Дальняя гроза

— Да, после окончания средней школы.

— Оно и видать, что после окончания. Чему вас там только учили? Хреновине всякой! Жизни надо учить, а не трепологии. Есть у меня братень. Младшой. Семь классов прошел, а пробка в хате перегорела, велю исправить, так он до этой пробки дотронуться боится. Спрашиваю: физику учил? Учил. А какого же ты хрена пробки боишься? Так мы, говорит, законы учили. Какие еще, спрашиваю, солома-полова, законы? К примеру, говорит, закон Бойля — Мариотта. Так что, спрашиваю, будешь делать: вот так всю ночь без света в хате сидеть, шишки на лбу набивать иль Бойля вместе с Мариоттом позовешь, чтобы пробку починили?

— Да, вы совершенно правы, — подхватил Мишка, — практики у нас совсем мало было. Еще спасибо, в тир водили, да и то редко. А пробку и я не могу заменить.

Гридасов возмущенно кукарекнул и расставил перед Мишкой раскрытый вещмешок.

— Вот гляди, салажонок, — горделиво произнес он, поочередно взвешивая на ладони противотанковую гранату, фугаску, бутылку с зажигательной смесью и винтовочные патроны россыпью. — Значит, план соорудим такой. Я ползу впереди, ты, само собой, за мной, точнее, справа сзади. Я — с противотанковой, а ты, солома-полова, с поллитровкой. — Он протянул Мишке бутылку с зажигательной смесью. — Когда я его гранатой шарахну, она мгновенного действия, сразу кинешь зажигалку. — Он подумал, наморщив лоб. — Нет, лучше мне подашь.

— Я кину! — взмолился Мишка. — Я по гранатометанию...

— Тоже, скажешь, обучался? — нетерпеливо перебил его Гридасов. — Знаем мы эту учебу, солома-полова. Ты в бою гранату кидал? Нет? Ну и сникни. В бою это совсем другое дело. Бывает, такой мандраж тебя возьмет — проклянешь свою нервную систему. Вместе с этими, как их...

— С условными рефлексами? — услужливо подсказал Мишка.

— А ну их! — махнул рукой Гридасов. — Короче, кидать буду я. И гранату, и зажигалку. А ты в случае чего меня огнем прикроешь. — Он как-то непривычно, по-детски улыбнулся и, не глядя на Мишку, добавил: — Ну, а славу поделим пополам.

— Какую славу? — недоуменно переспросил Мишка.

— Такую. Когда с духовым оркестром встречают. Чтобы ордена вручить. Спи давай.

Гридасов, распластавшись на плащ-палатке, мгновенно уснул, подтверждая это своим храпом, тоже чем-то схожим с петушиным кукареканьем.

Мишка подложил скатку под голову, закрыл ладонями глаза, чтобы уходящее солнце не тревожило их, но уснуть не мог. Он представил себе, как бы наяву, ночную вылазку, представил, как они, уничтожив танк, обеспечат роте бросок на высоту и как в Тарасовке Малышев выстроит всех, кто останется в живых, и скажет, что бойцы Гридасов и Синичкин выполнили свой воинский долг как надо. А впереди еще будут бои, и чем черт не шутит, появится на его, Мишкиной, груди орден или хотя бы медаль, и Раечка будет гордиться им с такой же пылкой радостью, словно бы это наградили ее.

С неожиданной тревогой Мишка подумал о том, как немыслимо далеко от этой Тарасовки, от пышущей огнем высоты, от его траншеи самый родной город на свете — Нальчик, и нальчикский вокзал... Только одна Раечка где-то рядом с ним и идет всюду, куда бы ни шел он.

Разные думы одолевали сейчас Мишку, и вдруг пришла одна, на которую он сам не мог ответить.

— Товарищ командир! Товарищ командир! — горячо, громким шепотом позвал Мишка.

— Кого зовешь? — сонно, с неудовольствием откликнулся Гридасов.

— Вас! — все так же взволнованно произнес Мишка.

— Меня? — не поверил Гридасов. — Нашел командира, солома-полова! Один-разъединственный ты у меня подчиненный!

— Вот скажите, — пропустил мимо ушей эти слова Мишка, — в Германии что — все фашисты? Ну, все до единого?

Гридасов ошеломленно молчал и раздумывал, как ему поступить разумнее — сделать вид, что не слышал вопроса, отмахнуться от Мишки, сославшись на то, что надо хоть чуток вздремнуть, или же вовсе притвориться спящим. Но вопрос оказался таким, который задел его и переборол равнодушие.

— А чего тут думать? Все до единого — и баста! — твердо, чтобы подавить возможные колебания и у себя, и у Мишки, отрезал Гридасов. — Все они гады, и весь разговор.

— Как же так? — удивился Мишка. — А где же ихние коммунисты?

— Коммунисты? — переспросил Гридасов. — Коммунистов Гитлер давно перевешал. Да в концлагерях сгноил.

— Ну кто-то же остался? Ну пусть не коммунист, пусть беспартийный. Скажем, рабочий. Он тоже в нас будет стрелять?

— Нет, он целовать тебя зачнет! — зло произнес Гридасов. — А потом пригласит тяпнуть шнапсу и закусить, к примеру, шпротами. Как раз такой рабочий, солома-полова, сидит в этом расчудесном танке.

— И все-таки не верится, что все они гады, — настаивал на своем Мишка.

— Я тебе не поверю, я тебе, цыплак недоношенный, не поверю! — разъяренно вскинулся с земли Гридасов, и Мишка в испуге отшатнулся от него. — Заруби себе на чем хочешь — пока идет война, для нас с тобой хороших немцев нет! Понял, солома-полова? Ты их приглашал в Тарасовку? Нет? Ну и я их тоже не звал. Я в дивизионке стихи читал, — смущенно добавил он. — Забыл, кто сочинил. Там такие слова есть: «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!» Вот это ты и делай. А иначе он тебя и Раечку твою... — Гридасов не договорил и умолк.

Мишку тоже наконец сморила усталость, и он задремал. Очнулся только тогда, когда Гридасов, бесцеремонно ухватив его за плечо, растолкал.

— Ну и здоров же ты дрыхнуть...

Мишка вскочил на ноги, не понимая еще, кто произнес эти слова, но тут Гридасов для верности сказанул свое излюбленное «солома-полова», и все моментально прояснилось.

Над всхолмленной равниной стояла тихая звездная ночь. Лес на горизонте будто приблизился к деревне, и чудилось, что, наверное, там, в старых дряхлеющих елях, злыми угольками вспыхивают пронзительные волчьи глаза. Было такое ощущение, что ни вокруг, ни за горизонтом, ни во всей Европе нет никакой войны, а есть только тихое небо с любопытными звездами, есть сонное стрекотанье кузнечиков в сухой, еще теплой траве и есть почти неслышное дыхание людей, непонятно по какой причине ночующих здесь, в чистом поле, вместо того чтобы попроситься на ночлег в рубленые избы столь близкой деревни.

— Идем, сержант зовет, — недовольно пробурчал Гридасов, прилаживая гранату к тренчику ремня. — Не выговорится никак.

— Инструктаж, — то ли спросил, то ли объяснил Мишка.

— Я сам кого хошь проинструктирую.

Малышев сидел на бруствере и потихоньку потягивал самокрутку, прикрывая огонек ладонью.

— И чего тебе не спится, сержант? — беспечным тоном поинтересовался Гридасов. — Танк загорится — проснешься.

— Прикрывать тебя будут два автоматчика, — не принимая шутки, произнес Малышев. — Танкисты начнут разбегаться — автоматчикам будет работа. И на тот случай, если немец из деревни подкрепление двинет.

— Два автоматчика? — переспросил Гридасов. — А ты не больно щедрый, сержант.

— Остальной народ сберечь надо, — озабоченно сказал Малышев. — Для последующего прорыва из окружения.

— Дите ты еще, сержант, хоть и полководец, — деловито произнес Гридасов. — О каком прорыве толкуешь? Да он нас, солома-полова, ежели захочет, в один прием скушает и пуговиц не выплюнет. Нам, сержант, выход один — в лес.

— По грибы, что ли? Или по ягоды? — невесело усмехнулся Малышев.

— Зря издеваешься, сержант, — переходя на серьезный лад, ответил Гридасов. — Партизанский отряд надобно сколотить.