Далекое будущее Вселенной Эсхатология в космической перспективе

Не будет луч рассвета, Всходить на небосклон, Не будет воя ветра, Не будет плеска волн, Не будет вьюги снежной, Улыбки солнца вешней, И только в ночи вечной Пребудет вечный сон [54] .

Некоторые видят в этом метафору ничем не загрязненного и не возмущенного бытия — конец всех треволнений или, может быть, победу их собственного взгляда на мир. Если цивилизация, человечество, сам мир должны погибнуть, это произойдет, по мнению авторов, от того, что мы слишком далеко отступили от «природы» (так же наивные интеллектуалы в свое время приветствовали Мировую войну). Другие, поначалу придя в уныние, могут утешать себя мыслью, что всем нам предстоит умереть как индивидам: так какая разница, погибнем ли мы поодиночке или вместе? «Счастье десяти миллионов человек не больше в миллион раз, чем счастье десяти» [55] . Единственный ответ на это, возможно, тот, что геноцид мы все же считаем более страшнымпреступлением, чем убийство; конец мира положит конец и всем нашим мечтам, всем обычным мотивам творчества или причинам для бережного отношения друг к другу, всей нашей любви. Мысль о всеобщем уничтожении сделает драгоценной каждую секунду, но такими «совершенными секундами» станут лишь те, в которые мы сумеем забыть о грядущей гибели [56] .

54

Swinburne [31].

55

[22], р. 307.

56

На это можно ответить, что, поскольку время нереально, мы на самом деле ничего не теряем: каждый миг нашего существования вечен. Но утешения в этом немного: «Пока мы воспринимали прошлое как бездну небытия, величайшая боль, несчастье, унижение, пав в эту бездну, переставали существовать; мы могли больше о них не думать и полностью сосредотачиваться лишь на том, чтобы избежать повторения этих ужасов в будущем. Но теперь вместе с радостями прошлого нас вечно преследуют и прошлые скорби» ([29]; см. также с. 305 и следующую страницу «Последних людей», где обсуждается стоическое представление о времени как замкнутом круге).

Но, быть может, на катастрофу можно взглянуть и иначе. Возможно, она произойдет одновременно с наступлением сингулярности — в тот момент, когда развитие компьютеризации, нано–технологий или коммуникационной сети произведет внезапный отрыв от всего нашего прошлого и ознаменует конец эпохи, в которой существовали отдельные индивиды нашей породы [35]. Так называемая сингулярность означает столь резкий разрыв с прошлым, что никакие рациональные предположения здесь становятся невозможны. Мы стоим на пороге эпохи, совсем не похожей на все иные, прошедшие века. Мощь наших компьютеров удваивается каждые 18 месяцев [57] . Реальное существование молекулярных и атомных механизмов — нанотехнологии — возможно, ближе, чем мы можем вообразить. В наше время люди повсюду имеют доступ к информации, знаниям, энергии и механической помощи, которые когда-то были доступны только сказочным богачам. Даже если настоящая «общая теория всего» в принципе невозможна, мы, по–видимому, располагаем некоторыми очень мощными теориями, касающимися всего на свете — от гравитации до человеческого генома. Очень скоро каждому человеку придется принимать решения, влияющие на нас всех, и где гарантия, что никто из нас не примет самых ужасных решений? Быть «как боги» станет нашим долгом.Конец времени (или времен) лежит в открытии вечности: мы не сможем населять вечность в тех же формах, какими обладаем сейчас. «Все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при последней трубе» (1 Кор 15:51–52).

57

«В 1965 году Гордон Мур, один из основателей компании Intel, заметил, что число транзисторов на квадратный дюйм в интегральных схемах удваивается каждый год со времени изобретения интегральных схем. Мур предсказал, что эта тенденция сохранится на протяжении всего обозримого будущего. В последующие годы темп несколько замедлился, однако плотность данных удваивалась приблизительно каждые 18 месяцев: именно так звучит нынешняя формулировка закона Мура, одобренная самим Муром. Большинство экспертов, включая самого Мура, полагают, что действие закона Мура продлится еще по меньшей мере два десятилетия»: http://webopedia.internet.com/TERM/M/Moores/Law.html.

В научной фантастике, как правило, этот «конец» предстает в материалистических или атеистических терминах, причем подчеркивается чужеродная натура существ, более подходящих для существования в вечности. Однако выход из нашего хрустального дворца был давным–давно предсказан в религиозной литературе.

Для нас тут конец истории, и мы можем только сказать, что с тех пор они жили счастливо, и для них это было началом настоящей истории. Вся их жизнь в нашем мире и все приключения в Нарнии были только обложкой и титульным листом: теперь наконец они открыли первую главу в Великой истории, которую не читал никто в мире: истории, которая длится вечно и в которой каждая глава лучше, чем предыдущая [26] [58] .

58

В пер. Ольги Бухиной. — Прим. пер.

11.3. Явление Омеги

Рассмотрим идеюнового, невиданного мира, как она предстает в философской фантастике. Говоря о «сингулярности», авторы, несомненно, стремятся подчеркнуть, что мы ни в малейшей степени не представляем, да и не можем представлять того, какая жизнь ждет нас за этим пределом, хотя апофатическое богословие никогда никого не удерживало от попыток вообразить себе невообразимое и получить от этого пользу и удовольствие! Даже если перемена не столь близка, как я предположил, рано или поздно она произойдет или, быть может, уже произошла. Даже если появление разумной жизни и вправду невероятно, все же каком-то отдаленном месте и времени она могла появиться в первый раз — и одним из ее плодов оказались мы.

Предположим, что существует (или будет существовать) чаемый синтез мощи и разума, воображаемая точка Омега. Возможно при этом, что какие-то интеллектуальные существа нашего типа смогут считать себя последними в своем роде, хотя в каком-то смысле они будут лишь ранними и незаконченными версиями более совершенного типа. Знаменитый роман Артура Кларка «Конец детства» (1954) может быть истолкован очень по–разному — и в прошлом я осуждал его любопытную идею о том, что в основе «религии» лежит надежда на слияние со Сверхразумом [59] . Но давайте рассмотрим его в контексте той ветви философской фантастики, где рассматривается буквальный конец, уничтожение человечества как вида или же его преображение. Происходит катастрофа Картера (хотя и не всегда так, как мы ожидали): мы гибнем, но остается нечто воскрешающее наши цели и воспоминания к жизни вечной.

59

См. [12], р. 177.

Предположим, что этот Омега, или Сверхразум, реален. Если он возник, очевидно, уничтожить его будет так же трудно, как саму жизнь, и весьма вероятно, что он займет все времена и все пространства. Ведь даже мы, смертные индивидуумы, прекрасно зная, что наша жизнь имеет конец, можем вообразить себе, какими путями она могла бы продолжаться. Остается вопрос: что за продолжение предлагает нам Омега? что он собой представляет? кто он такой? Сверхразум Кларка, как я уже намекал, не вызывает ни религиозного, ни этического благоговения. В его книге восхищения заслуживают скорее Повелители, призванные подготовить путь для поглощения Сверхразумом нашего вида, но мечтающие бороться с его влиянием, и позднейшие фантасты, как Джек Уильямсон, уже открыто изображают Сверхразум в облике Паразита [15]. Космический разум в «Вечности» Грега Бира оказывается скорее потомком величайшего и свирепейшего врага человечества — и никаким «гуманным» целям он уж точно не служит. В воображаемом будущем Грегори Бенфорда люди и им подобные существуют, словно крысы и тараканы, в торжествующей культуре киплинговских машин, которые «не созданы, чтобы понять обман, [и] не ведают любви, сочувствия, прощенья» [60] . Писатели часто придают мифологические очертания идее возможной «войны в небесах» — конфликту между совершенно различными персонажами, каждый из которых стремится стать значением, кульминацией и заключительным синтезом всего, что было и есть на свете.

60

Kipling [23], р. 676.

Легко понять, что ни один такой Омега не может быть Богом, даже если в конце концов оказывается, что существа, подобные нам, могут симпатизировать его личности и разделять его цели. Бог — это по определению то, выше чего ничего и вообразить невозможно, необходимый стандарт всех ценностей, необходимо присутствующий в бытии. Существо, даже очень могущественное, которое может обладать тем или иным характером, может возникнуть в одной истории и не возникнуть в другой — это, безусловно, не то, что теисты подразумевают под «Богом». Космический дух Степлдона (сам созданный даже не Восемнадцатым Видом человечества, но созданиями совершенно иного типа) оказывается безнадежно далеко от вожделенного «Творца звезд», но и сам этот Творец отнюдь не Бог.

Питер Гамильтон в своей недавней «Трилогии ночи и рассвета» наслаждается изобретением абсолютно натуралистической версии знакомых мифов; заключение этой книги подрывает всякую надежду на то, что существует Некто обладающий властью и авторитетом и требующий от нас повиновения. Также и Бакстер исследует возможность, в которой у его Конечного Духа имеются все причины отчаиваться и, следовательно, не быть Богом. На той же ноте усталого разочарования оканчивается откровенно атеистическая «Диаспора» Грега Игана: «все это вместе» не стоит ни познания, ни наслаждения. Однако меня здесь интересует не философское богословие и не спор между «натурализмом» и «супернатурализмом», а влияние и важность глубокого времени и то, что мы можем о нем сказать. Если катастрофа Картера напоминает нам о скором суде, то история Омеги — о собирании всех верных по ту сторону катастрофы. В этих историях выражается надежда (равно как и страх) на то, что наши жизни, потерянные нами, все же будут оправданы. Мы внесем в конечный синтез что-то свое, и этот синтез «вернется» в наши жизни, чтобы заимствовать из них свои первые шаги. Однако над всеми этими вымышленными омегами нависает катастрофа: при всей их мощи и разумности их также ожидает конец, если, конечно, им не удастся убежать от времени.

Омега — не Бог, так же как не является Богом бог из Мильтонова «Потерянного рая», но истории об этих образах, которые мы пишем, пересказываем и читаем, могут нас многому научить. Говоря об Омеге, научные фантасты и другие футурологи часто приходят к заключению, что наша задача — просто существовать и не прекращать научного поиска. Как угроза Судного дня побуждает некоторых собирать тяжелую артиллерию и практиковаться в «искусстве выживания», так же и из обетования Омеги некоторые делают лишь тот вывод, что необходимо любой ценой поддерживать технологию. Лучше потерять целый мир, например, из-за изменений климата и эрозии почвы, чем утратить будущее, сократив расходы на развитие технологий. В обоих импликациях заметно неправомерное самодовольство: в первом — потому что за данность принимается определенный политический стереотип; во втором — потому что мы забываем, что Омега станет наследником всехформ жизни, не только нашей. Или хуже того — если он будет наследником лишь однойформы жизни, скорее всего, это будет не наша форма. Хоть какой-то шанс на участие в Омеге появится у нас, лишь если мы будем одними из неисчислимого множества. Конечно, для многих это прозвучит как большое разочарование: «Но ведь это буду уже не я!» или: «Это будут уже не люди!»Другие же лишь выразят удивление от того, что кто-то способен сокрушаться по такому поводу — и это, на мой взгляд, более рациональный подход.

Холдейн в своей статье о «Страшном суде» делает, на мой взгляд, ложное противопоставление:

Человеческий мирок обречен на гибель. Уже сейчас человеческий ум предвидит его конец. Если человечество сумеет расширить горизонт своей воли, как уже расширило горизонт своего интеллекта — оно избежит гибели. Если нет — неминуемо придет суд и человек и все его дела погибнут навеки. Либо раса людей докажет, что ее предназначение — вечность и бесконечность и что ценностью индивидуума в сравнении с этим предназначением можно пренебречь, либо придет время,

Когда припортовые рынки замрут, В вечном воскресном дне обретя покой; Когда даже влюбленные мир свой найдут, А земля останется потухшей звездой [61] .

61

Haldane [22], с. 312 (пер. ред.), цитирует Джеймса Элроя Флекера, "The Golden Road to Samarkand", в Collected Poems(Martin Seeker, London, 1916), 145 (те же строки использованы Артуром Кларком в заключении «Прелюдии к пространству»).

Подробный ответ Холдейну занял бы отдельную статью. Хотя я согласен с ним в том, что «ценное духовное упражнение — пытаться хотя бы изредка представить себе, какие возможности готовит для нас будущее» [62] , ни его метафизика, ни этика, ни футурология меня не привлекают. В особенности не согласен я с тем, что у нас якобы есть лишь один выбор: либо думать только о настоящем, либо строить коммунистическую утопию, дабы заселить своим потомством звезды [63] . Приносить настоящее в жертву будущему — самоубийство. Кроме того, одно лишь материальное и временное будущее нас не удовлетворит.

62

[22], р. 310.

63

Предприятие, высмеянное еще у К. с. Льюиса в романе «За пределы безмолвной планеты» [25], с. 164: «"Люди будут просто улетать из каждого [мира] до того, как он умрет, — все дальше и дальше, понимаете?" — "А что будет, когда умрут все миры?"»