Да ночь простоять...
Шрифт:
А мы не СПН, мы пограничники КГБ СССР итд. итп. Вы хоть раз колонну водили? Самое главное понять сколько выехало и в пути никого не потерять. А у нас пока организационно подготовительные мероприятия. Всё учесть, ничего не забыть, потом проще будет. И понятно кто где сидит. Чтоб руководить командир должен свои группу абстрактно представлять, поэтому сверяемся, пересчитываем, меряем, режем, если надо.
Итого у нас БТР, Камаз, Тигр, Уаз, Зил-131, наливник и цистерна.
— Давай Олег личный состав проверим. Что у нас там получается? — Змей дотошен как финансист в банке. Но если в банке основное богатство это деньги, то наше богатство это люди. До первого серьёзного боя двадцатилетним парням не ведом страх. Это потом, когда смерть начнёт рвать на части твоих сослуживцев, с которыми лежали рядом на койке, ели суп в столовой за одним столом, делили последнюю воду из фляжки, тогда начнётся расслоение на тех, кто перешагнёт страх, через не могу, и тех, кого лучше сразу отправить нести службу
— Пять водил, наливник за Грязновым, — докладываю я. В руках у меня жесткая тонкая фанерка с листом бумаги в пластиковом пакете на ней. У нас так список вечерней поверки делали всегда. Удобно, — Экипаж БТР — трое. «Тигр» — двое, — «Тигр» это теперь наша командно-штабная машина — кэшээмка. Её экипаж это водитель и связист. Связист у нас Бойко. Второй Бойко внештатник на БТР, потому его мы учитываем, как стрелка, — Один старший прапорщик, два — офицера, — Змей кивает, чтобы я продолжал, — Расчёт миномёта — три человека. Два расчета РПГ — четыре пограничника, Три расчёта «Печенега» — шесть бойцов. Три пары снайперов, не включая Грязнова, — шесть солдат. Итого тридцать одно лицо. И одна собачья морда. Собачник недолго думая взял с собой Ингуса. Чему Бадья, который вернулся с Кушака, был чрезвычайно недоволен. Ну, да, конечно, Бадья кучковался с Шустрым, а тот владел всей информацией по нашему сухпаю, боеприпасам и вещёвке. И вместе они негласно составляли хозобоз Грязнова.
Но для Ингуса Бадья был, прежде всего, источником баночек с фаршем и со сгущёнкой. Поэтому, как только ему выпадало счастье учуять повара, он радостно раскрывал пасть и демонстрировал готовность к шантажу и задержанию. А уж задерживать Ингус умел изощрённо. Какой гад, а вернее «эсэсовец» его этому научил было не понятно. Но последствия и само задержание заставляли очевидцев застывать в изумлении, а уж самого задержанного и подавно.
Какой гад, а вернее «эсэсовец» его этому научил было не понятно и неизвестно. Но после получения команды на взятие Ингус не просто бросался за нарушителем. Он, прежде всего, раскидывал своими собачьими мозгами по местности, поведению вражины, его вооружению и своим возможностям. В самом простом варианте, который очень нравился отдыхающим детям в пионерском лагере, сорокакилограммовый пёс разгонялся молча. Волнообразно и агрессивно выгибал и распрямлял спину, мчась в стелящемся над землёй беге. Догонял, прыгал сзади и бил передними и задними лапами в убегающую спину выше пояса. И не просто бил, а как бы толкнувшись от спины падающего, вцеплялся белыми клычищами в воротник одежды, рыкнув и мазнув пеной с горячим дыханием из пасти по голой шее супостата. Далее посмевший нарушить покой Ингуса летел на землю уже вместе с собакой. Прибавлял друг пограничника инерции враждебному телу при пикировании в землю своим весом. Причём, псина отпускала ворот человека у самой земли, чтоб легче и быстрее вскочить на ноги. Затем, всё развивалось в зависимости от того какая часть тела оказывалась ближе к беспощадным клыкам собаки. Если голова, то челюсти овчарки смыкались на шее и чуть придавливали кожу. В таком положении Ингус дышать нормально не мог. Он грозно рычал, выдыхая с такими низкими частотами в рокоте глотки, что даже стоящих в безопасности зрителей пробирала дрожь. Слюна, капающая из пасти пса, также не прибавляла татю, лежащему у лап лохматого пограничника, желания дернуться. Тем более что при любом движении собака чуть смыкала челюсти, вдавливая зубы в кожу жертвы. Инструктор делал выразительную паузу, притормаживая своё приближение к поверженному УНГ (учебному нарушителю государственной границы).
— Он же его убьёт! — не выдерживали пионервожатые, наблюдавшие разъярённого погоней пса, — Помогите! Порвёт! — требовали они, но сами не смели приближаться к урчащему в гневе зверю.
— Всё нормально, — успокаивал всех инструктор и переходил от лёгкого бега на шаг и медленно приближался к живому трофею, — учебное задержание! Собака под контролем! — не глядя на овчарку застывшую в облаке поднятой падением и волочением пыли заявлял он лёгким тоном артиста-юмориста. Лежащему учебному нарушителю было при этом совсем не до шуток, но мат он произносил исключительно мысленно, стараясь не потревожить, стоящего над ним в агрессивной позе, Ингуса.
— Ах, — слышались в толпе зрителей первые жалеющие междометия, — кошмар какой, — возмущались потом женщины, — Это не собака, это крокодил-убийца, — говорили они. Дети вели себя не предсказуемо для понимания педагогов.
— ААА! Ух, ты! Вот, даёт! Здорово! Видал, как прыгнул?! — радовались они настоящему зрелищу без подстраховки, намордника и поводка, — Такого и в кино не всегда увидишь! Гля, какие зубы! — восхищались они восторженно.
— Фу, Ингус! Фу! — говорил инструктор уже стоя рядом над учебной парой. Ингус на команду сразу не реагировал. Ждал взрычав ещё громче и страшнее. Собаковод быстро делал вид, что обыскивает УНГ, вязал руки, ноги и только после этого собака разжимала челюсти и ослабляла хватку, — молодец Ингус, — хвалил и гладил собаку, укладывая вздыбившуюся в пылу схватки шерсть на загривке, его хозяин и доставал из специального подсумка на ремне лакомство. Аплодисменты пионеров и их восхитительных молодых вожатых смежались страшными для учебного нарушителя криками.
— Ещё! — орали дети вгоняя того кто был под
дрессировочным костюмом в ужас, — Ещё! — просили они сияя восторженными и полными обожания взглядами. Савкин с грустью смотрел на подымающегося с земли дядю Федю, понимая, что этой просьбе отказать невозможно. Тем более, что просили то даже и не инструктора, а Начальника Заставы, который два раза в год в порядке шефской помощи привозил пятерых настоящих пограничников в пионерский лагерь под Арчабилем.— Млять! Уррою на заставе обоих! — говорил дядя Федя, и не раз, направляясь на пятый по счёту показательный заход, на исходную позицию, и с ненавистью посматривая, на вывалившего между клыков свой язык, мохнатого Ингуса. Ингус весело и миролюбиво махал хвостищем, приветствую свою славу и ожидая очередное лакомство за честно исполненную «работу». Да. А в случае если после падения пёс оказывался ближе к ногам, то процесс происходил ещё более жестоко. Собака хватала нарушителя за промежность, резко сжимала зубы, а когда он автоматически бросал руки к такому важному для мужчины месту, тут же кидалась к незащищённому горлу. И снова оказывалась победителем. Дядя Федя, правда, рассказывал ещё кое-что.
