потянулись к молодому человеку, на ладони которого лежал крест, вдетый в волосяную нить.

– Филипп, мой мальчик!

Внезапно лицо епископа изменилось. В глазах появился страх. Он отдёрнул руки, почти коснувшиеся Филиппа, и обеспокоенно оглядел часовню.

Филипп не понимал, что обеспокоило епископа, но последовал его примеру и оглядел часовню.

– Иди за мной, – прошептал епископ и, повернувшись, пошёл к маленькой исповедальне, что стояла в нескольких шагах от алтаря. Войдя внутрь, епископ задёрнул за собой занавесь. Филипп, не понимая по-прежнему поведения епископа, всё же повиновался и последовал в соседнюю кабинку и так же, как до этого сделал епископ, задёрнул занавесь. Перегородка между кабинами опустилась. Они могли видеть друг друга через маленькое зарешечённое окошечко.

– Дай на тебя наглядеться, мой мальчик, – прошептал с любовью епископ Мелеструа. – Один господь ведает, сколько бессонных ночей я провёл в молитвах, умоляя творца о дозволении увидеть перед смертью ещё раз моего мальчика.

– Ваше преосвященство, – чувства переполняли Филиппа, – многие годы я мечтал о встрече с человеком, который стал мне как родной отец. Вы единственный человек, к которому в моём истерзанном сердце осталась крупица любви, ибо всё остальное место занимает ненависть к врагам.

– Враги, – прошептал епископ голосом, полным страха, – берегись их, мой мальчик, берегись. Они протянули свои щупальца повсюду. Они днём и ночью копают могилу, в которую собираются опустить Францию. Они губят всё на своём пути. Они очень опасны, ибо невидимы и наносят удар тогда, когда его никто не ждёт. У них в руках власть над жизнью и смертью.

– О ком вы, ваше преосвященство? – не понял Филипп.

– О них, – последовал ответ, – и помни, мой мальчик. В тебе одном заключена сила, способная противостоять… Раздался болезненный крик епископа и возглас: