Дальняя гроза

И ребята подхватили:

На земле, в небесах и на море Наш ответ и могуч и суров: Если завтра война, если завтра в поход, — Будь сегодня к походу готов!

— Один Тим Тимыч не сообщил нам о своем предназначении, — передохнув от песни, напомнил Кешка.

Тим Тимыч упрямо молчал. Только сейчас Вадька подумал о том, что Тим Тимыч, когда пели песню, не открывал рта, а лишь беззвучно шевелил губами.

— Итак, Тим Тимыч, имеется ли в твоем вещмешке маршальский жезл или ты довольствуешься саперной лопаткой? — не унимался Кешка.

Тим Тимыч вновь не удостоил его ответом.

— Не трогай его, — дернул Кешку за плечо Вадька.

— Давайте лучше поговорим о девочках, — неожиданно предложил Мишка. — Вы еще не подумали о том, что мы уйдем в армию, а наши девочки останутся без нас? И как мы будем жить без них? И как они будут жить тут без нас? Моя Раечка уже сейчас не находит себе места, когда я говорю ей об этом.

— Раечка будет присылать нам «Раковые шейки» со своей кондитерской фабрики, — попытался пошутить Вадька, но, увидев печальное Мишкино лицо, смолк.

— А у нас с Анютой никаких проблем, — хвастливо заявил Кешка. — Теперь она от меня никуда — будет ждать хоть двадцать лет.

— Это почему же? — поинтересовался Вадька.

— А очень просто, — все тем же самоуверенным тоном продолжал Кешка. — Мы с ней, можно сказать, как муж и жена.

Все промолчали, а Тим Тимыч весь съежился и пересел подальше от Кешки под предлогом того, что в его сторону тянуло дым от костра.

— У вас, юноши, любовь носит чисто платонический характер. Символика! — будто с трибуны, нарочито торжественно провозгласил Кешка. — Записочки, стишата, мечты о робком поцелуе. Воздыхатели вы, а не мужчины! У нас с Анютой все ясно и определенно. Мы с ней дружим почти с первого класса. И считаем, что теперь уже достигли того возраста, когда всяческие предрассудки и условности незачем принимать во внимание. Мы — рыцари свободной любви.

— Врешь ты все, Кешка, — не совсем уверенно предположил Вадька, обескураженный откровенным признанием. — Фантаст ты...

— Нет, не фантаст! — ликующе отверг Вадькины слова Кешка. — Я — земной человек, а вы живете в плену ложных постулатов. И никогда не испытаете счастья, потому что вас вечно будут сковывать вами же придуманные условности. Да хотя бы вот ты, Вадька. Ты хоть раз целовался с Асей?

Вадька насупился и молчал.

— А если бы ты знал, как целуется Анюта!

— Ну зачем ты... — подавленно прошептал Мишка. — Я бы никогда не стал так о своей Раечке.

— Подумаешь, святоша! — взорвался Кешка.

— И все-таки я не стал бы так о Раечке... — настаивал на своем Мишка.

— Ва-а-а-дька! — вдруг раздался отчаянный крик Тим Тимыча со стороны реки.

Они вскочили на ноги и помчались. Вадька включил прихваченный из дому карманный электрический фонарик. Спуститься к реке в темноте, при слабом луче фонарика, оказалось непросто.

Фонарик высветил сперва валун, коряжистое дерево, обреченно свесившееся над бурлящей черной водой, а потом и Тим Тимыча, безуспешно пытавшегося перебороть течение и ухватиться за выступавшую из воды корягу. Он был в одежде, с вещмешком за спиной.

— Как ты здесь очутился? — крикнул Вадька, пытаясь перекричать шум несшегося в стремнине потока.

— Тоже мне, нашел время проводить пресс-конференцию, — пробурчал Кешка и, отыскав на берегу длинную увесистую палку, протянул ее Тим Тимычу.

Тот сноровисто ухватился за нее и, спотыкаясь о камни, начал выбираться из реки. Вылез он на берег мокрый, дрожащий. Зубы стучали от холода, как клавиши пишущей машинки.

— Поздравляю с форсированием водной преграды, — торжественно протянул ему руку Кешка, но Тим Тимыч не ответил.

— Не паясничай! — оборвал Кешку Вадька. — Скорее к костру, не видишь, он закоченел.

Тим Тимыча привели к костру, помогли снять рубашку и брюки, чтобы просушить их над огнем.

— Согрелся? — участливо спросил Вадька.

— Не в этом дело, — все еще не попадая зуб на зуб, пролепетал Тим Тимыч. — Лопатку жалко.

— Саперную? — уточнил Кешка, не удержавшись от иронии.

Тим Тимыч отвернулся от него.

— И чего переживать? — удивился Кешка. — В армии другую выдадут. Еще получше этой. Ну, вы как хотите, а я пошел спать.

И Кешка решительно направился к шалашу.

— А все же как ты в реке оказался? — проводив Кешку взглядом, спросил Тим Тимыча Вадька. — И когда ты успел?

Тим Тимыч долго не отвечал, а потом сконфуженно, будто в чем-то был виноват, сказал:

— Уйти хотел.

— Куда?

— В город.

— Так поезд же утром.

— Пеший переход. Пусть не с полной выкладкой, а все же тренировка. И форсирование реки.

— Ненормальный! — не выдержал Вадька. — А мы бы искали. Хорош гусь!

— Нормальный я, — вздохнул Тим Тимыч. — Просто поскользнулся и упал. Урвань — река злая. Закалка нужна. А у меня разве закалка? Или у тебя? А у Кешки только и силы что в языке. Зачем мы, такие слабаки, армии нужны?

— Значит, ради тренировки все это затеял?

— Не в этом дело, — ответил Тим Тимыч. — Не мог я его слушать. Понимаешь, не мог!..

Накануне

Ночное купание Тим Тимыча в Урвани не прошло даром: он занемог и слег в постель. Правда, уложить его было непросто. На все увещевания матери — такой же порывистой, неутомимой, как ее сын, — Тим Тимыч упрямо и категорически ответствовал, что никакая у него не простуда, а просто играет кровь и что утихомирить ее можно лишь пребывая на ногах. Совладать с Тим Тимычем смогла лишь высокая температура: когда ртутный столбик подскочил до тридцати девяти, он забеспокоился.

— Придется лечь на денек, — заплетающимся, как в бреду, языком сказал он. — Но только на денек, ни секундой больше.

— «На денек», — сердито передразнила мать. — Ныряй под одеяло и помалкивай. Сейчас тебе сушеной малинки заварю. А не будешь слушаться — улепетнут твои дружки в армию — только гудочек от их эшелона и услышишь. А тебя, горемыку, на инвалидность...

— Ну, ты, мам, даешь, — всерьез заволновался Тим Тимыч. — Каркать-то зачем? Да я к утру буду как штык...

С этими словами Тим Тимыч забрался на старый диван, выпиравшие пружины которого остро ощущались всей спиной, и, чувствуя неловкость от своей беспомощности и от того, что не он сам, а мать укрывает его стеганым одеялом, попросил: