Да здравствует Герберт Уэллс!

Обидно. Тем более, что все эти «белые воротнички» ещё вначале семь лет учатся в высшем. (На денежки родичей!) А учат их в-основном тому, как красиво, и в согласии с официальным Законодательством, развести остальных потребителей, или просто – людей, на их же деньги!..

Впрочем, тренер говорит, что так будет не всегда. И рано или поздно мастеровые и те, кто обеспечивает жизненные потребности Общества, возьмут своё. И поставят зазнавшуюся и зарвавшуюся «элиту», этих элоев, на место! То есть – превратят их в скот!!!

Ладно, до этого пока явно далеко. Будем, стало быть, ждать. Не форсируя. И занимаясь самообразованием и тренировками Духа. И тела.

До дома дохожу уже в сгустившейся темноте.

Дверь открываю своим ключом.

Дома все. В-смысле, и материнский новый. Слышу, как работает ящик. Мать выходит ко мне в застиранном домашнем халатике, шлёпая стоптанными тапками. Смотреть на её вечно озабоченное и жалобное, словно у побитой ни за что собаки, лицо, выше моих сил. Отвожу поэтому глаза вниз, делаю вид, что поглощён проблемой стаскивания кроссовок. Мать молчит. Смотрит. Потом говорит:

– Ужин в тарелке. Сам разогреешь?

– Да. Спасибо.

Мать уходит.

Зато приходит её новый сожитель. Этакий развязно-расслабившийся Квазимодо, который вдруг понял, что всё-таки кем-то востребован. Со мной он до сих пор не находил нужным не то, что «установить контакт», а и вообще говорить. Но тут, решив, наверное, что пять дней достаточный срок, чтоб считаться здесь «Главой Семьи», спрашивает весьма наглым тоном:

– Ну и где это ты шатался до одиннадцати часов?

Считаю про себя до пяти. Отвечаю сдержанно:

– Это касается только моей матери и меня. Но не посторонних.

Мудила оборачивается в сторону дверного проёма, и повышает голос:

– Мать! Ты слышала?! Этот козёл считает меня тут посторонним! А я кто?

Возможно, он ждёт, что мать, по своему обычному слабоволию скажет что-то вроде «хозяин в доме», или «наша надежда и опора». Но я не даю ей вступить в диалог:

– А ты – дерьмо. Заплывшее жиром и самовлюблённое.

Ну, тут уж он поворачивается снова ко мне. Лицо становится красным, как помидор. Открывается рот, полный кривых (Хоть пока и своих!) зубов. Рот плюётся слюной:

– Ах ты, щенок! Смотрю, некому было научить тебя, как разговаривать с теми, кто старше! Вот теперь понятно, что с воспитанием у тебя были проблемы!

– Уж не ты ли возьмёшься их решить? – спрашиваю нарочито спокойно, зная, что этим провоцирую его ещё сильней. Вот и хорошо. Работает, значит, метод, предложенный тренером. А управлять людьми «опосредованно», оказывается, очень занятно!

– Да хотя бы! – гад делает шаг в мою сторону, и хватает меня за плечо, правда, пока явно не зная, стоит ли бить меня в присутствии нарисовавшейся в дверном проёме матери, и в то же время лихорадочно соображая, как же меня уделать-то: ремнём, или руками?!

– Убери руку, или я её сломаю.

– Что?! Ты – …! Долбанный ублюдок, ещё угрожаешь?! …!!! Да я тебя!..

Тут этот наивный простачок, удерживая моё плечо одной рукой, другой и правда пытается ударить меня в челюсть. Перехватываю кулак в сантиметре от скулы – балбес мог бы с тем же успехом изображать замедленное кино. Держать его кулак в таком положении нетрудно.

Тогда сердитый мужичонка отпускает моё плечо, и пытается ухватить меня за ухо.

Большая ошибка.

Хватаю его за пальцы. Разворачиваю его ладонь этими пальцами книзу. Нажимаю.