— Вася, самка ты собаки бешенная, — орал он на инструктора, — Этот пидар твой зубастый, он же дресскостюм насквозь прокусывает! Если ты, мляить, не нашьёшь дополнительной защиты, то сам в следующий раз учебным со своим драконом побежишь! — хохот окружающих доводил дядю Федю до исступления. Но Ингус приподымал губу, чуя угрозу для хозяина в тоне того кого валял в пыли, и Федор, матерясь уходил к ближайшему рукомойнику осыпаемый шутками и подколами. Хуже всего Феде всё равно пришлось в конце выступления. Пионеры огромной гурьбой провожали пограничников, устроившим им настоящий праздник. Начальник заставы накормленный и слегка выпимший имел благодушное настроение. Не каждый день чувствуешь себя героем в глазах вот таких вот непритязательных и честных зрителей. Это не то, что слушать коменданта, когда он снимает с тебя стружку за непокрашенный шлагбаум, неподметённую дорожку и ржавый щит пулеулавливателя. Поэтому слёзы на глазах у детей и неприкрытое сожаление в их взглядах, жестах, вслипах сподвигли его на царский жест, чтоб смягчить горечь расставания детишек с полюбившимися за несколько гостевых часов пограничниками.
— Ну, на прощание, ладно, чего хотите? — уже сидя в машине, с открытой дверцей, спросил он, самим своим вопросом намекая на то, что не откажет в любой просьбе и исполнит её обязательно. Да и как же им таким непосредственным отказать-то. Любили они наших парней всей своей чистой душой и широким детским сердцем. Пауза, после вопроса была наполнена двумя основными событиями. Восторгом детей, вспыхнувшим в их глазах предвкушением и криками, которые единодушно заполнили пространство перед воротами пионерского лагеря. И матом дяди Феди, который с трудом морщился и сидел за рулём Газ-66, и терпел боль от царапин, укусов, синяков и мест на теле где была содрана в падениях кожа.
— Ингуса, — вопел весь лагерь хором так, что из соседних с лагерем домов начали выглядывать любопытные, — Ингуса! — звонко летело в высь неба, требовательно оглашая окрестности, — Ингуса! — звучало в ушах до вибраций в мозгу. Когда шеф вылез, чтоб распорядиться и посмотрел на мрачного как гроза Федю глядящего на всех исподлобья, он еле смог удержаться от смеха.
— Ну. Надо Федя, надо! — Поднял брови вверх, и с высоты своего роста непроизвольно повторил Шеф приговор Шурика из известной всем до печёнок комедии Гайдая. Все пограничники, кроме Ингуса, буквально рухнули в хохоте к бортам машины, цепляясь за зелёное железо. Вася виновато притаранил дресскостюм и боязливо положил его у ног нашего водителя. Ингус замотылял веером хвоста поняв, что снова есть возможность получить лакомство из сумки инструктора.
— Федь, хочешь, я на него намордник надену? — примирительно и заботливо сказал Вася и отловил удивлённый взгляд овчарки и недовольный и возмущённый зырк будущих комсомольцев. Дети смотрели на дядю Федю в такой тревоге и преддверии горечи от обмана в получении обещанного удовольствия, что Федя бодро и отрицательно покачал головой сквозь слёзы и и внутренний вопль мозга в ужасе от предстоящего волочения: «Не надо!! Мля!». Тишину разрубил шёпот начальника заставы.
— Федя, это ж дети, ну ты ж солдат. А солдат он маленьких не обидит, — молчание Феди не предвещало ничего хорошего и остальным членам делегации. Любой мог быть назначен учебным британским флагом для клыков Ингуса, — и выходной тебе, послезавтра, — с барского плеча пообещал Шеф. Выходной поколебал непреклонность дяди Феди, но не перевесил чашу его отрицательного отношения к тому на что его склоняли, и не достаточно поспособствовал возникновению желания быть дополнительно покусанным героем дня.
— Федь, ты и так вон вывалялся, — а нам стираться потом, и это — Хмырь с нас вечером, давай ещё один разочек и всё? — загудел слева, уговаривая, стрелок в чистенькой и выглаженной до бритвенных стрелок афганке. Дети уловили «один разочек» и подняли гвалт умоляя. Окружили ефрейтора в грязной и вываленной афганке, и серых от пыли полусапожках.
— Один разочек! Один разочек и всё! Всего разик! Ну пожалуйста! — канючили, просили и молили они звонкими голосами. Ну как тут им отказать. В белых рубашках, красных галстуках, синих шортах, гольфах. «Старались, оделись празднично», — подумал Федя, — «Уважили, а я тут кобенюсь, как ишак на дозорке», — но тело ещё сопротивлялось предстоящему волочению и «ударам судьбы».