Д`Артаньян - гвардеец кардинала. Тень над короной Франции (книга вторая)
Шрифт:
Прожевав ветчину, он сделал длинный судорожный глоток. Соседи по столу смотрели на него сочувственно и, в общем, мало походили на коварных отравителей. Д'Артаньян посидел немного, прислушиваясь к своим ощущениям.
Постепенно на лице у него стала расплываться блаженная улыбка. На смену жжению в животе пришло приятное тепло, понемногу распространившееся по всему телу, в голове легонько зашумело, зрение вернулось, мало того — мир наполнился новыми красками и оттенками, эти двое казались близкими и даже родными, словно он знал их сто лет, и даже чуждая Англия представлялась отныне вполне уютной и привлекательной страной.
— Черт возьми, да я же пьян! — сказал д'Артаньян.
— Без
— За ваше здоровье! — воскликнул гасконец, браво наполняя свой стакан, но на сей раз наполовину.
И немедленно выпил.
— Многообещающий юноша, — одобрительно сказал толстяк Шакспур. — Из него выйдет толк…
— Вы не знаете гасконцев, господа мои! — сказал д'Артаньян, вновь ощутив приятное тепло во всем теле и прилив благодушия. — Нас этими самыми уисками не запугать, хоть бочку сюда катите… — Он огляделся и, не особенно заботясь о том, чтобы понизить голос, сообщил: — Вы знаете, какая мне пришла в голову идея, когда я присмотрелся к этим самым шотландцам? А неплохо было бы, господа, если бы такие юбки носили женщины? А? Вы себе только представьте стройную красоточку с великолепными ногами в такой вот юбке…
— Приятное для глаза было бы зрелище, — согласился толстяк Уилл. — Пока этой модой не завладели бы престарелые мегеры и прочие уродки.
— Ну, можно было бы все продумать, — решительно сказал д'Артаньян. — Запретить, скажем, старым и некрасивым носить такие юбки…
— Ага, и уж тогда вас непременно растерзала бы толпа разъяренных баб, — фыркнул Шакспур. — Какая женщина признает себя старой и некрасивой?
— Пожалуй, — согласился д'Артаньян. — Значит, вы — господин Шакспур, поэт, и у вас есть герб… А вы, сударь?
— Меня зовут Оливер Кромвель, — сказал молодой человек.
— И вы наверняка дворянин, судя по вашей осанке и шпаге на поясе?
— Имею честь быть дворянином. Из старинной семьи, надо вам знать. Мой предок по линии дяди даже был когда-то лордом-хранителем печати у короля Генриха Восьмого. — И молодой человек признался, слегка поскучнев: — Правда, король отблагодарил его за верную службу тем, что послал на плаху…
— Ну, с королями это сплошь и рядом случается, — понятливо поддакнул д'Артаньян, наливая себе еще виски. — Благодарности от них ни за что не дождешься. Да что там далеко ходить… Возьмите, например, меня. Совсем недавно случилось мне спасти одному королю свободу, жизнь и трон… И как, по-вашему, он меня отблагодарил? Милостивым наклонением головы и парой ласковых слов… Честью клянусь, так и было! Хоть бы пару пистолей прибавил…
— Не те нынче пошли короли, — глубокомысленно заключил Шакспур, опрокидывая стаканчик виски. — Другое дело в старину… старые короли ни в чем не знали меры, и награждали по-королевски, и карали. Уж если они сердились, отрубленные головы валялись грудами, а если осыпали милостями, то простой конюх в одночасье делался герцогом…
Оливер Кромвель фыркнул:
— Ну, что до последнего — то все мы знаем беззастенчивого выскочку, который стал герцогом чуть ли не из конюхов…
— Я о другом, Оливер, — сказал Уилл. — О том, что в старину и кары, и милости отмеряли другой мерой…
— Я понимаю, Уилл. Мне просто грустно… — Молодой человек залпом осушил свой стакан. — Вы знаете, Дэртэньен, что со мной произошло? Мы с моим родственником, почтенным Джоном Хэмденом, членом палаты общин парламента, совсем было собрались навсегда переселиться в Америку, в колонию Массачусетс. Уже нашли корабль и внесли деньги за проезд. Но мой родственник сам не платил «корабельного налога» и призывал к тому же других. И
его величество, чтоб ему пусто было, издал незаконное распоряжение: те, кто не заплатил налога, не имеют права покидать Англию. Мы уже поднялись на корабль… но отплытие отменили, а нас вместе с другими такими же бедолагами заставили сойти на берег…— И что же вы намерены делать? — сочувственно поинтересовался д'Артаньян. — Заплатить?
— Ни в коем случае! — нахмурился Кромвель. — Не видать ему наших денег! Его величество еще убедится, что поступил опрометчиво, не позволив нам навсегда покинуть Англию. Честью клянусь, я ему так не спущу!
— И правильно, — сказал д'Артаньян. — Таких королей, по моему глубокому убеждению, нужно учить уму-разуму. Драть налоги с дворян, подумать только! Значит, вашему предку отрубил голову Генрих Восьмой? Слышал я у себя в Беарне про этого вашего Генриха. Это правда, что он каждое утро приказывал привести ему новую жену, а к вечеру отрубал ей голову? У нас говорили, что таким образом сгинуло не менее пары сотен благородных девиц…
— Молва, как обычно, все преувеличивает, — ответил Кромвель. — Король Генрих казнил лишь двух своих жен — и еще с двумя развелся…
— Тоже неплохо, — сказал д'Артаньян. — Решительный, надо полагать, был мужчина…
И подумал про себя: «Будь на месте нашего мямли Людовика этот самый Генрих, да прознай он, что его женушка крутит шашни с заезжим франтиком… У такого не забалуешь! Снес бы беспутную головушку, как пить дать. Да и братца вроде Гастона удавил бы, есть подозрение, собственноручно. Не повезло нам с монархом, ох, не повезло…»
— А вы, стало быть, сударь, пишете стихи и пьесы? — спросил он толстяка Уилла. — И их, я слышал краем уха, даже на сцене представляют? Надо же! Первый раз вижу живого поэта… то есть, я и мертвых-то раньше не видел… ну, вы понимаете мою мысль… В толк не возьму, как это можно написать длинную пьесу, чтобы все было складно и ни разу не запуталось…
— Занятие, надо сказать, не из легких… — сказал польщенный Уилл.
— Будьте уверены, уж я-то понимаю, — заверил д'Артаньян. — Хоть про нас, гасконцев, и говорят, что люди мы дикие, темные и неученые, но я в Париже, да будет вам известно, и в книжные лавки захаживаю, и стихи дамам декламирую. А вы, простите, пьесы пишете наверняка из древней истории?
— Совершенно верно.
— Ну да, конечно, — грустно сказал д'Артаньян. — В старину жизнь у людей была не в пример интереснее. А теперь… Как скучно мы живем, господа! Тоска гложет… Вот взять хотя бы меня. Не жизнь, а сплошная скука: дуэли, интриги, заговоры… Как-то мелко все это, право! Вот в старину были страсти! Мифологические, учено говоря! Не нынешним чета…
Уилл подумал и спросил:
— А вы никогда не задумывались, дорогой Дэртэньен, что лет этак через двести люди будут говорить точно так же? Что тогдашние интриги и битвы покажутся им скучными, а вот наша жизнь — не в пример более увлекательной, отмеченной кипением прямо-таки мифологических страстей? Вдруг да и о вас напишут пьесу…
— Обо мне? — горько вздохнул д'Артаньян. — Спасибо на добром слове, дружище Уилл, но мне этого вовек не дождаться. Пьеса про то, как я на Пре-о-Клер дерусь на шпагах с Портосом? Это же такая обыденность… Давайте выпьем за ваше здоровье, Уилл! Почему вы так грустны, Уилл? Вас тоже не пускают в Америку?
— Мои печали несколько другого характера, — признался Шакспур. — Никак не могу придумать название для новой пьесы. Завтра ее будут играть, а подходящего названия нет до сих пор. Сначала я хотел ее назвать «Коварство и любовь», но это решительно не нравится… А ничего другого я придумать не в состоянии, бывают такие минуты, когда кажешься себе пустым и бесплодным…