Вопль, вырвавшийся из его перекошенного рта так громок, что начинаю опасаться – не прибегут ли соседи, чтоб узнать, не мучаем ли мы кошку! Впрочем, вряд ли – соседи в своих виртуальных «мирках»! Мать хватает меня за руку, которой удерживаю кисть гада:

– Ривкат! Ривкат! Пожалуйста! Не надо! Не ломай ему!.. Зачем тебе опять эта полиция?! За это лето ты и так у них два раза был!..

Отпускаю гада. Он смотрит на мать, на меня. Подпорченную лапку бережно прижимает к животу. Потом до него доходит:

– Ах ты ж сука! Так твой гадёныш – уголовник?! Да я ж вас обеих!..

Вношу ясность в ситуацию:

– Ты глупец. Видишь это? – показываю камеру в пуговице, – С видеозаписью мы сами отсудим у тебя последние штаны. Ты напал первым. И оскорблял меня. А теперь и мою мать. Если хочешь сам попасть туда, в места не столь отдалённые, можешь ещё попробовать «поучить» меня. Или пооскорблять мою мать.

Гад молчит. Злобно смотрит то на меня, то на неё. Губы кусает – обдумывает, стало быть. Значит не пьян, как материнский предыдущий. Который и правда – отправился на два года. И не «условно». Следовательно, этот сейчас придёт к правильным выводам.

И точно.

Злобно сопя, но молча, он уходит из коридора. Слышен шум. Мать всё это время смотрит на меня, прижимая ладони к груди. Молчу. А что тут скажешь?

Гад появляется из комнаты, в руках несёт явно все свои немудрёные пожитки. Говорит:

– Пропусти.

Сдвигаюсь в сторону, чтоб не задеть его. Он выскакивает за порог, словно за ним черти гонятся.

Дверь захлопывается.

Мать молча разворачивается и уходит в комнату.

А я и не тороплюсь идти за ней, бормоча, как в самый первый раз: «Он первым начал!», или «А пусть больше не смеет поднимать на тебя руку!»

Знаю, что бесполезно. Что оправдываться, что обвинять.

Да и ладно. Нужно поужинать и лечь.

Завтра с утра – пробежка. И учёба. Обычная.

7. Школа

Разогреть в микроволновке то, что мне оставили в чашке в холодильнике, нетрудно. Правда, я так и так не замечаю вкуса того, что механически пережёвываю и глотаю. Поскольку невольно всё думаю и думаю. О матери. Об отце. О нашей семье. Бывшей.

Конечно, если бы отца, работника какого-то вполне обычного госучреждения, профессионального, как это принято с пренебрежением говорить, клерка-бюрократа, не убили, прямо перед нашим домом, какие-то, вот именно – уголовники, когда мне было восемь лет, всё у нас могло бы быть по-другому… Но история, как любит говорить тренер, не терпит сослагательного наклонения.

Отца убили. Тварей, которые это сделали, даже не нашли, не говоря уж – поймали, несмотря на все чёртовы натыканные по всему городу видеокамеры… Приспособился народ и к ним – капюшоны, пластилица, грим… Способов изменить морду – море.

Да и позицию полиции понять нетрудно: у них этих «висяков», даже с убийствами – тыщи.Так что кто станет заморачиваться ради «отмщения» работничка, которых в столице – буквально миллионы. И у родственничков которого нет ни бабла, ни связей… На работе у отца тоже никто особо не расстроился – винтик для перекладывания бумажек заменить легко. Так что выплатили нам три минималки по потере кормильца, и закончилось всё… Я, как это дело характеризует мать, замкнулся и озлобился на весь свет. А она осталась у разбитого корыта. С её восемью классами образования – только на «низкооплачиваемые» должности. Типа продавщицы. Или кладовщицы. Или подсобницы, или посудомойки в столовой или кафе. Хорошо хоть, квартирка бабушкина, в-смысле, от матери отца, и за неё не надо выплачивать кредит. Иначе точно – хоть в петлю лезь!