Далеко ли до Сайгатки?
Шрифт:
На следующий день к вечеру подморозило совсем.
Накануне ребята вернулись промокшие, усталые, голодные, как волки, но весёлые. С Мамаем все, точно сговорившись, избегали встречаться глазами. Один Вадимка на правах бригадира, жалея Мамая (он видел, Женьку самого скребут по сердцу кошки!), заговаривал с ним. Но Мамай так цыкнул: «Отстань, очкарик, и без тебя тошно!» — что Вадимка стушевался. К тому же ему нездоровилось, наверное, простудился в поле…
Мамай стоял одиноко в коридоре у окна. Темнело. Во дворе сгружали дрова. Круглые светлые поленья со звоном падали на подмёрзшую
В спальне мальчишек было непривычно пусто. Топчаны с белыми подушками делали её похожей на больничную палату. У окна лежал закрытый до подбородка одеялом Вадим.
— Ты это почему ужинать не идёшь? — тихо и строго спросил он Мамая и поправил рукой забинтованное горло.
— А сам чего не идёшь?
— Я же не могу, ты видишь. Мне сюда принесут. Шёл бы лучше.
— Помалкивай, очкарик, совсем расхрипишься! — беззлобно ответил Мамай.
Ему постыло здесь, в Тайжинке, всё: топчаны, покрытые серыми одеялами, топот ног по коридору, унылые тучи…
— Во-первых, я не очкарик. А во-вторых, у нас сегодня пироги с капустой, — ещё строже сказал Вадимка.
— Думаешь пирогами меня задобрить?
— А зачем мне тебя задабривать? Просто дедушке тебя разыскивать на ужин придётся.
— Ну и помалкивай.
Мамай навалился грудью на подоконник и во всё горло заорал:
А внизу под обрывом течётГолубая свободная Волга!..Вспомнились вдруг Москва, дом, отец с матерью… Как они баловали его! Выполняли каждое желание: перед самой войной купили велосипед, фотоаппарат, обещали свезти к морю — и всё только за то, что перешёл в шестой класс… А здесь? Вчера картошка, сегодня дрова, завтра дежурство на кухне. Скука, скука…
Во двор ввалились девчонки с кошёлками. После обеда их всех послали в лес за рябиной. Мамаю сразу до оскомины захотелось погрызть хрустких, сладких от мороза ягод! Побыть на воле, у реки…
Он отошёл от окна, сдёрнул с гвоздя ушанку, напялил пальто.
— Куда это ты одетый идёшь? — удивился Вадим.
— Да что ты ко мне привязался? «Куда, куда»… На кудыкины горы!
— Ты говоришь глупости. Кудыкиных гор здесь нет. Опять моему дедушке тебя потом разыскивать? Да?
— Нечего меня разыскивать! Никому я не нужен! — с сердцем ответил Мамай и рванул дверь.
В коридоре по грязным половицам гулял ветер.
— Голиков, Женька, вернись! — тонко прокричал из спальни Вадим. — Мамай, слышишь?
Но тот уже не слышал его. Сбежал по лестнице, нарочно громко стуча каблуками, так что
из учительской высунулась Валентина Ивановна с валенком в руке и тотчас захлопнула дверь.Мамай прошёл мимо пионерской комнаты, там занимались старшие девочки, прямо на улицу. Обогнув школьный двор, спустился по обрыву к реке. От неё наползал рваный туман.
Мамай перешёл мост, постоял у воды. Ветер морщил её, сгонял к берегу чёрные листья. Там, где начинался осинник, они густо покрывали землю. Оглянувшись на оставшуюся позади деревню (кой-где в окнах уже засветились огни), Мамай вошёл в лес.
Здесь было теплее, пахло грибами. Тонко вызванивали на ветру голые ветки. Мамай прислушался: кто-то шёл по дороге. Но темнота так быстро накрывала землю, что нельзя было разобрать кто, Мамай вложил в рот два пальца и свистнул. Шаги смолкли, хрустнул лёд в колее.
На краю дороги сидела девочка. Мамай узнал её: она приехала не с ними из Москвы, а появилась в интернате недавно и каждый вечер уходила в соседнюю деревню к родственникам.
— Ой, ты что? — спросила девчонка, лязгнув зубами. — Куда это собрался?
— Никуда.
— Из интерната?
— Чего я там не видел? — грубо сказал Мамай.
Она упёрлась рукой в землю и с трудом поднялась.
— Врёшь, — сказала уверенно, — интернатский. Я тебя знаю, ты в меня картошкой на поле стрелял!
— А-а, запомнила!
Она вдруг ойкнула и схватилась за коленку. Мамай сунул руки в карманы и покачался на каблуках.
— А ты куда строчишь?
— Я — домой.
— Ге, до дому нам не достать! Завезли сюда…
— Мне в Сайгатку.
— Благородная, со своими живёшь?
Она подобрала пальтишко, потопала ногой.
— Ты, знаешь, лучше бы обратно шёл. Хватятся тебя…
— Учительница какая нашлась. А может, я совсем в интернат не вернусь? Тебе вот можно…
— Что можно?
— Да домой. А я, может, тоже домой хочу. — Он вдруг решил попугать её: — Отдавай деньги!
— Какие деньги? У меня нет.
— Тогда пальто скидавай.
— Зачем?
— Вместо денег! Я отсюда тоже домой уеду, пригодится.
Она распустила большой рот и сказала совсем по-девичьи:
— Дурак толстый, тебя же по дороге сцапают! Да на эвакопункт. И обратно с патрульным привезут.
Мамай захохотал:
— Меня не сцапают.
— Нет, сцапают. А в Москву и вовсе не пустят.
— Кто это, интересно?
— Милиция, охрана города. Зря тебя, что ли, от бомбёжек сюда везли?
— Много ты знаешь… — проворчал он.
Варя опять ойкнула и села возле колеи.
— Что пищишь? — сердито спросил Мамай.
— Ногу больно. Спирька отчего-то сегодня в Тайжинку не пришёл.
— Какой это Спирька? А, Барон-Спиридон! Знаю такого… Без него уж и дороги не найдёшь?
— Мне бабушка давно, ещё засветло, велела возвращаться, а я с девочками на рябину ушла, — виновато сказала Варя. — И там ногу подвернула. Боюсь я одна… — призналась смущённо.
— Что ж теперь делать будешь?
— Знаешь что? Если я здесь посижу, а ты добеги к Сергею Никаноровичу и отпросись. Он отпустит — ты со мной вместе к нам и пойдёшь. Вот как будто дома и побываешь. У нас! А? — Варя даже повеселела. — Как будто в гостях!