Дальше фронта
Шрифт:
Глава двадцатая
После возвращения Татьяна оказалась предоставленной сама себе. Как и Майя. Их «почти что мужей» захватила и закружила служба, повернувшаяся к женщинам своей теневой стороной. Когда она дарит чины, звания, ордена и много денег – это радует, веселит, тешит самолюбие, подогревает тщеславие.
Вот только что, ну словно вчера, была она неудачницей, сверх всякой меры засидевшейся в девицах и оттого отзывчивой на мужское внимание почти до неприличности. Гидессой Таней Любченко, за скромное вознаграждение водящей иностранных туристов по лермонтовским местам и прочим достопримечательностям Кавказских Минеральных Вод. Только чаевые позволяли вести более-менее приличное, по
Но обратная сторона всего этого великолепия – тоскливое одиночество. Сергей поначалу появлялся дома через три дня на четвертый, а последнюю неделю только изредка звонит. Одной ходить некуда, да и не принято такое, кроме, разумеется, магазинов и общедоступных кинотеатров. А на премьеру в Вахтанговский не пойдешь, и в МХАТ, и к Корфу, в ресторан – тем более. Скучно, тоскливо.
С Майей отношения оставались прекрасными, но словно бы не в фазе. Она-то не скучала и без уехавшего вообще «далеко от Москвы» Вадима. У нее сохранились почти все прежние компании, где она вращалась и блистала с еще большей интенсивностью, собственным и отраженным светом. И усиленно пыталась приобщить к жизни света Татьяну.
Та с ней сходила раз-другой в закрытый дамский клуб, на какой-то вернисаж с фуршетом, а в третий – не пошла. Отговорилась критическими днями, чтобы так уж демонстративно не противопоставляться. Ведь, кроме Майи, у нее в Москве друзей по-прежнему не было, но и с ее приятелями и приятельницами она чувствовала себя чужой.
Да и роскошные, ухоженные и уверенные в себе дамы наверняка шушукались у нее за спиной. «Мещанка во дворянстве», одним словом. Что на самом деле было неправдой. Именно своей оригинальностью Татьяна могла выделиться и занять подобающее положение. Но Майя, по известной женской вредности, вовремя ее не просветила.
И Татьяна, если не бродила бесцельно по улицам, чуть не целыми днями валялась на диване, листала глянцевые светские журналы, пытаясь извлечь из них наглядные примеры и руководство к действию в окружающей ее среде. Снова стала много курить, хотя с момента возобновления связи с Тархановым почти избавилась от этой привычки.
Иногда позволяла себе немного выпить, по преимуществу «Кавалергардское» шампанское-брют с крымских заводов князей Голицыных. После чего воображение у нее растормаживалось, и она начинала размышлять над загадками собственной судьбы.
Чаще всего возвращалась к последнему доверительному разговору с Ляховым. В кают-компании катера, идущего через море. Тогда у нее произошло нечто вроде нервного срыва, и девушка обратилась за помощью к единственному человеку, который мог понять и помочь и с которым ее не связывало ничего личного.
Не к Тарханову же обращаться. Не тот характер и не тот случай. Сергей и сам был достаточно напряжен, с трудом удерживал себя в подобающих рамках, нагружать его еще и женскими бреднями было просто неразумно. А уж взять и поделиться с фактическим, хоть и не венчанным мужем своими предыдущими сексуальными проблемами и подозрениями о своей истинной сущности было для нее вообще немыслимо.
А вот Ляхов подходил для излияния чувств наилучшим образом. И врач с некоторым психиатрическим опытом, и вообще человек надежный и одновременно легкий в общении. Способный понять, ободрить, а главное – сохранить врачебную тайну.
А причин для страхов и подозрений у Татьяны было предостаточно. Если коротко, так она совсем была не уверена, что после неудачной попытки самоубийства в позапрошлом году осталась сама собой. Ей временами, и довольно часто, казалось, что от прежней себя у нее осталась только внешность и память. Да и в последнем она моментами начинала сомневаться.
