Дафнис и Хлоя

Гнатон, ещё больше распалившись похотью после того, что он видел у стада коз, и считая, что ему жизнь не в жизнь, если он не получит Дафниса, подстерёг Астила, когда тот гулял в саду, и, заведя его в храм Диониса, стал целовать ему руки и ноги. Когда же Астил стал допытываться, чего ради он делает это, велел ему всё рассказать и поклялся, что всё сделает для него, тогда Гнатон сказал: "Гибнет твой Гнатон, господин! Я, который до сих пор любил только твой стол. Я, кто не раз клялся, что нет ничего прельстительнее старых вин. Я, кто твоих поваров ценил выше всех митиленскнх отроков, теперь одного только Дафниса считаю прекрасным. К самой изысканной пище я даже не прикасаюсь, сколько бы каждый день ни готовили мяса ли, рыб или медовых печений. Я, став козой, щипал бы траву и листья, слушая свирель Дафниса, под его надзором пасясь. Спаси своего Гнатона, победи мою любовь, а не то, клянусь тобой, моим богом, что, взяв нож и наевшись, убью себя перед дверью Дафниса. И уже больше не звать тебе меня Гнатончиком, как привык ты меня, шутя, называть".

Когда он заплакал и стал Астилу ноги целовать, юноша не устоял: он был от природы щедрым, да и с любовными муками был знаком. Он обещал, что выпросит Дафниса у отца и возьмёт его с собой в город, себе - рабом, а Гнатону - любовником. Желая, со своей стороны, его привести в весёлое настроение, улыбаясь, стал его расспрашивать, не стыдно ли ему, что он влюбился в сына раба Ламона, что так не терпится ему возлечь с мальчиком, пасущим коз, и делал вид, что чувствует отвращение к козлиной вони.

Гнатон же - ведь за попойками развратников он научился всякой любовной болтовне - вот что сказал о себе и о Дафнисе: "Ни одному влюблённому, господин, до этого нет дела: в каком бы виде он ни нашёл красоту, он попадает к ней в плен. Потому-то и влюбляются в дерево, в реку и в зверя. Впрочем, кто не пожалеет влюблённого, которому надо бояться любимого? Вот и я люблю тело раба, но красоту - свободного. Разве не видишь, что его кудри, как гиацинт, его глаза блещут из-под бровей, как в оправе из золота драгоценные камни? Его лицо заливает румянец, а рот - полон зубов, белых, как слоновая кость. И какой влюблённый не мечтал бы получить с таких уст поцелуй любви? А если я влюбился в того, кто пасёт стадо, то в этом я подражаю богам: пастухом был Анхиз, а им овладела Афродита; пас коз Бранх, а его полюбил Аполлон; был пастушком Ганимед, а его похитил Владыка богов. Не будем же и мы презирать мальчика, которому даже козы повинуются, будто влюблённые. Воздадим благодарность орлам Зевса за то, что они такому красавцу ещё жить на Земле дозволяют".

Астил рассмеялся, особенно над заключением этой речи, и, сказав, что Эрот хоть кого сделает софистом, стал выжидать случая, когда бы он смог с отцом поговорить о Дафнисе. Но Эвдром услышал всё, что было сказано, и, любя Дафниса, которого считал славным юношей, и, негодуя на то, что его красота будет поругана Гнатоном, всё это передал Дафнису и Ламону. Дафнис, потрясённый, уже думал с Хлоей решиться бежать или покончить с собой, и в этом к своей судьбе её приобщив.

Но Ламон, вызвав Мирталу из дома, сказал: "Конец нам, жена! Пришло время раскрыть тайну. Пропали мои козы, да и всё прочее. Но клянусь Паном и нимфами, даже если мне предстоит быть быком в стойле, всё же не смолчу о том, какова - судьба Дафниса, а расскажу, как я нашёл его, как он был вскормлен, и покажу, что при нём нашёл. Пусть же узнает этот Гнатон, кто таков - и кого он посмел полюбить. Вынь-ка мне эти знаки - чтобы они были у меня под рукой".

Порешив так, они возвратились в дом. Астил же, заметив, что отец ничем не занят, подошёл к нему и попросил позволения Дафниса в город с собой увезти, сказав, что он - красив, много лучше тех, что живут в деревне, и что за короткое время Гнатон сможет его научить выполнять все городские работы. Отец дал ему разрешение и велел послать за Ламоном с Мирталой. Желая обрадовать их, он сообщил им, что в дальнейшем Дафнис будет ухаживать за Астилом, а Ламону даст взамен Дафниса двух пастухов.

И вот, когда все слуги сбежались, довольные тем, что сотоварищем по рабству будут иметь такого красавца, Ламон, попросив слова, сказал: "Выслушай, господин, от меня, старика, правдивый рассказ. Клянусь тебе Паном и нимфами, что не скажу ни слова ложного. Я - не отец Дафнису, не дано было счастья Миртале стать матерью. Другие родители его покинули, имея, наверное, уже более взрослых детей и не желая новых иметь. Я же нашёл его покинутым и моей козой вскормленным. И когда она умерла, я её зарыл около сада, ведь я любил её за то, что она была ему матерью. Я нашёл и знаки, положенные рядом с ним, - в этом я, господин, теперь признаюсь, - и их у себя сохраняю. Эти знаки - знаки более высокой судьбы, чем - наша. Чтобы он был Астилу рабом, я не считаю это недостойным делом: красивому и доброму господину - красивый слуга. Но чтобы он стал забавой для Гнатона, этого я снести не могу. Ведь он старается его увезти в Митилену, чтобы чем-то вроде женщины сделать его".

Ламон замолчал и залился слезами. Когда же Гнатон стал его оскорблять и грозился избить, Дионисофан, поражённый рассказом, нахмурившись, велел Гнатону замолчать, а Ламона начал расспрашивать, велел говорить только правду и небылиц не выдумывать, чтобы сына при себе удержать. Но Ламон стоял на своём, клялся всеми богами и отдавал себя на любую пытку, если он лжёт. Тогда Дионисофан, обращаясь к Клеаристе, стал размышлять над тем, что сказал Ламон: "Зачем бы Ламону лгать, раз он мог взамен получить одного или двух пастухов? Да и как поселянин такой рассказ мог бы выдумать? Разве сразу же не показалось странным, что у него, старика, и у невзрачной матери такой красавец сын родился?"

И они решили не гадать, но рассмотреть знаки, правда ли, что это - знаки более славной судьбы. Миртала пошла, чтобы принести то, что берегла в старой сумке. Когда она их принесла, Дионисофан первым стал рассматривать их, и, увидев пурпурную рубашонку, золотую чеканную пряжку, ножик с ручкой из слоновой кости, то воскликнул: "Владыка Зевс!" - и позвал жену, чтобы она посмотрела. Она же, увидев, вскрикнула: "О, благие Мойры! Не те ли это вещи, что мы положили с нашим сыном? Не в эти ли места мы послали Софросину отнести его! Да, это - те знаки! Мой милый муж, это - наше дитя: Дафнис - твой сын, и он пас коз отца!"

Дионисофан целовал знаки и от избытка радости плакал, Астил, поняв, что он - брат Дафнису, сбросив плащ, побежал через сад, желая расцеловать Дафниса. А Дафнис, увидев, что он бежит, а за ним толпа, и кричит: "Дафнис!" - подумал, что он хочет его схватить, бросил сумку и свирель и помчался к берегу моря, чтобы кинуться с утёса вниз. И было бы странным решение судьбы, если бы, только что обретённый, Дафнис погиб. Но Астил понял, что он хочет сделать, и закричал: "Стой, Дафнис! Не бойся, я тебе - брат, а родители - те, кто были до этого дня твоими господами. Сейчас нам Ламон рассказал о козе и показал твои знаки. Обернись, посмотри: весёлые, с радостным смехом идут все сюда. Но первым меня поцелуй. Клянусь нимфами, что не лгу".

Насилу удалось Дафниса удержать такой клятвой. Остановившись, он ожидал Астила, а когда тот подбежал, он обнял его, целуя. И, пока он его целовал, примчалась толпа, и служанки, и слуги, подошёл отец, а с ним - и мать. Все стали его обнимать, целовать, плача от радости. А он был ласков к отцу, и к матери - больше, чем - ко всем другим. И будто их знал уже давно, он прижимался к их груди и не хотел покидать их объятий: так быстро заставляет поверить себе голос природы. На краткое время он забыл даже Хлою. И, вернувшись в дом, он надел дорогую одежду, и, сев рядом с родным отцом, он услышал от него: "Я рано женился, дети, и вскоре стал, как думал, счастливым отцом. Первым у меня родился сын, затем дочь, и третьим Астил. И я подумал, что довольно уже детей у меня, и этого ребёнка, появившегося последним на свет, я решился покинуть, положив с ним эти вещи, - не как знаки, а скорее как погребальные дары. Но судьба решила иначе. Мой старший сын и дочь в один день погибли от одной и той же болезни. Тебя же мне Промысел сохранил, чтобы у нас была не одна в старости опора. Не суди меня за то, что я покинул тебя. Я решился на это с не лёгким сердцем. А ты, Астил, не печалься, что лишь половину получишь, а не всё моё состояние. Для благоразумных людей нет приобретения лучше, чем - брат. Любите друг друга, а что касается богатства, то вы можете поспорить с царями. Я оставлю вам много земли, много искусных рабов, золота, серебра, много всего другого, что есть у богатых людей. Вот только это поместье я отдаю особо Дафнису. С Ламоном, Мирталой и теми козами, которых он пас".

Дафнис, вскочив, сказал: "Вовремя ты мне напомнил, отец, я сейчас пойду отвести коз к водопою: они теперь хотят пить и ждут моей свирели, а я всё ещё тут сижу".

Все засмеялись - став господином, он всё ещё хочет быть козопасом. Другого послали, чтобы он позаботился о козах, а сами, жертву принёсши Зевсу, для всех устроили пир. На этот пир не пришёл лишь Гнатон, но, полный страха, он провёл в храме Диониса весь день и ночь, моля бога о защите. По всей округе разнеслась молва, что Дионисофан нашёл сына, что Дафнис-козопас оказался владельцем здешних мест. И с утра все отовсюду стали сбегаться, радуясь за юношу, принося отцу дары. В числе их первым был Дриас, который вырастил Хлою.

Дионисофан всех оставлял у себя, приглашая свидетелей этого события принять также участие и в празднике. Было заготовлено много вина, много хлеба, болотных птиц, молочных поросяток, медовых печений. Местным богам были принесены обильные жертвы. Тут Дафнис, собрав всё своё пастушье достояние, посвятил его богам. Дионису он посвятил сумку и козью шкуру, Пану - свирель и флейту, нимфам же - свой посох и подойники: он их сделал своими руками. Всё своё, привычное, насколько оно - милее неведомого ещё богатства! И вот, расставаясь с каждой из своих вещей, Дафнис плакал. Он посвятил свои подойники не раньше, чем в последний раз подоил, и свою козью шкуру в последний раз надел на себя, и на своей свирели, перед тем как посвятить её, сыграл песню. Все эти вещи он перецеловал, попрощался со своими козами и каждого козла по имени назвал. И он попил из того ручья, из которого пил с Хлоей. В своей же любви он признаться ещё не решался, выжидая удобного случая.