Далида
Шрифт:
– Слово дал… – пробормотал он.
– О, милый!..
Он поднял глаза. Волосы её рассыпались по плечам. Лоб бледнел, облитый лунным сияньем. Длинные ресницы кидали на щёки мягкие тени. Губы алели соблазнительно над маленьким подбородком – изящным и нежным. И поворот её тела – стройного, воздушного, змеиного – будил желание.
– Я
– Любишь?.. Крепко?..
Он поцеловал её.
– Так ты мой?
– Твой…
– И я твоя…
Он молчал.
– Слышишь? – сказала она.
– Я останусь… на наделю…
Она обняла его и шепнула ему в ухо, горячо дыша:
– Иди сюда… Ко мне… Иди милый…
– Сонечка…
– Иди… иди же…
– Сонечка…
Она крепко прижалась к нему и капризно всхлипнула.
– Иди!
Он влез в окно.
Ночь смотрела в спальню девушки.
– Знаешь… – начала Соня, – ну, вдруг… застанут… нас…
– Запри дверь.
– Запереть?
Подкравшись, она повернула ключ в дверях с лёгким звоном…
– Тсс…
Звёзды потухали, мерцая в редеющей лазури. Щебетали птицы. Сумрак становился розовым, и ветер колебал волосы на влажных висках Сони, опять стоявшей у окна и прощавшейся со своим Гришей. Лицо его, молодое и бледное, смотрело кротко и покорно. Глаза сияли счастьем.
– Так до завтра?
– Нет…
– Как, Гриша?
– Милая, я с тобой не расстанусь!..
Соня покраснела от радости и поправила на груди смятую, с разорванной петелькой оборку.
– Это измена, Соня! – продолжал он. – Знаю… Но, значит, я не гожусь на серьёзное дело. Не могу тебя бросить, не могу… Соня, мы повенчаемся… Скорей… Соня, дай руку!
Она протянула ему обе.
– Устрой как-нибудь. От тебя зависит. Скажи отцу, или и без отца… Всё равно. Только скорей… Соня не могу жить без тебя… Прощай! Днём свидимся. Поцелуй же меня, голубочка!
Она подставила ему губы.
– Мы будем
счастливы, счастливы, Гришечка! – шептала она в умилении.Он ушёл.
Жизнь вдруг развернулась перед ним, радужная и сверкающая. Он был полон неги, сладкая лень разливалась по его жилам. Ему хотелось вечного праздника, непрестанного созерцания красоты. Поцелуи и шорох объятий звучали для него как музыка… Волшебным сном казалось ему случившееся, невероятно-блаженным. Очаровательной грёзой рисовалась ему эта ночь. Он шёл и любовался природой, вдыхая влагу прозрачного утра, глядя на небо, где розовым руном рассыпала заря свой бодрящий свет, и где робко зажигались золотые лучи солнца…
Дома он разбудил Гвоздева и объяснил откровенно, какой оборот приняли его дела. Тот долго скрёб за пазухой, чесал лохматую голову и, наконец, на уверение приятеля, что он всегда будет сочувствовать, отвечал, блеснув рыжими глазками, с презрением:
– Так… так… Убирайся ты со своим сочувствием… Мерзец!
Встав и набрав воды в рот, он начал умываться.
Одевшись, он расчесал волосы мужицкой гребёнкой и напился чаю, причём съел целую булку. Он вовсе не обращал внимания на приятеля. Но когда во двор въехала подвода, Гвоздев подошёл к другу и произнёс:
– Не тово?.. Не раздумал?.. Эй, ты?
– Прости меня, не могу…
– Ну, счастливо оставаться!
Они поцеловались. Гвоздев на пороге сказал:
– А я всегда за тебя горой стоял! Хоть уверяли и спорили, что из тебя добра не будет… Хвастун, говорили, краснобай…
Тот молчал.
– Брехал я им на тебя… Дескать золото – не человек… Прощай!
– Прощай. Считай другом.
– Ла-дно, – протянул Гвоздев.
Он взял котомочку, сел в телегу и уехал, не оглянувшись…
Январь 1881 г.