Память тоже могла быть переписанной или сильно подкорректированной неизвестно кем.А вот поступками ее почти наверняка руководил кто-то другой. Нет, шизофренией это не было, кое-какие медицинские книги она просматривала. Никаких уговаривающих или угрожающих «голосов», никакого бреда насчет направленных ей в мозг «лучей», да и сам факт, что она осознает некоторую свою «ненормальность» и пытается разобраться в ее причинах, свидетельствовал о психическом здоровье. Невроз навязчивых состояний – возможно, но не шизофрения или какая-нибудь паранойя.
Все это она как можно более связно изложила Ляхову, когда они остались наедине в тесной кают-компании, не преминув также отметить, что все сомнения и угнетающие мысли до чрезвычайности обострились именно здесь, в стране живых покойников.
Вадим великолепно понял все, что она хотела ему объяснить, даже развил эту тему, обратив ее внимание на некоторые странности, связанные со встречей с Тархановым, и согласился, что все это – не просто так.
Кроме того, путем осторожных расспросов Ляхов выяснил, что Татьяна ощущает свою непонятную включенность в реалии здешнего мира, и соотнес это с пережитой ею клинической смертью.
Они, мол, с Тархановым пережили шок и контузию от удара «Гнева Аллаха» на границе этого мира с каким-то другим, вот и притянул он их к себе из «нормального» по отношению к нему «будущего». А Татьяна, пусть всего несколько минут проведшая за гранью жизни, прикоснувшись к небытию, отпечатала в нем свою тень, и теперь, совмещаясь или соприкасаясь с нею, тоже определенным образом «расширяет свое сознание».
Нельзя сказать, что Татьяна полностью поняла или приняла его гипотезу, но определенно ей стало легче. Оттого, что не одна она такая и что Ляхов с уверенностью исключил психиатрический диагноз. И прописал лечение, включающее умеренные, но регулярные дозы монастырского ликера «Селект», а также интенсивную личную жизнь, столь часто, как позволят обстоятельства.
Тогда ей все это помогло, по крайней мере, там приступы депрессии не повторялись, и думать о своих проблемах она могла почти спокойно.
Теперь же прежние фобии стали возвращаться. Ей снова то и дело воображалось, будто не живет она свою собственную жизнь, а, бог знает, который раз, без таланта и вдохновения выходит на сцену, чтобы разыграть постылую, навязанную ей роль.
На днях она зазвала к себе Майю, накрыла стол и поделилась с ней сомнениями по поводу собственной подлинности и адекватности.
Ей показалось, что подруга разделяет ее настрой.
Когда Татьяна начала рассказывать о своих ночных не то снах, не то видениях, где она вновь попадает в потусторонний мир и встречается там с неким существом неопределенного облика, но безусловно материальным, которое долго и убедительно что-то ей внушает. Майя особенным образом посерьезнела, помрачнела даже. Похоже, вот-вот она скажет что-то важное, сокровенное, после чего им обеим станет легче, протянется между ними новая и прочная нить.
– Не Шлиман тебе, случаем, снится? Или – чеченец?
– Нет, не они, – Татьяна зябко передернула плечами. Воспоминание об умершем почти у нее на руках Гериеве было неприятным. – Словно бы не человек совсем. И ты знаешь, там, во сне, я все понимаю, соглашаюсь или не соглашаюсь, спорю, прошу о чем-то, и чувствую, что не сон вокруг, а самая подлинная жизнь, а проснувшись, забываю все. Кроме одного только ощущения, что тот говорит все правильно, а я возражаю только из упрямства… И еще, – вдруг решилась сказать Татьяна, хотя только что не собиралась этого делать. – От этого существа исходит что-то такое, ну, понимаешь, мне немедленно хочется, ну, прямо мучительно хочется…