Дальний приход (сборник)
Шрифт:
— Но мы не знали, экскурсовод не сказала нам… — воскликнула Тамара Алексеевна.
— Малчы, женщин, пока тебя не спрашивают! — прервал ее горбоносый. — Ты, дядя, говары, что думаешь делать теперь…
— Но я не знаю… — растерянно сказал Валентин Михайлович. — А в чем, собственно, проблема?
— Проблема в том, что мы обязаны поступить с вами по нашему древнему обычаю. Или вы сейчас кресты в пропасть выкыдываете, или мы вас вместе с крестами туда отправым.
— Да вы что?! — воскликнула Тамара Алексеевна. — Да как вы смеете?!
— А
— А-а! — закричала Тамара Алексеевна. — Не трогайте его!
— Крест снымай, тогда и не тронем!
Жара стала еще тяжелее, а время как-то замедлилось.
Петр словно со стороны наблюдал, как дрожащими пальцами пытается Тамара Алексеевна нащупать замочек на цепочке с крестом…
— Тамара Алексеевна… — тихо проговорил не он, а кто-то другой его голосом. — Не делайте этого, Тамара Алексеевна!
— Не делать?! — Тамара Алексеевна, забыв про замочек, яростно сорвала с себя крестик вместе с цепочкой. — А что мне еще делать?
И она протянула крест горбоносому.
— На! Бери!
— Зачем мне крест, женщина?! Туда кыдай! — кивая на пропасть, потребовал тот.
— Но он золотой!
— Ну, ты конкретно глупый женщина! Зачем ты о золоте думаешь, когда конкретно о жизни своего мужа беспокоиться надо! Ты не хочешь, чтобы он жил?!
— Хочу…
— Я не слышу тебя, женщин…
— Хочу! Хочу!!!
— Ну так делай тогда, что тебе говорят!
Тамара Алексеевна дернулась и обессиленно кинула крестик в сторону обрыва. Крестик, блеснув на солнце, скользнул в пропасть.
— Теперь ты! — обращаясь к Ольге, потребовал горбоносый.
— Я…
— Оля! — простонала Тамара Алексеевна. — Оленька-а!
— На! — Ольга сорвала с себя крестик и всунула его в руку матери. Слезы брызнули из ее глаз.
— Так надо, Оля… — Тамара Алексеевна вытерла слезы и уже спокойнее кинула крестик в сторону обрыва.
Потом она посмотрела на горбоносого, словно ожидая похвалы.
— Правыльно сделала! — похвалил тот и, освободив шею Валентина Михайловича, почти дружески похлопал его по плечу. — Давай, дарагой, теперь твоя очередь… Если сам умереть не боишься, о женщинах подумай своих… Что с ними будет, когда они с нами без тебя останутся?
Спутники горбоносого весело загоготали.
И третий крестик, блеснув на солнце, пропал в пропасти.
— Ну а тебе что? Тебе особое прыглашение надо? — услышал Петр голос горбоносого и не сразу сообразил, что это относится к нему. — Ты крест снымать будешь?
Пальцы Петра с такой силой сжали кусок кремня, поднятого у полуразрушенной ограды сада, что уже не различить стало, где рука, а где камень…
Никто из Толкуновых не загораживал сейчас горбоносого, и Петр шагнул к нему, заранее отводя назад руку с камнем.
— Вах-вах! Какой джыгыт, а! — Горбоносый перехватил руку Петра, а низкорослый обхватил его сзади за
шею и вот — и не прошло и мгновения, как Петр был поставлен на краю обрыва.Закружилась голова — такая пропасть открывалась внизу…
— Может, передумаешь, а?
Петр попытался шевельнуть рукою, но ничего не получилось, так крепко зажимали его запястья.
— Нет… — прохрипел он.
— Ну, тогда прощай, дорогой… — проговорил горбоносый, и Петр замер, ожидая толчка сзади, но тут заговорил низкорослый абхаз.
— Погоды! — сказал он горбоносому. — Зачем торопыться… Объясни ему, что, если он не боится умереть, пусть о блызкых подумает… Они же умрут все, джыгыт, если ты креста не снымешь!
— При чем тут мы?! — закричала Тамара Алексеевна. — Мы же все сделали, как вы говорили!
— Вы сделалы, глупый женщина… — сказал горбоносый. — Но сейчас надо, чтобы и он сделал… Поймы такой простой вещь… Если мы его убьем, надо будет и вас конкретно убивать!
— Петя… — проговорила Тамара Алексеевна. — Я прошу тебя, Петенька, сделай, ради Бога, то, что они говорят…
Жара стала еще тяжелее.
От зажимавшей горло руки нестерпимо пахло чем-то резким и неприятным.
Петр мучительно пытался вспомнить, что нужно делать перед смертью, что надо говорить в последнюю минуту, что надо чувствовать, он ведь знал, он читал об этом, но нет, вспомнить не мог.
Раскаленным был воздух, раскаленными — камни, раскаленным — небо. Что-то возникло в дрожащем воздухе, как в том отполированном кусочке кремня, который Петр по-прежнему зажимал в руке.
Что это было?
Лицо?
Чье лицо?
— Ты выкинешь крест, последный раз спрашиваю?! — раздался голос горбоносого.
— Нет!
— Нет?! — взвизгнула Тамара Алексеевна. — А ты, ты, Валентин, чего молчишь? Нас же убьют из-за него! Прикажи ему!
Но Петр не слышал, что говорил ему Толкунов.
Он вглядывался в возникший лик и пытался рассмотреть и — почему-то он твердо знал сейчас, что это очень важно! — запомнить его, но лик истаял, растворился в дрожании воздуха.
— Ну так что, джыгыт? — спросил горбоносый. — Бросать их в пропасть, или ты сделаешь то, что тебя просят?
— Ты совершаешь ошибку… — Петр прямо взглянул на него. — Это чужие мне люди.
— Значит, бросать? — как-то нехорошо усмехнулся горбоносый.
— Поступай, как знаешь… — Петр закрыл глаза, чтобы не видеть мерзкой усмешки.
— А ты не снимешь крест?
— Нет…
— Ну, тогда все!
Руки абхазцев, сжимающие запястья Петра, ослабли, потом разжались совсем, и он напрягся, ожидая, что вот сейчас и начнется его падение в пропасть…
Но ничего не случилось.
— Ты в штаны-то не наделай, джигит! — раздался со стороны голос горбоносого. — И от края отодвинься, а то сам упадешь ненароком!
— Что?! — Петр быстро обернулся.
Парни почему-то отходили от него.