Да. Нет. Не знаю

– В смысле? – не сразу поняла та, о чем завел речь ее новоиспеченный родственник.

– Может быть, она не хочет, а вы давите. Все-таки это наше с ней дело: когда рожать и сколько.

– А я-то тут при чем? – задала абсолютно резонный вопрос Наташа.

– Лера ездила к Аурике Георгиевне, – Матвей опасливо оглянулся. Наталье Михайловне стало смешно. Можно подумать, что Аурика Георгиевна в данный момент пряталась за огромным кожаным креслом проректора по науке, откуда подслушивала все происходящее в кабинете, в том числе и ее беседу с аспирантом Жбанниковым.

– И что?

– И то: Лера долго плакала, а потом сказала, что нам нужен ребенок.

«Отлично!» – подумала Наташа, но не подала виду.

– Не вижу в этом ничего дурного, – спокойно произнесла она и задала вопрос по существу: – Когда будет готов автореферат, друг мой?

– Он готов, Наталья Михайловна, осталось только распечатать и показать вам.

– Так в чем же дело? – строго посмотрела профессор Коротич на своего зятя.

– Я говорю: Лера вчера весь вечер плакала. А она никогда не плачет. Я, во всяком случае, никогда не видел.

«Я тоже», – хотела сказать Наташа, но вместо этого произнесла:

– Она просто очень сдержанный человек.

– Я знаю, – лихорадочно зашептал Матвей и в отчаянии уселся на ручку кресла своего научного руководителя.

– Да что это такое?! – возмутилась Наталья Михайловна и резко встала, из-за чего аспирант Жбанников чуть не свалился. – С ума вы, что ли, все посходили? Ну, поплакала немного, ну и что? С кем не бывает?

Двухметровый светло-русый богатырь Матвей повесил голову и тихо произнес:

– Я все понимаю, но все равно, Наталья Михайловна, как-то странно…

– А Лера-то сама что говорит?

– Да ничего она не говорит, лежит и в потолок смотрит.

– Конфеты-то ест? – пошутила Наташа.

– Ест, – абсолютно серьезно, не чувствуя подвоха, ответил Жбанников.

– Ну, значит, все в порядке, – успокоила его Наталья Михайловна и, отпустив парня с миром распечатывать автореферат, тут же обзвонила сестер.

* * *

Любопытство всех членов семьи к тому, что сказала своей внучке Аурика, было столь сильно, что они решили навестить затворницу в ее митяевском «имении».

– Чего это они – все разом? – с подозрением отнеслась Аурика Георгиевна к приезду дочерей, о чем тут же сообщила Полине.

– А какой завтра день? – переспросила та хозяйку. – Может, Михал Кондратычу помин, а мы запамятовали.

– Сама ты запамятовала! – разворчалась Аурика. – Сейчас у нас что?

– Что? – переспросила Полина.

– Поля! Какое сейчас время года?

– Осень, – отрапортовала Полина.

– А Миша умер летом. Так же, как и папа, в августе.

– Я помню, – прошептала та и перекрестилась.

– Ну, а раз ты помнишь, то при чем тут помин?!

Полина пожала плечами и тут же забыла о своей оплошности, зато Аурика Георгиевна, как она сама неоднократно говаривала, «взяла случившееся на карандаш» и, заметив, что ее помощница довольно часто застывает с раскрытым ртом, подыскивая то или иное исчезнувшее из памяти слово, подписала большую часть вещей, находящихся в доме. Выходив Полину один раз, Аурика уверовала в свою животворящую мощь и всерьез озаботилась тем, как продлить здравомыслие своей единственной наперсницы.

– Учи стихи наизусть! – требовала она от домработницы и всовывала ей в руки томик стихов.

– А готовить кто станет? – резонно возмущалась Поля, до сих пор почему-то сохранявшая веру в то, что хозяйка ее уволит.

– Я, – обещала Аурика.

– Не буду, – отказывалась Полина и заявляла: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.

– Не сто, а сто сорок, – исправляла домработницу Аурика Георгиевна и требовала полного подчинения: – Не будешь учить, в больницу отправлю.

Больницы Полина Ивановна Вашуркина боялась, как огня, поэтому выбирала стихотворение поменьше и несколько раз его перечитывала:

– «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит – летят за днями дни, и каждый день уносит частичку бытия», – монотонно бубнила она, к вящей радости хозяйки.

«Хватит мне этих жизненных прелестей, – так Аурика называла трагические страницы своей биографии. – Папа сначала, потом – Миша. И эта, дура глупая, туда же собирается».

– Учи давай, – прикрикивала она на Полину, раздражаясь всякий раз, как только та допускала ошибку и путала слова: – На свете счастья не-э-э-эт! – исправляла Аурика домработницу. – А ты говоришь: «На свете воли нет». Воля есть, Поля! Воли сколько угодно: ешь – не хочу. Счастья нет на свете! Понимаешь? «На свете счастья нет, но есть покой и воля!»

– Я так и говорю, – сердилась Полина и с нетерпением ждала дня, когда «девчушки» нагрянут.

– Девчу-у-ушки?! – театрально хохотала Аурика Георгиевна. – Это не девчушки, а четыре Геркулесовых столба. Две Сциллы и две Харибды, того и гляди – собственную няньку раздавят.

– Мама! Поля! – приветствовали отшельниц четыре Михайловны и терпеливо ждали, когда Полина подаст им тапочки.

– Чего стоим, кого ждем? – сразу же набросилась на дочерей Аурика и повторила за своей Полей: – Крепостное право, между прочим, сто лет тому назад отменили.

– Сто сорок, – автоматически поправила хозяйку копошившаяся в полусерванте, где хранилась обувь, Полина, со стороны напоминавшая хлопотливого суриката: все роется и роется.

– Сами возьмите, – шумела Аурика на дочерей, не сводя глаз с домработницы. – Поля, в каком году отменили крепостное право?

– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – ответила за няньку Ирина.

– В тысяча восемьсот шестьдесят первом, – повторила за ней Полина и протянула бывшей воспитаннице кожаные тапочки со смятыми задниками. – На…

– Мы сами, – наконец-то изрекли четыре Геркулесовых столба, с трудом помещавшиеся в небольшой прихожей.

– Худеть вам надо, – сделала дочерям замечание Аурика Георгиевна.

– А тебе? – с иронией спросила Наташа.

– А мне нельзя, – всерьез ответила Аурика. – В нашем роду все женщины полные.

– А в нашем? – откуда-то снизу поинтересовалась Валечка.

– А в вашем – должны рождаться особи и поменьше.

– Должны, да не обязаны, – парировала матери Валя и, откопав для себя пару тапочек, кряхтя поднялась. – Меня лично все устраивает. Ярослава – тоже.